1946
Новогодний праздник 1945 года Геббельс назвал и «праздником сильных сердец». Через четыре месяца после появления этих слов на страницах «Фелькишер беобахтер» Геббельс изменил самому себе: вместо того, чтобы делать то, к чему он призывал немцев, то есть бороться за фатерлянд до последнего дыхания, он решил убраться в небытие.
Геринг не пошел по следам Геббельса, хотя он тоже являл собой «сильное сердце», особенно тогда, когда оглашал смертные приговоры целым народам, или когда была возможность собственноручно всаживать пули в животы своих знакомых, как это, например, случилось в июньскую ночь 1934 года. Не прельстил пример Геббельса и других нацистских светил — ныне подсудимых на Нюрнбергском процессе. Каждый из этих фабрикантов массовой смерти имел в своем распоряжении сотни способов, чтобы покончить с собой. Однако они не воспользовались ни одним из них.
Загадка? Вовсе нет. Как это ни удивительно, но они не теряют надежды, что им удастся еще и на этот раз своих противников оставить в дураках...
До сих пор они не имели возможности выступить перед судом, но для чего ж тогда адвокаты? Именно при их помощи подсудимые повели первую атаку. Начал ее Геринг своим знаменитым «интервью», большая часть которого состоит из похвальных гимнов по адресу... трибунала. Следом за ним этот же маневр использовали и другие обвиняемые. Их защитники превратились в амуров, которые стрелами комплиментов надеялись завоевать сердца судей.
Заклятые враги демократии превратились вдруг в ее поклонников. Риббентроп заговорил лирическим тоном о международном праве, а погромщик из погромщиков Штрейхер через своего адвоката Тома выразил пожелание, чтобы суд «справедливо рассмотрел его дело в соответствии с демократическими принципами»...
Одновременно началось наступление на общественную мысль. На редакционных столах немецких и заграничных газет неожиданно появились «мысли» адвокатов с Нюрнбергского суда, инспирированные и редактированные... самими же подсудимыми, как это, впрочем, видно из поправок и вымарываний, сделанных в характеристике Розенберга... его же собственной рукой.
Начнем с Альфреда Розенберга. Этот «рейхскомиссар оккупированных восточных территорий», соавтор планов уничтожения по крайней мере половины населения нашей Родины, специалист по ограблению художественных ценностей всей Европы, теоретик и практик кровавого «Мифа XX столетия», выдает теперь себя за невинного ягненка, которого, дескать, по ошибке причислили к волкам. Ягненка, видите ли, обижают, и ягненок от этого явно страдает.
Его защитник Тома так и пишет в своей апелляции:
«Мой клиент переносит как личное горе каждый факт отклонения его убедительных предложений. Я вынужден неоднократно напоминать ему, что другого такого объективного суда, как этот, он нигде не найдет».
Однако у Розенберга достаточно причин бояться именно объективного суда, и потому слова адвоката не очень успокаивают его. Он ищет свои пути спасения и по старой привычке находит их во лжи. Он говорит, что ничего не знал, не видел, он только тем и занимался, что писал книги на абстрактные темы.
К советскому народу относился словно отец родной и только одного хотел: чтобы этот народ «сам стремился присоединиться к Германии». Кстати, слово «присоединиться» показалось Розенбергу слишком рискованным, и он зачеркнул его, заменив более невинным, по его мнению,— «связаться» с Германией...
И после этого идеолог нацизма пользуется таким довольно популярным сегодня среди нюрнбергских подсудимых маневром: он набирает полный рот слюны и плюет на своего вчерашнего идола. Он констатирует, что Гитлер обманывал своих приближенных, обманывал, как обычный ярмарочный плут: в этом, говорят, переубедили Розенберга только представленные на процессе документы: раньше он лишь догадывался, что Гитлер — мошенник. И вообще неизвестно, стал бы Розенберг Розенбергом, если бы в 1933 году фюрер не полонил его сердце королевским подарком — чудесным письменным столом, который в зависимости от желания хозяина поднимался или опускался.
