Времена года сменяли друг друга, радость сменяла разочарование, покой – пьянство, а любовь – свободу до тех пор, пока Ильич и его команда не предложили покровительство в новом подмосковном торговом центре, а я не совершил главную деловую ошибку: шагнул в незнакомую сферу с немалыми деньгами и все с тем же чувством безнаказанности. Появился новый интерес, забытый азарт торговли и конкуренции, выставок, рекламных акций и левых путей растаможки бесполезных предметов интерьера и мягкой мебели. Я перерезал красную ленточку мебельного салона «Юнона» и отправился через дорогу, в придорожное кафе, за столик Ильича и друзей, пить за его здоровье. 25 мая 1986 года Я отчетливо помню спертый, тяжелый воздух гастронома, женщину-продавца с широким лицом, столпотворение и зеленую муху, замершую на заляпанной пальцами витрине. Невзирая на редкие заграничные командировки и незначительные привилегии, такие как государственная дача, дедушка с бабушкой жили скромно. Бабушка вставала на мыски и вытягивала шею, чтобы разглядеть прилавок, возвышаясь над плечами первого ряда покупателей, потом она возвращалась к исходной позиции, недовольно качала головой и шла в другой конец магазина. Там она проделывала то же самое. Я попросился подождать на улице и был отпущен.
Я стоял, опираясь плечом о бетонный фонарный столб. Мимо проплыла белая «Волга». Она неспешно катила, отражая осколки солнца на оставшихся позади кирпичных стенах. Однажды я вырасту и куплю себе такую же, и так же медленно, из области, въеду в самый центр, и это будет красиво. Бабушка неслышно подошла. В бумажном свертке меня дожидались бутылка кефира, сыр и батон белого хлеба. 1 марта 2006 года Закрыв кабинет на замок, я скинул пиджак, прошелся из угла в угол раз шесть-семь, посмотрел в окно и опустился в кресло, положив голову на стол. Свет я так и не включил, зная, что моя лампа гудит. Порой гудит до мигрени. Почему у меня нет просто света без звука?
Два раза стучали в дверь, один раз дергали ручку. Я встал, дошел до шкафа и решил исправить неправильный завтрак. Выпил половину винного бокала Hennessey ХО и закрыл глаза, борясь со жженьем и слезами. Повторил.
За редкими снежинками проглядывался Северянинский мост, за ним – серые безликие здания и трубы погибших фабрик.
Сейчас самое время позвонить Ильичу, как раз тот самый случай. Передо мной подписанная визитка и трубка. Но вместо смотрящего набираю Катю. С третьего раза отвечает, а ведь могла просто скинуть. Закрываю глаза и слушаю.
– Слышишь ты, тварь, зачем звонишь? У тебя такие проблемы будут, я тебе…
– Да ладно, Кать, я тебя тогда сгоряча послал, ты прости меня, я тогда не думал…
– Что ты думал, Миша? Ты, скотина…
– Прости меня, Кать, правда, просто тяжело мне жить с кем-то вместе, в одной квартире, ты понимаешь? Все, что я обещал, в силе, я больше всего хочу с тобой уехать отсюда…
Щелчок. Разговор прерван. Трубка снова на столе, бокал снова полон, а я упиваюсь собственной болью, из всех сил кусая согнутый указательный палец. Вряд ли она сразу выключит телефон. Можно успеть с CMC! «Zasun' flomastery sebe v zhopu, i narisui mne radugu».
Зачем это? Детский сад какой-то.
Так, Катя говорит у меня будут неприятности? Вчера в мой магазин приехали какие-то чехи, спрашивали меня, перепугали наших девок, даже кассиршу, Марию Егоровну. Порезали итальянский диван из Малайзии за 310 тысяч рублей. Инкассо нагрянула в наш офис по фактическому адресу. В налоговой сегодня утром на мои вопросы отвечать не захотели, хотя еще несколько дней назад тот самый Айзатулин лизал так, что его язык фаршем выползал из динамика телефона. Вспомнив про Гришу, я не удержался и тоже отправил ему CMC: «Дети дворников, АУ?!» Выблядок кривоногий, ладно, выйдет на связь Валентина Михайловна, обсудим дела мои в нормальной обстановке.
Да, на фоне всего этого Катины угрозы поднимают настроение. Как бы под дверь мне не пописала или не подослала ко мне заступника из своего какого-нибудь Липецка, он любит сидеть на корточках, перебирать четки и ездит на вишневой тонированной «девятке». «О», – я закатываю глаза в блаженстве рисующейся мне жестокости. Хватит мечтать, Миша, по последней – и за работу!
– Здравия желаю, товарищ полковник. Мои дела? Да как вам сказать, поэтому и звоню. Да, и не в субботу, к сожалению. Да, нарушаю традиции. Да, нужно. Можем сегодня? Прекрасно. Да, один, пока охраной не обзавелся, Владимир Ильич. Да, конечно. Да, знаю прекрасно. Не раз бывал. Все. До связи. В «Львином сердце», на Ленинском, в два, это через два часа. По большому счету надо выезжать уже сейчас. Звоню Стасику по внутреннему и прошу спуститься на парковку. Это мой и зам, и водитель, и охранник. Сам я покидаю здание как можно скорее, бесшумно проходя мимо дверей сотрудников «КолорПринта», продолжающих переводы и обналичку.
