«Да ну его всё к чёрту!.. – Адель готова растерзать всех на части. – Наверное, об этом брюхатом состоянии мне и говорил Владимир Иванович, вспоминая Аристотеля, что женщина – „прах, у которой раз в месяц появляется кровь – неочищенная жидкость, нечистая, необработанная, инертная“! Вот и у меня появился шанс стать трёхлитровой банкой для солёных огурцов. Тарой, так сказать. Тарой, предоставляющей свою плоть, свою оболочку для маленького, никчёмного существа, которое милостиво будет мною пользоваться и во мне расти. И всё моё поведение, все привычки, все деяния, все помыслы, потуги теперь должны быть направлены исключительно на достижение его цели, его благополучия! А я, как дурацкий пустой кокон, из которого потом вылезет гусеница, стану никому не интересна. Стану ещё жирнее. За девять месяцев-то разнесёт так, что не пролезешь ни в какие двери. Лёша любить меня больше не сможет. Такой ужас я и сама любить не смогу. И что? И всё… Ты своё „предназначение“ выполнила. Аристотель бы остался доволен! – Адель автоматически перебирала макароны из бумажной коробки. – Надо же, как другим бабам не противно?! Или, может, противно, но боятся вид показать? Интересно: как бы отреагировал Лёсик, если б всё это оказалось правдой? Уж как-нибудь бы точно отреагировал! Ну, когда уже он приедет?! Скорей бы завтрашний день!..»
И он, этот самый «завтрашний» день пришёл.
Телевизор играл что-то классическое. Все бежали за новостями в очередь или на перекрёстки улиц. В очереди было лучше, там и купить можно было и пообщаться. О любви к американцам уже говорили громко, резко жестикулируя, отбегая от группы, снова возвращаясь. Выкрикивались особенно громко очень странные фразы, похожие на лозунги… И никто не боялся, что приедет милиция и их заберёт. Все спорили, кричали. Заговаривали друг с другом даже совсем незнакомые люди. Просто так: останавливались на улице, тянули за рукав, что-то спрашивали, делали большие глаза и ещё спрашивали… Многие магазины были закрыты, хотя был не «выходной» и не «санитарный день». Все стали возбуждённо-сосредоточенными.
Адель шла на работу с трёх часов дня – во вторую смену. Ей казалось, что в Городе все сроднились, только она какая-то чужая, никому не нужная и на неё смотрят с презрительным подозрением, с ещё большим, чем когда она целовалась с Адвокатом.
В холле поликлиники никого не было. По лестнице со второго этажа спустился терапевт из шестого кабинета. Адель его знала, но почему-то не любила с ним здороваться, старалась сделать «не вижу». Она никогда бы не смогла себе представить, что так обрадуется появлению пожилого врача в жёванном халате:
– Здравствуйте! – Адель кинулась ему на встречу.
– Привет! Ты не знаешь, куда все пропали? – терапевт из шестого кабинета, казалось, сам несказанно рад встрече.
– Не-еэт… – разочарованно потянула она, – я сама хотела у вас спро…
– Скорее всего, они в регистратуре! – догадался доктор и пальцами толкнул маленькую деревянную ставню окошечка. – Да вот же они все! Лия! – обратился он к сидящей в самом углу большой белой туче. – Я тебя по всей поликлинике ищу! Ты не видела анкеты вчерашних последних трёх больных? Я не успел их заполнить и оставил на сегодня.
– Слюши! – толстая медсестра упёрла руки в необъёмные бока. – Ти кто такая?! Иди свая жена так гавари! Или иди свая Расия так гавари! Здэс – мая дом!
Я здэс живу! Ти здэс пришёл и каманда мне будэш делаит?! Я зачэм знаю, где твая анкет?! Сваи вещи сам убирай! – окошко регистратуры с силой захлопнулось. Адель показалось, что внутри кому-то, как в театре, аплодировали…
День тянулся невообразимо долго. Хорошо, что она при выходе из дому просто так сунула себе в сумку журнал «Новый мир», который ещё вчера одолжила почитать. Так время пролетело незаметно, да и работы особо не было. Больные все исчезли.
Во дворе людей тоже почти не было.
Это всё было так странно видеть… такое жуткое затишье… как перед глобальной катастрофой. Сам воздух был наэлектризован и тяжёл.
Аделаида зашла в раздевалку и сняла с затёкших ног туфли.
И всё-таки ноги к концу дня опухают ужасно! И это при том, что сегодня она почти весь день сидела. И лицо какое-то отёчное. Противное такое, щёки круглые… На блин похожа! Что в ней Лёша мог найти?! Нет, ну ведь разглядел же что-то! Иначе как можно объяснить его решение ехать с ней в Грецию. Бросить тут всё: и друзей, и родственников, и ехать с ней на другую планету. И ещё и сам полетел в Москву, торчал там в очереди в посольство, по такой погоде промёрз весь!
