Пятиэтажка, на которой начали работать, была из переоборудованных, с двускатной крышей, покрытой, однако, не шифером, а как и прочие, рубероидом.
Тут работать надо было со страховочными поясами и стропами. Дом стоял в глубине двора, и его окружали деревья, уже почти лишённые листьев, а вот кусты сирени, подступающие к нему вплотную, ещё не потеряли листвы и тянулись почти до третьего этажа Близость плотной зелёной массы придавала Виктору, побаивающемуся высоты, уверенность. Зацепившись крюком страховки за конёк, Виктор у самого края крыши срывал с досчатой обрешётки истлевшие куски рубероида и сбрасывал их вниз. Сквозь стволы деревьев просматривалась небольшая часть улицы и тротуар противоположной стороны. Геннадий работал метрах в десяти от Виктора, которому не терпелось спросить о Вере. Остановившись отдохнуть, Геннадий сам начал разговор:
– Витек, где это ты нас встречал вчера после кино? Мы так тебя и не увидали.
– Меня часы подвели, прибежал, когда народ уже валил во всю с обоих выходов. А вы где были?
– Мы тоже посмотрели – тебя нет. Бегом к остановке. Там тоже нема. – Геннадий смущался, боясь проговориться и обидеть парня. – Мы из первого выхода вывалили, против дверей сидели.
– Ну вот, а я, дурак, ко второму сначала кинулся. Ну и что?
– Пришлось мне проводить твою подругу.
– Ну а потом? – Виктор замялся. – Ну, в общем, неважно. Ты лучше скажи, как тебе Вера? Классная девчонка, правда?
– Мне-то что, – Геннадий усмехнулся, – твой выбор, а не мой. Ты не обижайся, знаешь, как я к девушкам отношусь. Все они мартышки бесхвостые, как и моя была.
Виктор хотел было возразить, но не стал, рьяно принялся работать. Завидует Геннадий, вот и все. Вера девушка что надо. Скромная и правдивая. Сразу сказала, что у ней была школьная любовь, парень на три года её старше После армии женился на другой. Ну и что, если была любовь. У него тоже была любовь к однокласснице. Любил её, правда, без взаимности, почти заочно. Она давно замужем за вполне взрослым дядькой, дочку родила. Нет, Вера отличная девушка!
Виктор, подтянувшись за строп к коньку, переставил крюк, продолжая работу, и неотрывно думал о Вере, с которой вчера не смог поговорить после кино. Она должна прийти, и он много-много ей скажет хорошего, хотя, по правде говоря, толком не знал, что скажет.
Взглянув на видимый участок улицы, Виктор увидел мелькнувшую фигурку в светлом плаще и белую лохматую причёску. Проклятая близорукость! Виктор передвинулся чуть назад, ослабив натяжение стропа. Девушка уже переходила дорогу, и Виктор, не совсем уверенный, что это Вера, его Вера, крикнул:
– Вера-а!
В тот же момент левая нога его скользнула вниз по скату крыши, а резко рывком натянувшийся строп сорвал крюк с конька. Виктор начал падать на куст сирени, пытаясь в полете развернуться со спины на живот, подставить руки навстречу зелёной массе листьев. Это ему почти удалось – в доли секунды мозг фиксировал всё до мелочей, и в голове его вертелось одно: «Удачно, удачно…» Тонкие ветви кроны, ломаясь, замедляли падение, но полусухой сук под ними зацепил ноги Виктора, и его кинуло головой в землю…
* * *
После обеда в конторе РСУ царила невероятная суматоха. Василий Артемьевич, приехавший с места работы, в комнате мастеров писал объяснительную записку. Мать Виктора, зарёванная и уже в порядочном подпитии, взяв служебную полуторку, поехала забирать из морга тело сына домой. В комнату мастеров несколько раз заходил директор, принёс журнал по технике безопасности, срочно заполненный за последние три месяца. Подсунув раскрытый журнал Рябоволу, бубнил, прося расписаться. Тому было всё равно, только одно мельтешило в голове: «Недосмотрел… И высоты боялся. И зрение совсем слабое».
Недосмотрел… Страшно болела, просто раскалывалась, голова, и кололо в груди. Заветная бутылочка осталась там, в вагончике, вместе с сумкой. Надо домой. Сразу, как придёт, стакан вина выпьет и пройдёт эта боль в голове. Выпьет и ляжет, отлежится, как обычно, завтра будет готов к труду и обороне… Боль, однако, сильнее, чем всегда, и какое-то сонное состояние, как в тумане нечётко всё вокруг. Жаль, что сумка осталась в вагончике…
– Вася, что с тобой? – Лена помогла снять куртку, подвела к креслу. Анечка с криком «Деда пришёл!» – выбежала из большой комнаты.
– Налей там… – Василий Артемьевич вяло махнул рукой, и Лена подала ему полный стакан домашнего вина. Отпив половину, Василий отдал стакан.
