— Все-таки растет наш комбинат, вопреки Голосову и компании.
— Не любишь ты профессора, — заметила Павла, свободно перейдя на «ты».
— Грешник, терпеть не могу конъюнктурщиков.
— Согласись, ты преувеличиваешь его роль во всей этой истории с комбинатом.
— Нет, скорее преуменьшаю, — сказал он и снова набавил скорость.
Павла не хотела сейчас возражать ему. Вообще-то она была почти согласна с ним, однако считала, что он слишком крут. Вот сегодня поставил Витю Дробота в неудобное положение. Мало ли что бывает в молодости: иные ее грехи, не очень серьезные, может быть, и не следует ставить в укор при каждом случае. В конце концов главный педагог — время.
Их ждал у калитки сам Леонтий Иванович. Не успели они завести машину во двор, как выбежала Любка. Вслед за внучкой вышла, прихрамывая на больную ногу, Любовь Тихоновна. Она радушно поздоровалась с Павлой, но упрекнула сына:
— Ты, Жора, совсем глаз не кажешь.
И снова повернувшись к Метелевой, добавила по-свойски:
— Хоть бы вы, Павла Прокофьевна, взяли его в руки.
— Ну, что вы, — только и сказала Павла.
— Молодцы, что заехали, сегодня у нас пельмени.
— А это мы почувствовали по запаху еще с Ковыльного увала! — сказал Георгий.
Любка принялась ухаживать за гостьей. Провела ее в ванную, принесла чистое полотенце, домашние туфли и все старалась угадать каждое желание Павлы Прокофьевны. «До чего же интересная!» — думала она, со стороны приглядываясь к ней. (Любка жгуче завидовала зрелой женской красоте.)
— Сейчас явится наша молодежь, — сказал Леонтий Иванович.
— Семеро одного не ждут, — говорила Любовь Тихоновна, накрывая стол. — Пожалуйста, Павла Прокофьевна, Георгий, прошу к столу. Я уже запустила пельмени. Садитесь, садитесь.
Пришел Олег. Он так растерялся, увидев Павлу, что лишь торопливо кивнул ей головой в знак приветствия и сказал матери с порога:
— Я на одну минуту, дежурю сегодня.
— Поешь, тогда иди.
— Не могу, извините, — обратился он уже ко всем и быстро вышел летучей походкой занятого человека.
Любовь Тихоновна только развела руками.
— Чтобы Олешка отказался от пельменей, да он их во сне видит!
Любка хитро ухмыльнулась: эх, бабушка, бабушка, и не знаете вы вовсе, что кому снится.
Мужчины не придали никакого значения тому, что Олег отказался ужинать, — стало быть, есть неотложные дела на стройке. Павла не выразила ни удивления, ни сожаления, хотя она-то лучше всех знала, почему ушел Олег, придумав на скорую руку какое-то дежурство.
— А вот и Сашенька! — объявила хозяйка, возвращаясь из кухни с огромным блюдом, доверху наполненным дымящимися пельменями.
Следом за ней степенно вошла Саша. Она расцеловала отца, потом учтиво, с достоинством взрослой девушки, поздоровалась с Павлой и села рядом с бабушкой, чтобы вовремя помочь, если надо что-нибудь подать на стол.
Павла давно не видела Шуру: она, кажется, округлилась и выглядела теперь действительно взрослой девушкой. Только склад пухлых губ остался прежним, полудетским: «а меня все равно не проведешь».
Они сидели на разных концах стола, друг против друга, и Павла как старшая свободно рассматривала Шурочку, которая за последний год сделалась похожей на мать еще больше. Это точное сходство, что называется, две капли воды, тревожило Павлу: дочь Георгия всякий раз будет живо напоминать ему Зою Александровну.
Саше тоже хотелось получше рассмотреть будущую мачеху. Она ловила и те немногие минуты, когда та обращалась к отцу или бабушке. Но Павла тут же переводила взгляд на Шуру, и тогда они, встретившись глазами, пытались безошибочно прочесть мысли друг друга. Ну, разумеется, Павла ч и т а л а куда увереннее, тем более, что Шура не выдерживала ее колдовского взгляда и, тушуясь, опускала голову. Оттого ее ч т е н и е было отрывочным — всего несколько слов, по которым нужно догадаться о всей фразе. Но потом она набралась смелости и до конца прочла в глазах Павлы Прокофьевны: «Да мы с тобой еще станем близкими друзьями, все позавидуют нашей дружбе». Она ответила ей откровенным признанием: «Я же ничего не имею против вас лично, просто мне больно, понимаете, больно за маму». — «Тут уж я бессильна», — коротко и вроде бы сердито глянула на нее эта счастливая женщина.