Она вытащила его фотографию и села с ней к окну. Света опять не было, как не было уже давно. Нет, свет, конечно, давали, но дозировано, как и воду – на несколько часов в сутки. А воду уже не включали почти совсем. Адель наполняла огромную ванну, в съёмной квартире ванна была такая старая и страшная, что иногда казалось – зачерпни из неё воду, и она больше испачкает руки, чем отмоет.
Вот он на фотографии – любимый, самый прекрасный на свете Лёшечка! Особенно было смешно ходить с ним по улице, потому что все, все абсолютно женщины вокруг хотели бы идти рядом с её Лесиком, но с ним идёт она, Аделаида! Значит, место занято! Поэтому эти тётки идут с другими мужчинами, чтоб просто с кем-то ходить!
В носу стало мокро. Адель чувствовала, что вот-вот расплачется. И это было ужасно! Последнее время она вообще стала какой-то странной, плаксивой такой, аж противно. Как будто её подменили. Стоит заслышать какую-нибудь песню про «вечную любовь», тут же слёзы сами по себе бегут по щекам. Или музыку хорошую, душевную – тоже плакать хочется… Надо брать себя в руки! Навряд ли это Лёше понравится. Он любит, когда у неё хорошее настроение, когда они шутят, бесятся, борются. Ну, вот… теперь ещё от сдерживаемых слёз затошнило… затошнило… воды попить, что ли? Или чего её пить, и так вся отёчная. Особенно перед месячными так ноги болят! Кошмар! И где эти несчастные месячные?! Уже надоело, живот болит и тянет, а их всё нет и нет! Ой, хоть бы не завтра, а то Лёшка приедет, а я как дура буду! Он там, бедный, две недели без меня. Наверное, о-о-очень сильно соскучился! Рыбочка моя, сладкая! Только жалко, что не даёт мне тот угорь за ухом выдавливать. Орёт: «Бо-о-о-льно!»
Аделька со всей нежностью поцеловала фотографию, и сунула её в нагрудный карман.
Скоро уже они переедут в Грецию. Поступят в университет. Вместе утром будут ходить на занятия, а вечером работать. Скорее всего, тоже вместе. Кушать-то что-то надо? Ой, какая всё это ерунда! И учиться будем, и работать будем! Она обязательно найдёт хорошего врача, который её вылечит. Она, конечно же, похудеет, станет
красавицей, наденет белые джинсы… Ах, какая жизнь впереди! И совершенно, ну ни капельки не жаль ей отсюда уезжать! Наоборот, хочется, чтоб всё это поскорее закончилось! И всё это, похожее на блеяние овец: «Ты же дее-е-евочка…!»; и страшные, волосатые, низкорослые уголовники в спортивных трико и кепках на лысых головах; и мама со своими извечными предсказаниями: «Останешься за бортом! Ты у меня на повестке дня! Тебя надо спасать!»; и Сёмик со своей дармоедкой Аллочкой, похожей на старый лифт, и гигантской псиной, поселившейся в её, Аделаидиной, комнате. Аллочка потребовала разменять квартиру, потому что Маркиза с мамой не уживается и «собака постоянно в состоянии стресса», а на квартирах она жить больше не хочет. Они собираются с Сёмой найти для себя двухкомнатную, а мама с папой переедут в одну. Да пусть, что хотят, то и делают! Главное, что ей от них ничего не надо. Она когда будет уезжать вещи свои заберёт, которые носит, и всё. Аллочка, говорят, выгуливает Маркизу вся в золотых цепочках, серьгах. Это, скорее всего, те, что мама хранила на ан тресолях и так любила разглядывать:
– Вот, Аделаида, – обещала она, когда была в хорошем настроении, – вот это кольцо я отдам тебе в приданное… вот эти серьги – Сёмкиной жене…
Адель вспомнила, как в день её свадьбы мама с папой аккуратно закатывали баклажановую икру в банки, и весело рассмеялась. Да сто лет не нужны ей никакие золотые серёжки! И цепочки с кулоном тоже не нужны! Пусть Алка носит всё! Хоть золотые передние зубы пусть себе вставит! Хоть себе, хоть своей овчарке! У неё есть Лёшечка, ради которого можно пожертвовать всем золотом мира, земли, галактики! У Лёшечки нежная, как чистейший шёлк, кожа; длинные волосы, цвета спелой ржи, зачёсанные назад. Эх! Как в том анекдоте: «И это всё моё?!» Солнышко!.. Ни за какие бриллианты ни за что и никогда! Завтра конец разлуки, он уже приедет! Когда наступит это самое «завтра»?! Аа-ах!..
Аделаида от удовольствия и предвкушения скорой встречи взвизгнула и захихикала. Эхо гулко прокатилось по пустому коридору.
Завтра наступило, как ни странно, довольно быстро. С вечера её ужасно клонило ко сну. Свет, как повелось, так и не дали. Адель завалились на одноместный диван в полном обмундировании, только без пальто, потому что именно сегодня её знобило особенно сильно. И знобило, и опять очень сильно тянул низ живота. Да будь оно всё трижды неладно, все эти женские заморочки и всякая ерунда! Холодно… Очень холодно…
