Пару раз звонил Никита, Эле говорить с ним не хотелось. О чем? Всё переговорили вчера. Все ясно, все хорошо. Эля согласна – пусть приезжает. Чем плохо, когда есть такой друг? Да ничем. Наоборот. Все хорошо, все очень хорошо. Позитивно, положительно. Взрослый надежный друг, который еще года четыре с удовольствием поживет, погуляет со своими свободными норвежскими подругами, а потом женится на очень красивой, благополучной русской. И корни в России укрепятся, и денег прибавится, и рядом будет красивая юная жена. Стошнить может от таких позитивных мыслей.
О Мите думать не хотелось. Точнее, хотелось, но Эля не разрешала себе. Что о нем думать? Какой он вчера был жалкий? И все равно, даже такой жалкий он ей нравится. Нет! Да. Нет!!!
Как спорить с самой собой? Чтобы разорвало?
Эля вспоминала, как он смотрел на нее, когда понял, что спаниеля зовут Бубенцов. Ну и что. Это же шутка, что такого… Не шутка, что она его не простила и не простит. Нет, не простит. Это невозможно простить. Пусть живет, как хочет, с кем хочет, идет по своей дороге, дружит со своим замечательным отцом, слушает его бредни, верит в него, как в бога.
Эля несколько раз наливала себе чай, но есть не могла. Она подумала, не заболевает ли. Померила температуру – вроде нет. Есть не хотелось, читать не хотелось. Сделав уроки, ближе к вечеру она решила поехать на дачу, не дожидаться родителей, которые, понятно, застряли на работе, позвонила шоферу, чтобы он через полчаса приехал.
Эля не могла понять, что с ней происходит. Какие-то невнятные, непонятные страхи. То вдруг становилось зябко, то она смотрела в окно, и темнеющее пасмурное небо вдруг начинало покачиваться, и в голове как-то неприятно потрескивало, как далекие цикады, спрятавшиеся где-то в глубине ее черепной коробки, то перед глазами проносились лица – страшные, с закрытыми глазами, как будто покойники. Да что такое! Наверно, вчерашняя встреча с Митей на нее так повлияла… Митя…
Эля неожиданно для самой себя набрала его номер. Вот сейчас он ответит – если ответит, а не сбросит, как сбрасывал ее летом, – то она ему скажет: «Все кончено!» Она уже вчера это говорила, ну и что… Просто услышит его голос, в последний раз… Почему в последний? Потому что все кончено! У Мити телефон был выключен. Ну выключен и выключен, ему же хуже!
Эле было не по себе, она ходила по дому, перекладывала вещи с места на место, взяла и вымыла абсолютно чистый пол в холле, в своей комнате, в гостиной, пол, который через день моет горничная. От работы, от вида влажного сверкающего пола на некоторое время острая нервозность прошла. Но по-прежнему было как-то неспокойно, непонятно, тревожно.
Приехал Павел, позвонил с улицы. Эля взяла сумку и вышла. Да, поедет на дачу, там лучше – сад, поле, лес. Темно, плохая погода – ну и что. Наверняка там все равно будет лучше, пройдет непонятная маета. Затопит камин, будет смотреть на огонь.
– Как поедем, Эль? – спросил Павел. – Как обычно?
– Да. Или… Давайте мимо трамвайных путей.
– А что?
– Ну просто. Не знаю. По времени одинаково.
– Хорошо, как скажешь, – пожал плечами Павел. – Что грустная такая? Заболела?
– Вроде того.
Внутри теперь как будто гудела какая-то тревожная низкая нота. Гудела и никак не замолкала. Тяжело дергало сердце, словно останавливалось и потом начинало быстрее, чем нужно, стучать. И всё что-то гудело внутри, гудело…
– Паш, не слышите, ничего не гудит на улице? – даже спросила Эля.
Павел посмотрел на нее в зеркальце.
– Да вроде нет.
– Значит, у меня в голове все-таки.
Почему так холодно, тревожно, неприятно… Эля смотрела в окно. Стройка, построены семь этажей, серое здание, будет потом цветным, наверняка зеленым, оранжевым, пронзительно-голубым, расцветится к весне или раньше… Всё так раскрашивают у них в районе, как будто балуются дети своими первыми красками… Будут сорок этажей яркой жизни… Еще стройка, сломали старый садик, строят новый. Это же хорошо, да, наверно, хорошо и правильно… Рубят, пилят деревья, лучше не смотреть… Деревья мешают стройке, мешают новой жизни… Строить новую жизнь приехали две бетономешалки, дружно, парой, стоят на перекрестке друг за другом, за ними дымит огромный трейлер, сизым вонючим дымом, проникает в салон даже сквозь закрытые окна.
– Чем только заправился… – покачал головой Павел. Он посмотрел на девушку в зеркальце. – Ну что, гудит в голове? Не заболела, точно?
