совсем не придавал ему значения. Впрочем, это часто бывает со всеми нами, когда мы сосредоточиваемся на определенном желании, определенной идее или в целом на определенной системе мышления. А еще точнее: когда мы торопливо желаем, вместо того чтобы продуманно достигать. В общем, Ветлугин смирился с тем, что со стариком вряд ли ему суждено еще встретиться.
Но он с ним встретился — совершенно неожиданно в довольно неожиданном месте, и это лишний раз доказало: нельзя отступать от того, что, как говорится, суждено свыше. Ветлугин намеревался написать о контрастности судеб ветеранов, а потому желал выяснить историю знакомства старика с «русским майором»: мол, вот какая печальная судьба у английского участника войны и, конечно, совсем обратное у нашего фронтовика. Но, оказывается, «теория» контрастности вела его к иному сопоставлению — внутри самой Англии. Впрочем, это изначально разумелось еще в их первую встречу на холодном, сквознячном и сумрачном вокзале, как бы у входных врат в лондонское царство золотого тельца — в Сити.
...Был солнечный майский денек, уже по-летнему вальяжно-теплый. Ветлугин бродил по Сити в поисках, ну, что ли, вдохновения для написания памфлета о «новом капитализме» консервативного министра Питера Уокера.
Несмотря на солнечный день, Сити оставался Сити, городом в городе, и ничем не походил на остальной Лондон. Всюду, особенно вдоль Темзы, правда исключая Сити, изумрудно зеленели деревья, манили шелковистым покровом парковые лужайки, красочно благоухали цветы; с реки тянуло свежестью моря, и на набережных все без исключения прохожие старались не торопиться, охваченные весенним томлением. А в Сити яростное солнце еще резче обозначило каменные нагромождения, асфальт и булыжник; поражало, будто увиденное впервые, полное отсутствие зелени — деревьев, травы; а в узких улочках дымно слоились отработанные газы, и от этой сизой гари, казалось, можно немедленно задохнуться, однако невозмутимые клерки все так же деловито сновали туда-сюда, одетые с обычной тщательностью и даже с зонтиками в виде трости; а вослед им торопились и все остальные. Ничего не меняли в Сити ни весна, ни теплынь, ни солнце. Как всегда, без устали крутились финансовые жернова, создавая капиталы, деля их, размалывая. Сити оставался неизменным...
Теория «нового капитализма» Питера Уокера возникла в шестидесятые годы. Тогда вместе с Джимом Слейтером Уокер создал финансово-промышленный конгломерат, авуары которого составляли чуть ли не миллиард фунтов стерлингов. Однако в начале семидесятых, во времена нефтяного кризиса, хваленый конгломерат лопнул, да с таким треском, что о «новом капитализме» Питера Уокера постарались побыстрее забыть.
Финансовая «гениальность» Джима Слейтера состояла, по выражению одной из газет, в «бумажной бухгалтерии». Маклерами покупались и продавались не полноценные акции, а пустые бумажки, за которыми не было ни предприятий, ни фирм, ни элементарных денег. Правда, на этой «бумажной бухгалтерии» лично для себя Слейтер и Уокер заработали реальные миллионы.
Это, конечно, была «афера века», но именно на ее основе консервативный министр Питер Уокер провозгласил принципы «нового капитализма». Очередной экономический кризис все вскрыл и все разрушил: финансово-промышленный конгломерат Слейтера — Уокера лежал в руинах. Однако новое стеклянно-пластиковое здание, воздвигнутое «новыми капиталистами» в апогей их финансовой аферы, оставалось на месте. Правда, оно уже было куплено очередным «финансовым гением», имя которого пока скрывалось, но Ветлугин догадывался, что им является тот самый банкир со змеиной усмешкой, похожий на дельца от спорта, из бывших центрфорвардов — Уильям Гибс. Видно, не случайно Гибс активно популяризировал себя, в частности встретившись с иностранными журналистами, над которыми не без умысла подшутил, предлагая унести из его владений «золотой кирпич». В общем, Ветлугин бродил по Сити, выстраивая сюжетную линию памфлета.
...Он спускался к Темзе, к Лондонскому мосту, около которого пришвартовали старый пароход, превратив его в бар-закусочную. Чуть в стороне по крутому берегу амфитеатром поднимались деревянные лавки — точно такие же, какие встретишь в русских приречных деревнях, — и на одной из них, упиравшейся в глухую кирпичную стену заброшенного причального склада, предназначенного не то на продажу, не то на слом, сидел его знакомый старик. Несмотря на теплынь, он был одет в макинтош, потрепанный и выцветший, в ту же старомодную, помятую шляпу, в те же башмаки, но без веревочной подвязки, видно отремонтированные; он так же, как и в прошлый раз на Ливерпуль-стрит Стейшн, откусывал вяло и нехотя булку, правда теперь запивая ее молоком из бумажного пакета, и одновременно скрюченными костлявыми пальцами отщипывал кусочки, бросая их под ноги, где расхаживали сизые голуби, похоже, те же самые, потому что они так же сердито ворковали и недовольничали.
— Здравствуйте, — решительно сказал Ветлугин. В этот живительный солнечный день настроение унего было превосходное. — Узнаете меня? Помните, вы рассказывали, что я похож на русского майора? На того, которого вы встретили в Вене? Сразу после войны? — И продолжал настойчиво: — Я все время ругал себя, что не расспросил вас о нем. Я журналист, меня зовут Виктор Ветлугин.
— Фил Пэйн, — покорно произнес старик. На его лице, как и тогда, было выражение отрешенности. Сияющее майское солнце высвечивало до глубины каждую морщинку.
— Мне кажется, это интересная история, — наступал Ветлугин.
Старик долго молчал, опустив голову, — смотрел на голубей. Наконец произнес:
— Мы поехали в Париж, — и замолчал.
— В Париж? — удивился Ветлугин.
— Да, мы поехали в Париж, — подтвердил Фил Пэйн. — На джипе, которым я управлял. Русский майор Костя, капитан Кэмбелл и я. Мы ехали всю ночь и половину дня. Через всю Швейцарию и по Южной Франции. Майор Костя и капитан Кэмбелл пили спирт и все шутили. Ах, мистер... простите, сэр, зачем все это вспоминать?
Фил Пэйн поднял на Ветлугина голубые, выцветшие глаза, печальные и ясные: мол, в самом деле, зачем?
— Пожалуйста, мистер Пэйн, очень прошу, — уговаривал Ветлугин.
Тот опять опустил голову. Видно, глядя на голубей, ему легче было припоминать.
— Капитан Кэмбелл, — продолжал Фил Пэйн, — хотел сразу же отправиться в известное увеселительное заведение. Но майор Костя убедил его сначала осмотреть город. «О, Пари! О, Пари!» — восклицал он. Мы не меньше двух часов — это точно, сэр, — колесили по Парижу. Потом они заглянули в хостел [22]. Не совсем туда, куда тянул капитан Кэмбелл. Там было общежитие девушек, кажется, трикотажной фабрики. А я, сэр, устроился спать в джипе.
Старик помолчал, раздумывая.
— Капитан разбудил меня, когда стало совсем