На парковке Стасик уже прогревает Passat, зная заведомо, зачем я ему звонил. Страху тоже, оказывается, все возрасты покорны. 25 мая 1986 года Выходной перевалил за полдень, воздух утратил утреннюю свежесть и свинцовой тяжестью сдавил бабушкины виски. Она свернула в тенистый переулок, ведущий к реке. Я не хотел уходить с большой улицы. Мне нравилась громадная проезжая часть, люди, которых становилось больше, и дома, старинные и таинственные.
Мы спустились к парку. Бабушкино настроение заметно улучшилось, а мое, по большому счету, не поменялось. Мороженого я просить не стал, зная, что все равно не купят, давно заметив, что никто не хочет брать на себя ответственность за мои простуды. Кефир, впрочем, был тоже вкусный. Не хватало только пары кубиков сахара. – Ну, побегай, – отпустила мою руку бабушка.
Метрах в ста от нашей скамейки ворковали голуби. Я бросился в их сторону и, добежав, остановился как вкопанный, наблюдая, как они серой тучей срываются в жаркое небо. Перья, хлопатные крыльев, грязные брызги из лужи, пробивающиеся сквозь деревья белые лучи света и бешеный бой сердца. Я гнался за улетающими голубями, разворачивался и бежал к приземляющимся. Секунды спустя я уже лежал, распластавшись, на шершавом асфальте. Бабушка уже бежала ко мне. Я поднялся и виновато опустил глаза. Из грязной коленки сочилась гранатовая кровь, сбегая двумя ручейками к белому носку. – Нельзя так носиться, сломя голову! Мишенька, будь осторожнее!
Когда закончились упреки, поцелуи и объятия, мы вернулись к скамейке. Я уплетал бутерброды, разворачивая их из фольги, и болтал ногами, одна из которых была облеплена подорожниками, которые держались на кефирных слюнях. Бабушке было сорок девять лет. Я точно знал, что завтра вечером, после школы, буду жаловаться парням на то, как скучно прошло воскресенье в обществе «бабки», скрывая от них ту стыдливую любовь, которую я испытывал на самом деле от такого общения. Мы тогда просидели с час, оба наслаждаясь происходящим. 1 марта 2006 года
Пробка на проспекте Мира, на Гиляровского и в туннеле под Маяковкой. У зоопарка практически остановились. Несчастные животные, чем они только дышат в этой вонючей заднице, в центре города-героя?
– А что они конкретно сказали-то, а? Пока диван резали? Кто себя так ведет вообще, а? Нет, ну нормально?
– Я так понял, что они чеченцы…
– Блядь, какие чеченцы? Я их только по телевизору видел и в «Генацвале»… Нет, там я грузин видел…
Съехали на Ленинский проспект, до назначенного времени остается минут сорок. Завидев знакомую дверь, мы начали притормаживать.
– Миш, это они вчера были! Вон тот, в пальто!
Из черного «Прадо» вышел мужчина лет тридцати пяти, спортивного телосложения, рядом с ним шел Ильич. Страшнее этого зрелища может быть только застигнутая жена, дающая слесарю, да и то этот вопрос решаем.
– Едем мимо, Стас. Спокойно, едем мимо.
Проехав еще с километр, я наконец-то смог выдохнуть и адекватно оценить глубину задницы, в которую попал. Мы развернулись и рванули обратно в центр, хотя ехать мне, по большому счету, уже было некуда. Только у памятника настоящего, хорошего Ильича на Октябрьской площади у меня хватило духу выйти из машины и добежать до ларька за сигаретами. Что делать, что делать, а?
Купив отечественный «Парламент» и шкалик «московского» коньяка, я заправился и вернулся в машину.
«Семен!» Мысль пришла сама собой. Мысль спасительная. Возможно, это последняя зацепка. «Семен и его отец, и наша давняя, почти забытая дружба». Папа Семе не дал долго заниматься «чепухой» и уже несколько лет как забрал к себе, в борцы с врагами.
25 мая 1986 годаНаступила самая долгожданная часть дня – поход в Дом игрушки. Приветствуемые статуями героев сказок, мы вошли в это замкнутое пространство, наполненное сладким запахом пластмассы. Грандиозные ступени, колоссальная высота потолков, молодые женщины-продавцы и игрушки. Ряды переливались всеми известными цветами. Тут были и зеленые пластмассовые ящерицы, и бурые медведи, и красный железнодорожный состав. Выбор опережал воображение. Но всем игрушкам игрушка – солдатики. Дальний, левый стеллаж – территория мальчиков. Не доходя до заветной стойки, я заранее знал, чего именно мне хотелось. В полиэтиленовом пакете томился набор из двенадцати зеленых героев ВОВ. Большинство из солдат держали огнестрельное оружие; один держал автомат, стоя на правом колене, другой, как бы прищурившись, целился в никуда из пистолета, и только один, самый смелый, застыл в прыжке с ручной гранатой.