Эля только пожала плечами. Заболела, и давно. А почему вот сейчас так загудело – непонятно. Она опять отвернулась к окну.
Люди, спешащие домой… – в такую погоду никто не гуляет. Дождя нет, но смурь, влажно, противно, лишнюю минуту на улице не хочется быть, по крайней мере, в городе, где воздух тяжелый, грохот, грязные большие машины, серый липкий туман, пахнущий отработанным топливом.
Красный мост в такую погоду был единственным цветовым пятном на их пути. Черные деревья парка, темная река, серые дома – все яркие пятна растворились в блеклой пелене сумерек, а тонкие красные нити моста были видны издалека даже в наступающей темноте. Эля достала по привычке телефон – сфотографировать, каждый раз получается разный пейзаж.
– Паш, притормозите немного, я сниму…
Эля навела камеру телефона и увидела на экране маленькую фигурку. Она увеличила изображение. Что это? Зачем человек залез на поручни? Как он странно стоит. Он не фотографируется – в руках ничего нет, и никто его не снимает, никого рядом нет…
Мысли проносились с бешеной скоростью в Элиной голове. Что это, зачем… Почему на нем такая знакомая ярко-синяя детская куртка со светящейся полоской на спине, чтобы родители всегда могли найти своего ребенка… Она знает только одного человека в такой куртке. Нет… Нет!!!
– Паша, остановите!
Водитель не сразу понял.
– Остановите!!! – Эля закричала, схватив Павла за плечо.
Тот, чертыхнувшись, резко затормозил.
– Ты что?
Эля, ничего не говоря, выскочила из машины и бросилась через широкую проезжую часть на другую сторону моста.
– Митя! – закричала она.
Вряд ли с такого расстояния он ее услышит, а это, конечно, был он. На мосту машин было мало, но близко, по диагонали, через высокое пластиковое ограждение – начинается трасса, въезд в тоннель, десятки машин, гул…
– Митя! Митя!!!
Эля увидела, как мальчик задрал голову, посмотрел в небо, потом вниз, на секунду замер и прыгнул в воду. До воды – метров пятьдесят, мост высокий. Место это судоходное, очень глубокое. Рядом – красивый старинный парк и усадьба. В ней жили князья древнего рода. Славные, счастливые, несчастные, разные. Кто-то дожил до старости, кто-то проиграл свою жизнь, кто-то остался в книжках – выдуманными историями или настоящими, кто ж теперь это точно скажет.
Эля на секунду задохнулась, не веря своим глазам, потом закричала: «Не-ет!!!» – и бросилась к тому месту, где только что был Митя. Не задумываясь, что делает, она залезла на парапет, который оказался высоким, и с ходу прыгнула за ним.
Три секунды страшного полета, как будто сдирающего кожу, удар о поверхность воды, резко уходишь под воду, не в силах противостоять тяготению, пытаешься что есть силы вынырнуть, где верх, где низ, непонятно, дыхание кончается, обжигающе ледяная, невыносимо ледяная вода, уже нет дыхания, нельзя вдохнуть, нельзя, надо выбраться, руки не слушаются, нет, не хватит сил, не хватит…
Эля вынырнула, задыхаясь, дыша что есть силы, ничего нет лучше, чем глоток воздуха, первый глоток воздуха… Стараясь удержаться на одном месте, в тяжелой, сильно впитавшей воду куртке, она сдернула отвратительно мокрую шапку, которая не соскочила, ни когда она падала, ни в воде, и стала судорожно искать Митю. Он вынырнул, он отлично плавает, он не мог не вынырнуть. Он наверняка отлично плавает… Даже если он и не хочет выныривать, он вынырнул. Эля заметила невдалеке какое-то движение, поплыла туда. Плыть в одежде, ботинках было невозможно, но она плыла. Потому что по-другому поступить было невозможно. Митина голова показалась из воды и снова ушла под воду.
Эля слышала крики сверху. Кричал Павел, еще кто-то. Это очень далеко и высоко. Это совсем другая жизнь. Сейчас вся ее жизнь сосредоточилась на маленьком кусочке реки, где еще несколько секунд у нее есть, чтобы доплыть, чтобы успеть, чтобы сказать, что совершенно необязательно так было поступать, нет, что так нельзя было поступать, что все еще впереди, что все точно впереди, что все можно простить, почти все можно простить, что она его простила, потому что не может не простить, потому что жизнь – одна, короткая, драгоценная, и в ней надо делать то, для чего ты рожден, что хочешь делать, без чего невозможно жить, и быть с тем, без кого невозможно быть, – по тайному, мощному, главному закону нашей жизни… Она все это скажет, потому что она успеет доплыть, руки, скованные ледяной водой, ее донесут, ноги, которые она перестала чувствовать, помогут доплыть, сердце, тяжело стучащее в груди, будет стучать, оно не остановится от невыносимой боли, от невыносимого холода… И она успеет, она обязательно успеет, у нее хватит воли и сил.
