– Да смотри же, чтоб в ней побольше шаманского духа было, – наказал чиновный вельможа. – Ну, бубны всякие, маски, халаты, что там ещё надо-то? Ну, найдите, что ли, стариков-аборигенов, обучите их бить в бубны, пусть перед туристами скачут…
Вельможе казалось, что экзотичнее уже и придумать нельзя. Нечто подобное он видел в резервации американских индейцев, куда ездил в составе делегации по обмену опытом сохранения культур коренных народов. Лет пятнадцать назад это было, сейчас вот вспомнил. А тогда, помнится, вернувшись из поездки, брезгливо топырил губы: «Ну, ващеее… Загнали индейцев в угол, понастроили им вигвамов и заставили, как обезьян, у костра прыгать. Наши-то коренные народы полноценной жизнью живут, о чумах и не помнят уже, шаманов как класс ещё при советской власти искоренили. Это ж надо, как в этих резервациях над людьми измываются! И всё – ради денег. Ротозеи за то, чтоб эти представления посмотреть, готовы бабки платить. А то, слышал, придумали там экстремальный туризм: забрасывают людей на стоянку первобытного человека – и живите в тамошних пещерах как хотите. Извращенцы какие-то!»
Эти свои слова он забыл. У него была одна интересная особенность: думать в том направлении, в котором думал губернатор. Если тот что-то считал плохим или хорошим, то и чиновник ни на минуту в этом не сомневался. А губернатору вдруг втемяшилось в голову, что местная экзотика поможет развитию туристического бизнеса, только нужно серьёзно этим заняться.
– Будьте уверены, сделаем! – склонил голову чиновник.
– Завтра же и погоню сотрудников в глубинку, – в свою очередь пообещал чиновнику директор музея.
Эдуард Игоревич, естественно, взял под козырёк поездил по национальным сёлам, собрал кое-какую утварь, выпросил у стариков ветхое тряпьё, облазил чердаки и подполья в поисках чего-нибудь эдакого, но толком не мог объяснить аборигенам, что именно его интересует. А поскольку ни языка, ни обычаев он не знал, то приобрёл у амурских старожилов славу малосведущего человека. Эдуард Игоревич всё-таки считался специалистом по истории гражданской войны, а этнографы, которые были в теме, как на грех отсутствовали: одна ушла в декретный отпуск, другая вообще махнула рукой на нищенскую зарплату и ушла торговать цветами на рынке, а третий, молодой одинокий мужчина, дописывал диссертацию в славном городе Петербурге и на все телеграммы с требованием вернуться ответил лишь раз, но зато конкретно: «Не дождётесь!»
Так что бедный Эдуард Игоревич пребывал в отчаянии и уже, было, надумал податься на поклон в местный драмтеатр: в тамошней мастерской могли бы смастерить всю шаманскую амуницию. Без этого как экспозицию-то открывать? И вдруг такой неожиданный подарок судьбы: является какой-то парень и просто так дарит старинную вещицу. А ей цены нет!
– Спасибо, – засуетился Эдуард Игоревич, – не знаю, как вас и отблагодарить. Такие дарители не каждый день к нам приходят. А я даже не знаю, как вас звать…
– Андрей. Впрочем, это неважно. Я только хотел это отдать, и всё.
– А как пояс попал к вам? Может, у вас ещё нечто подобное есть?
– Слава богу, нет.
– Почему – «слава Богу»? – Эдуард Игоревич был в недоумении – Подобные древности украсят любой музей!
– Вот и пусть украшают…
Андрей застегнул сумку, решительно поднялся со стула и протянул руку:
– До свидания!
Эдуард Игоревич, ожидавший, что посетитель станет просить деньги за принесенную вещь, даже растерялся:
– А… как же?… вы ничего больше не хотите сообщить?
– Нет, – Андрей покачал головой и направился к двери.
– Скажите хоть, где вы это взяли?
Но Андрей даже не повернулся. Молча открыл дверь и вышел.
На улице его ждала Настя. Она не знала, какая причина заставила Андрея чуть ли в пожарном порядке избавиться от экзотической вещицы. О том, что с ним происходило последнее время, парень никому, даже ей, не рассказывал.
Ему хотелось поскорее всё забыть, а Настя, при её впечатлительности, непременно станет снова и снова расспрашивать его, тормошить, ахать, удивляться. Какое уж тут избавление? Нет уж, лучше ничего не говорить. Пусть это будет его тайной; в конце концов, каждый нормальный человек имеет право на собственные секреты.
Шаманский ремень, который всё ещё висел на стене рядом с подаренной Максом маской, слишком живо напоминал о Ниохте. Андрей считал: если бы не этот пояс, то аоми никогда бы не появилась в жизни Андрея. Она почивала в старом поясе до тех пор, пока человек не взял ветхую полоску лосиной кожи и не принялся рассматривать подвешенные к ней металлические предметы. Брякнул один колокольчик, другой, ударились друг о друга толи, зазвенели тонкие подвески – аоми очнулась от долгого сна и решила бодрствовать. Новый хозяин ремня ей приглянулся. Впрочем, если бы на месте Андрея оказался другой человек, то это ровным счётом ничего не меняло: аоми, подобно сказочному джинну из аладдиновой лампы, материализовалась от прикосновения свежеиспеченного обладателя шаманской вещицы.