Риббентроп также хочет нас переубедить в том, что он не Риббентроп, а воплощение абсолютной честности. По словам этого авантюриста, это не он вероломно разрывал договоры, а те державы, на которые Германия напала. А что касается всего остального, что он делал, то это заставлял его Гитлер. Правда, он выполнял слепо эти приказы и только потому, что дал фюреру клятву верности. Эта клятва легла на честного Риббентропа таким тяжким бременем, что он не раз просил Гитлера освободить его от поста министра. Бесполезно. Когда однажды Гитлер чуть не расплакался с горя, Риббентроп был вынужден дать ему честное слово, что он и дальше будет нести на себе крест нацистского министра. О том, что этот «крест» принес ему несколько десятков миллионов марок, скромный Риббентроп теперь не желает вспоминать...
Дальше узнаем, что нацист Риббентроп никогда не был нацистом, он, мол, в нацистской партии «не играл никакой роли». Что же касается немецких зверств, то Риббентроп не имел о них ни малейшего представления. Почему? Зверства, видите ли... «не входили в компетенцию его министерства». Бедняга фон Риббентроп, оказывается, не знал даже того, что знал в Германии и вне ее каждый ребенок — о существовании гитлеровских концентрационных лагерей. Он мог узнать о них лишь в том случае, если бы слушал заграничные радиопередачи. Однако хитрый Гитлер разрешил слушать радиобеседы из-за границы только Герингу и Геббельсу. А если бы Риббентроп осмелился когда- нибудь это сделать, то Гитлер «немедленно выслал бы его в концлагерь, либо осудил на смерть...»
Итак, мы видим, что Риббентроп не знал о существовании гитлеровских лагерей уничтожения, потому что не слушал заграницы, а не слушал заграницы потому, что боялся попасть в лагерь уничтожения, о существовании которого он не знал!
Приблизительно такой же важности «аргументом» пользуется коллега Риббентропа — главный уполномоченный по набору рабочей силы Заукель. Он пытается оправдать себя тем, что вступить в нацистскую партию его заставила безработица и недостатки. Мелкий плюгавый человечек, построивший страшную мельницу смерти, жернова которой на протяжении нескольких лет безжалостно перемалывали здоровье и жизнь миллионов рабов, сегодня поник, притих и через посредство своего защитника пытается выдать себя за безвольного, безынициативного, лишенного какого-либо влияния на ход событий деятеля, за полуидиота, который только случайно узнал о своем назначении.
«Заукель посредственный человек,— пишет, словно извиняясь перед нами, доктор юридических наук Сервациус,— это человек другого склада. Он не организатор и не руководитель...» — сочувственно вздыхает адвокат и по примеру своего клиента перекладывает всю вину на Гиммлера.
Чтобы дополнить картину своей обиды, Заукель жалуется, что ему, отцу десяти детей, посчастливилось за все время службы во славу «фюрера» взять в собственный карман «всего» триста тысяч марок. Двести пятьдесят тысяч из этой суммы Заукель получил лично от Гитлера, в день своего пятидесятилетия. За что? Об этом он молчит.
Еще одна «жертва случайности», Ганс Франк, который также «не имел никакого влияния на ход событий». Во всем, что произошло, виноваты, оказывается, не Франк, а Гиммлер, Геринг и, как это ни удивительно, «человек другого склада» - Заукель. Франк также случайно вступил в члены нацистской партии, случайно стал баварским министром, случайно также оказался со временем в должности генерал-губернатора Польши и Галиции. Этот убийца шести миллионов поляков и украинцев и трех с половиной миллионов евреев переодевается на наших глазах в тогу (цитирую дословно) «борца за идею закона и порядка...». Как оказывается, этот «борец» не имел в руках никакой власти. По его словам, все плохое делалось руками вышеупомянутых нацистов да еще обергруппенфюреров СС. Сам же Франк только и делал, что ездил в Берлин просить Гитлера об... отставке. «Но жестокий Гитлер и не помышлял о том, чтобы удовлетворить желание генерал-губернатора, так как это,— хвастает Франк,— могло бы вызвать нежелательный отклик за границей». Благодаря этому «любимец заграницы», Франк, очутился сегодня за решеткой.
Особую тактику защиты избрали недавние нацистские маршалы и адмиралы. Они вопят на все лады о своей непричастности к... политике. Йодль внезапно забыл о своем мюнхенском гимне национал-социалистическим богам и божкам и скромно предстал перед нами в серой форме «аполитичного солдата». Йодль говорит: «Передо мной была альтернатива: либо нарушить присягу и предстать перед полевым судом, либо призывать к восстанию. Но как в одном, так и в другом случае я действовал бы как политик, то есть делал то, в чем обвиняет меня сегодня суд».