А мужчинам не было никакого дела до их разговора взглядами: Леонтий Иванович и Георгий рассуждали о своем — о новой притобольской залежи медного колчедана. Любовь Тихоновна суетилась с пельменями. И только одна Любка, присмиревшая сегодня, все видела; все примечала, но помалкивала. О-о, Любка умеет помалкивать в таких случаях.
Будто повинуясь нарастающему притяжению Москвы, дальние поезда проходят последнюю сотню километров без остановок, лишь чуть сбавляя скорость перед дачными платформами.
Сколько за свою жизнь Георгий подъезжал к столице и каждый раз волновался, как новичок, когда, за окном начинались подмосковные леса — звонкие литые сосны, уцелевшие от корабельных рощ, снежный окоем березок вдоль зернистой насыпи дороги. Собравшись заранее, он битый час простаивал у окна вагона, узнавая и не узнавая и мачтовый сосняк, и веселый грибной березнячок, и высокие платформы, на которых дачники в ожидании электричек с завистью поглядывают на глубинные поезда России, что с этаким русским шиком проносятся мимо. В воздухе ничего этого не увидишь и не почувствуешь: едва реактивный самолет наберет высоту, как уже заход на посадку. И собраться с мыслями-то не успеешь. А ему, Каменицкому, есть о чем подумать: вызов в столицу был, что называется, внеочередным.
Илья Михайлович Шумский сказал на прощание:
— Только вы, пожалуйста, не выступайте в роли адвоката, ни к чему.
Георгий, обещал, зная, что начальник управления не любит никаких защитников, тем более в столь деликатном деле, какое имел в виду. Речь шла, конечно, о том, что Шумскому и его товарищам так и не присудили Государственную премию: не хватило трех голосов при окончательном решении в комитете. Говорят, что открыто никто не выступил против, а тайным голосованием кое-кто воспользовался. Ну, что ж, конкурс есть конкурс, обижаться не на кого. Но Шумский был прав — слава меняет отношения между людьми, особенно если кто-то сам пытался, что-то сделать до тебя. Первым начальником южноуральского геологического управления был инженер Аюпов, занимающий теперь видное положение в министерстве. Он и постарался умалить заслуги первооткрывателей газового вала. Начал с того, что добился включения в их группу человека, работавшего когда-то на Урале. Это уже могло насторожить людей, не знающих истории дела. Потом возникла сомнительная бумажка о том, что первая скважина была пробурена на три года раньше. Эта разница в сроках понадобилась для прямого доказательства, что никакой ускоренной разведки газового месторождения не велось, что геологи шли «последовательно» с севера на юг, — шли-шли и нашли! Научная ценность крупного открытия сводилась, таким образом, к простой удаче. Вот так, шаг за шагом, и достиг Аюпов своей цели: поставил под вопрос явный успех большого коллектива разведчиков.
Когда Шумский доверительно рассказал обо всем Георгию, он сначала не мог поверить: чтобы один человек, пусть даже и член коллегии министерства, ввел в заблуждение целую группу ученых — не слишком ли? Только на второй или третий день он пришел к выводу, что, видимо, Шумский не преувеличивает. Больше того, ему показался хорошо знакомым «почерк» этого Аюпова.
И сейчас, на путевом досуге, вся досадная история, в которую угодил Илья Михайлович, виделась Георгию уже вполне отчетливо. Семен Захарович Голосов помог ему разобраться и в Аюпове. Методы у них, действительно, одни и те же: сперва набросить легкую тень на человека, потом перетасовать факты в свою пользу и в заключение прикрыться дымовой завесой наукообразных рассуждений. Да, таких голыми руками не возьмешь: с виду они рыцари без страха и упрека. Откуда у них искусство маскировки? В разведку ходить боятся, однако новенький, с иголочки, маскхалат держат под рукой... А возможно, он, Каменицкий, перехлестывает как обычно? Нет. Судя по всему, у Голосова и Аюпова много общего. Наверное, даже ходят друг к другу в гости. Но жаль, что и Метелев дружит с Голосовым, берет его время от времени под защиту. Кому-кому, а Прокофию Нилычу, старому партработнику, такое не к лицу. Сказать прямо — обидится. «Вот и сам ты с годами утрачиваешь наступательный дух», — с сожалением отметил он, уже оглядывая плывущую за окном Москву.
Поезд пришел в конце рабочего дня, и Георгий, устроившись в гостинице, позвонил от нечего делать Метелеву, не уверенный, впрочем, что застанет его дома.
— Приезжай сейчас же, кочевник! — обрадовался Метелев. — Я тут в полном одиночестве, Ольга Николаевна отправилась в Кратово инспектировать дачу.