– Лягу я… Голова кружится… что-то…
– Может врача вызвать? – Лена с испугом смотрела на Василия Артёмьевича, лицо которого необычно резко покраснело после выпитого.
– Не надо… Пройдёт. Отосплюсь, вот и пройдёт, – он прикрыл глаза – Иди, своим делом займись. И ты, Анечка, иди. Деда спать хочет. Куртку, мать, накинь, холодно что-то…
…Он бежал по песку пляжа за Леной. По песку, а потом по тропинке, вверх по склону. Лена в синих спортивных шароварах и жёлтой маечке-безрукавке, в тапочках, бежала не оглядываясь, а он хотел её догнать. Так было однажды в первое лето их совместной жизни. Оставив Сашу на попечение Михайловны, они в один из выходных с утра ушли к морю, на весь долгий августовский день. Только тогда так не болела голова. Тропинка становилась всё круче, и всё резче стучало сердце о ребра. Он почти догнал Лену, когда её, а потом и его, накрыла тень от облака, густая тень. Темнота.
* * *
Непривычно рано приехав домой, и на недоуменный вопрос тётки: «Ты что, Геннадий, приболел ответив «Вроде того…», он, не раздеваясь лёг на кровать. Лежал, курил. В ушах ещё звучал крик Виктора и потом глухой, несильный звук удара упавшего тела.
«Витек!» – крикнул Геннадий тогда и, не получив ответа, сбежал с чердака, на ходу крикнув Николаю Ивановичу: «Молодой сорвался!»…
Виктор лежал грудью к земле, странно повернув голову. Из угла рта медленно стекала струйка тёмной крови. Бегом обогнув дом, Геннадий чуть не сбил с ног эту девку, Верку, блеснувшую ему навстречу улыбкой. Отмахнувшись от неё, он застучал в первую же дверь. Ему открыл мужик в майке и на выкрик Геннадия: «Телефон!», нисколько, вроде, не удивившись, показал рукой вверх: «В сорок третьей».
Девчонка скорой дотошно и не спеша выспрашивала о причине вызова. «Выезжает. Вам повезло, у нас всего две машины на ходу…» Геннадий, опустив трубку, несколько секунд стоял, глядя на аппарат. Да уж, повезло! Подняв глаза, увидел, как пожилая женщина, хозяйка квартиры, скрестив руки на груди, молча смотрит на него. Конечно, она всё слышала и всё ей понятно.
– Извините… – Геннадий медленно вышел. Верка стояла у подъезда, несмело улыбаясь. Геннадий остановился, тяжело уставившись на неё. «Из-за этой куклы пацан упал. Из-за неё. Улыбается, сучка…»
– Он там, за домом… – Геннадий кивнул головой.
– Виктор? Да я так, просто мимо шла… В общем-то, тебя хотела увидеть…
– Увидела? Иди к нему…
Геннадий хотел ещё что-то добавить, но подъехала машина скорой помощи.
– Сюда! – Геннадий пошёл впереди врача, серьёзного молодого человека и следующей за ним медсестры. Виктор лежал так же, как его оставил Геннадий, недалеко стояли, куря сигареты, остальные члены звена. Николай Иванович, набычив крупную лысую голову, Жека, словно прячась за его спину, Пахом с обалделым видом.
– Дед только глянул и сразу в контору подался, – сообщил Жека. – С него спрос будет, это точно.
Врач, наклонившись, что-то манипулировал, ощупывая шею и голову Виктора, совещался с медсестрой, остроносой женщиной, тоже склонившейся над телом. Распрямившись, врач поискал взглядом Геннадия, спросил: «Милицию вызывали? Нам тут делать нечего». Верка, как застывшая, стояла, с широко раскрытыми глазами в сторонке. После слов доктора резко повернулась и быстро пошла, почти побежала…
Геннадий всё-таки задремал. Его позвала к телефону тётка. Звонили из конторы РСУ. Он слушал, молча кивал головой, мрачно глядел перед собой.
– Что-то случилось? – тётка Валя с беспокойством смотрела на любимого племянника.
– Не со мной. Так. По работе…
Подробно, что случилось, Геннадий говорить тётке не стал. Знал, что все ЧП тётка очень тяжело воспринимала, с кем бы что ни случилось.
Потом он долго сидел за столом в своей комнате, постепенно успокаивая сам себя, вспоминая утешительные поговорки вроде: «Всё в руке Божьей», «Кому сгореть, тот те утонет», куря сигарету за сигаретой. Во рту от дыма табака накапливалась горечь, и он в который раз убеждал себя сам, что надо бросить курить.
Он оделся и пешком пошёл к морю, по пути словно заново разглядывая суетливую сухопутную жизнь. Море к вечеру успокоилось, утих низовой ветер, весь день гнавший волны наискосок от юго-запада, и теперь оно чуть-чуть морщилось лёгкими волнышками, шуршащими песком на урезе. Пляж был пуст, закончился сезон круглосуточной возни отдыхающих. На торце волнореза одинокий рыболов безрезультатно взмахивал длинным удилищем.