Андрей не был уверен, что аоми исчезла навсегда. И не знал, какие ещё неожиданности могут скрываться в старом ремне. Вдруг он притянет каких-нибудь новых сеонов? Уж лучше расстаться с таким приобретением!
Выбросить ремень в мусорный контейнер Андрей не решился. Всё-таки его могли найти там «бичи» и забрать себе. Особого сочувствия к этим спившимся и опустившимся бродяжкам Андрей не испытывал, но они ведь люди, и с ними, не дай Бог, могло случиться то же самое. Хотя, возможно, какой-нибудь «бич» почёл бы за благо предоставить своё тело волшебнице-аоми, она всё-таки изменила бы его жизнь. Кто-то же должен быть шаманом…
– Кто-то должен, вот именно: должен! – думал Андрей. – Духи сами выбирают такого человека. Случайно или не случайно? Наверное, иногда это у них всё-таки получается ненароком. Ну, какой из меня шаман? Если мне и нравится камлать, то – на кухне: всё кипит, бурлит, скворчит, ароматы специй витают, пар приподнимает крышки кастрюль– точно кастаньеты стучат, а с овощей-фруктов хоть натюрморт пиши… Это такое чудо: берёшь, к примеру, обыкновенную картофелину, проводишь по ней острым ножом – скользит серпантиновая лента очистка, сама картофелина – белоснежная, а, может, чуть желтоватая, это от сорта зависит, – нет, пожалуй, мне больше нравится молодая красноглазка: кожица слабо-малиновая, глазки почти алые, а очищенный клубень – как чистый снег. Красота! И что же, остаться без всего этого? Ниохта всё делала, чтобы я полностью ей принадлежал. А мне по жизни совсем другое нужно. Эх, ошиблась аоми с выбором!
Андрей решил, что шаманский ремень может привлечь какого-нибудь другого духа. Такую вещь не стило держать дома, и потому после долгих раздумий он решил отнести ягпан в краеведческий музей. Там, среди раритетов, ему самое место, и он наверняка пригодится этнографам. Может, они спят и видят эту старинную штуковину.
– И как? Пригодится музею твой подарок? – спросила Настя.
– Кажется, я правильно поступил. Такой вещи у них точно не было.
– Всё равно не понимаю, почему ты не оставил пояс себе, – Настя пожала плечами. – Всё-таки редкость, экзотика, всё такое.
– А я не жадный, – отшутился Андрей. – Пусть другие тоже эту вещь увидят!
У Андрея был выходной день, и после визита в музей он предложил Насте погулять по городу. В последнее время променады случались у них нечасто: Андрей с утра до позднего вечера пропадал в своём «Какао», у Насти тоже было невпроворот работы; так что встречались в основном по субботам-воскресеньям, иногда Андрей брал отгул, и тогда весь день принадлежал им – так, как сегодня.
– Пойдём сначала в парк, – предложила Настя. – Там установили новое колесо обозрения. Говорят, совершенно потрясающие виды открываются…
– А я хотел в картинную галерею отправиться, – сказал Андрей. – Все газеты пишут: новая выставка – это нечто, много экспериментальных работ, есть на что посмотреть…
– Не верь всему, что газеты пишут, – заспорила Настя. – Может, им заплатили – вот и расхваливают. Пойдём сначала в парк…
В конце концов, бросили монетку: вышел «орёл» – победила Настя. И они отправились в парк, расцвеченный яркими клумбами, на деревьях чудесными плодами висели шары, со всех сторон звучала музыка, праздный люд перемещался по тенистым аллеям от лотков с мороженым и напитками под зонтики летних кафе, от которых струился крепкий аромат кофе, пива, сладостей и вяленой корюшки – эта немыслимая мешанина, как ни странно, пахла праздником, и от неё чуть-чуть кружилась голова, и хотелось говорить какие-то невообразимые глупости, смеяться и ни о чём серьёзном не думать.
С некоторых пор Андрею нравились такие места, где можно, не стесняясь, творить глупые вещи: в комнате кривых зеркал сколько угодно дурачься – и никому нет дела, на пикнике за городом – тоже валяй дурака, и друзья тебя поддержат, на колесе обозрения ори, кричи, смейся, дразнись – всем только веселее от этого становится. Но даже тут попадались отдельные личности, старавшиеся ступать важно, взирать на окружающих пренебрежительно и в то же время покровительственно, они хранили значительность и с достоинством кивали себе подобным. Эти люди, скорее всего, относили себя если не к сильным всего мира, то отдельных его районов – точно; и всё, что они делали, освящалось неким высшим смыслом – впрочем, испокон веков сановники-чиновники, банкиры-ростовщики и даже купчишки средней руки наполнялись гордыней от сознания значительности своей деятельности. «Какая глупость!» – думал Андрей. Что значат все их дела по сравнению с тем, что происходит в вечно меняющемся мире? Сегодня ты силён и могуч, завтра тебя похоронят и даже, может быть, посокрушаются: какого, мол, человека потеряли, но через несколько десятков лет равнодушные потомки лишь скользнут безучастным взглядом по ветхому памятнику на могилке. Вся важность, которую человек придаёт своим действиям, в большинстве случаев исчезает вместе с ним; то, что он делал, представлялось значительным только ему и ближайшему окружению. Впрочем, это окружение частенько зависело от его настроения – мог не увеличить оклад, не повысить в должности, обойти вниманием, отклонить интересную идею.
