горшки считат.
Старуха прибежала, за голову схватилась:
– Оё…ё…ё…ёй! Чо это с тобой тако-то? Ты это чо же все горшки-то на дорогу повыкидыва-ал?!
– Так я же ему, подлюге, всю мор-рду хотел расхлестать! – орёт Никита.
Выпили…
Праздник был какой-то. Мы с Пашкой Корытковым выпить собрались. Я у своей и прошу:
– Тоня, дай на бутылку, а?
А она и глазом не ведёт, будто не слышит. Я говорю:
– Ну, праздник же сёдни.
– А денег, – говорит, – нет. Все на книжке лежат. Да вон ишо лоторейны билеты под клеёнкой на
столе.
Уговаривали, уговаривали её – ничо не получатца. Ну, ладно, погоди, думам мы, всё равно
выпьем, если захотели. Счас мы тебя обманем.
Стали пусты бутылки собирать. У нас все углы обшарили, Пашка домой на велосипеде съездил,
посмотрел, три штуки под столом обнаружил, две бутылки у соседки Тумарихи выцыганили. В
общем, на чекушку наскребли. Съездили, взяли.
– Ну, чо, – говорю, – Тоня? Всё равно наша взяла. Вот так-то. Дай-ка нам чо-нить закусить.
Ну, ладно, она нам картошку на стол ставит, капуску, огурцы. Мы раздевамса, садимса,
разливам сразу всю чекушку на двоих.
– Во, видела, – говорю я, – а ты ишо стырила с нами. Денег нету, билеты лоторейны…
– Слышь, Тоня, – говорит Пашка, – а может, и ты с нами выпьешь?
Поиздеватца маленько решил.
– Да пейте уж, если взяли, – говорит она.
– А чо, Тоня, может, правда тяпнешь? – говорю я.
– Да я ж сказала – пейте сами эту заразу…
– А может, всё же спробуешь?
И чо она делат! Берёт со шкафа большу амалировану кружку, хлобысь в неё весь мой стакан,
берёт Пашкин стакан – и туда же! Мы сидим и ничо понято-то не можем. Даже не шевельнулись от
растерянности. А она раз! И всю кружку до дна! Была чекушка, а токо один раз булькнула! Мы даже
слюну сглотить не успели.
У меня от этого голова заболела, а Пашка, так тот вообще чуть не завыл.
Подымал
Сидим мы это как-то, разговаривам. Кто-то и вспомнил, мол, надо бы камень-то, который в
Узком Месте со скалы упал, тросом зацепить, да на тракторе в сторону отташшить. А один говорит:
– Да чо его трактором-то… Я его и так подымал.
– Ну, ты, однако, и врать! Да как же ты его подымал-то?
– Да как? Так и подымал. Вот этими руками.
– Да ладно трепать-то… Ну, вот скажи, как такой камень ты мог подымать?
– Вот прицепились-то: как да как? Да просто подымал, подымал, да поднять не мог.
За дровами
Зимой-то за дровами ещё затемно выезжали. А часов не было. Ну, а Кешка Коренев опять же по
девкам пробегал, а когда домой в два часа шёл, постучал в окошко Никиты Дементьева, да
крикнул:
– Эй, дед, хватит дрыхнуть-то! За дровами ехать пора!
А тот как раз за дровами и собирался. Ну, встал. Вышел на улицу, ничо не поймёт. Небо
затянуто – скока время, кто знат? В избу зашёл, глядит: старуха тоже встаёт, печку топить
собиратца. Но, а чо делать? Коня запряг, да поехал. Едет, едет в лес-то и ничо понять не может. Чо
это никак светать-то не начинат? И других мужиков чо-то не видно. Уехали уже или чо? Правда и
следов-то свежих нету. Ну, ладно, в лес приехал, а оно всё темно. Но раз приехал – рубить надо.
Нарубил в темноте, нагрузил, домой поехал. Из леса выезжат – светать начало. Навстречу мужики
едут – ничо не поймут – откуда это дед-то едет? Он чо совсем того?
– Ну, я счас приеду и этого Кешку, паразита, точно зашибу! – матерится Никита.
Домой приезжат, а старуха уже хлеб испекла, хотя обычно токо к обеду успевала. А Кешке чо?
Спит дома, да и всё.
Отдохнул
А с Порфирием Золотухиным ещё така история была. Он уже старый был, а работал-то на
лесозаготовках вместе с нами, молодыми. Пришли мы как-то на обед в зимовьё. Начали суп
варить. А Порфирий говорит:
– Варите, а я вздремну маленько.
Лёг на палати и уснул. Суп сварился. Надо деда будить. А тут один говорит:
– Ну-ка, погодите…
Взял куфайку, пошёл и окошечко с той стороны завесил. Мы сели за стол, разлили суп по
тарелкам, керосиновую лампу зажгли, сделали огонь поярче. Будим Порфирия:
– Ты ужинать-то будешь или как?
Он сел, глаза трёт:
– Как это ужинать? Да я ишо вроде не обедал.
– Ничо себе, он про обед вспомнил… Ужинать уже надо.
– Да как это ужинать-то? Я ж токо прилёг.
– Ничо себе прилёг… Ты прилёг-то в обед. А теперь мы уж с работы пришли. Просто в обед
тебя будить не стали. Смотрим: спишь, да ладно, думам, умаялся дед, пусть уж отдохнёт. Поели,
да ушли. А теперь вот пришли…
– Да вы чо же это творите-то! – говорит Порфирий. – Чо же не разбудили-то? Прямо под стыд
подводите…
– Да ладно, чо уж там. Конечно, без тебя-то мы сёдни намаялись, но ты хоть отдохнул. Ешь, да
досыпай, ложись.
– Это уж точно, отдохнул-то я хорошо, – говорит Порфирий, – ладно уж тада. Тока сперва на
двор сходить надо.
Дверь открыват, а там белый день. Ох, и разозлился он! Чуть лампу керосинову не расхлестал.
Тут до отдыха-то ишо работать, да работать…
Подразнила
Мишка Пельмень был с похмелья. Попросил у своей Лидки опохмелиться, та не даёт. Чо тут
делать? Башка гудит. Мишка ходит по избе, за голову держитца, боитца, как бы она вообще не
развалилась. А Лидка вышла из избы, налила в пусту бутылку воды, да показала ему в окошко. Так
чо ты думашь? Мишка разбежался и выпрыгнул на улицу вместе с рамой.
Врачебная тайна
Был тут у нас один: болесь каку-то венерическу подхватил. Ну, неудобно, конешно. Он с
фельдшером Домнином (тот стариком уже был) договорился, ты мол, походи, уколы мне потыкай.
Токо уж не говори никому.
Ну, а Домнин-то недалеко жил. Он дома лекарство в шприц наберёт и идёт по проулку. Люди его
стороной обходят, дивятца, чо это он по улице-то со шприцом ходит.
– Куда это ты направился-то? – спрашивают его.
А Домнин говорит:
– Да вон к любовнику этому иду.
Худо дело
А ишо с Домнином-то было так. Он уж совсем озундуглел, а работал ишо. Пришла к нему на
приём старуха одна. Он слушат её, слушат, и так вертит и этак.
