— Я — корчева? — удивился Шохов.
— А что ж... Корчева — это корень дерева на земле. Не в земле, а на земле, у него ростка не будет. Да и земля ему не нужна.
— Ну так что же, разве я корчева? — заедался Шохов, готовый спорить.
Дядя Федя помусолил папироску, исподлобья взглянул на гостя. И тут Шохов открыл для себя, как бы внове, что заковыристый мужичок дядя Федя. Зайти бы к нему раньше, многое бы полезное для себя услышал. Да не о том теперь речь, если и он Шохова своим не считает.
— Я скажу вам, что я такой же деревенский, как и вы! — будто вызывающе выкрикнул Шохов и сам услышал, как жалко, неубедительно у него прозвучало.
— А сколько же, прости, лет? Из деревни? А?
Голос у дяди Феди неприятный, ехидный, как это прежде Шохов не замечал? Так и жди подковырочки с таким подзуживающим голоском.
— Какая разница сколько? — ерепенился Шохов.— Закваска чего-нибудь стоит? Аль нет?
— Что твоя закваска? Загнали волка в кут, там ему и капут!
И неприятно эдак усмехнулся. Оба сейчас думали об одном и том же. Шохова подперло к горлу высказать про свой отъезд. Но начал обиняком, с обратной стороны. Что написал он в деревню письмо и собирается туда ехать. Все дорожает жизнь, а в деревне, если подумать, легче прожить около огородика да коровы...
Дядя Федя глядел в пол, вроде бы соглашаясь. Но вдруг хмыкнув, произнес, вскидывая озорные глаза:
— А чего ж квартира?
Без нажима, без попрека, но с ехидцей, это уж непременно. Или голос у него такой, что едкость таит. А Шохов растерялся. Он-то замышлял про квартиру как секрет выложить, как повод для совета, а тут на тебе! Все уже знают! И без Нельки бабий телефон сработал не хуже.
— Так вот, дядя Федя, весь и вопрос в том, что квартиру мне и вправду дают, а семья туда ехать не хочет.
Дядя Федя мог бы спросить: «Почему не хочет?» Или же: «Если дают, надо брать». И даже такое: «Ты хозяин, куда иголка, туда и нитка...» Но он ничего не сказал, не спросил и никаким ободряющим словом Шохова не поддержал. Курил да помалкивал.
— Так что же делать? — спросил Шохов прямо.
Дядя Федя пустил дым, потом встал, форточку открыл и опять сел.
Неопределенно, присказкой высказался: мол, жил-был журавль да овца, наносили они стожок сенца, не начать ли опять с конца...
— А я перееду,— сказал Шохов то, что хотел сказать. Затем, видно, и шел сюда, чтобы сказать, утвердить себя.— А потом посмотрю.
— Да, да, — неопределенно поддакнул дядя Федя. Он интерес к разговору потерял, потому что понял Шохова.
— Кто же от квартиры сейчас отказывается?
— Да, да, да...— кивал дядя Федя.
— Ногой куда-то ступить надо? Надо же?
— Да, да, да...
— Вот я и так думал. А деревня у меня, вы не думайте, как тыл у фронта! Всегда есть куда отступить!
Вот как разошелся Шохов, с три короба наплел. Может, и сам поверил в свою легенду. И дядя Федя кивал ему. И так получилось, что и спорить Шохову не с кем, и опровергать некого. А себя что ж, нанайская борьба — видел в цирке: один человек в двух лицах, сам себе подножку сделал и сам себя положил на лопатки. Удобно так положил... Эффектно, на глазах зрителей.
Прощаясь, спросил про Галину Андреевну: у себя ли она? Что делает?
— Да что,— хмыкнул дядя Федя.— Эвакуацию готовит, значит.
— Какую... Эвакуацию?.. Городка? — подивился Шохов. И не тому подивился, что Галина Андреевна готовит эвакуацию, а что и это тоже помимо его. Все вокруг как бы стало жить вне Шохова, никак его не затрагивая.— Что же она делает? — голос выдал некоторую уязвленность.
Дядя Федя будто не заметил, пояснил, что ходила в исполком со списками, значит. Доказывала, что некоторым нужна квартира. В чем-то убедила... Она ведь какая...
Шохов кивнул. Характер Галины Андреевны он знал.
— А вы что же? Не будете хлопотать?
Дядя Федя усмехнулся.
— Без начала, без конца, а не бог? Знаете что? Нет? Кольцо, говорят.
— Уедете?
— А чего нам? — ответил на вопрос вопросом.
— Куда?
— Ах, Афанасьич! Россия велика. Я такую избу на полозьях в день могу срубить. У нас круговщина, мы где встали, там и наша деревня. А город только палец дай, из нас наше выщелочит... В Шоховых превратит. А мы Суховы пока...
Много спать — мало жить. Так отец Григория Афанасьича, бывало, приговаривал. На другое утро встал Шохов до света, часов в пять, и в одиночку обошел свое (но уже и не свое) хозяйство. В погреб спустился, опустошенный уже, полки сорваны, а сделан-то на сто лет, бетоном стены обмазаны, как бункер какой... В банюшку зашел, не банюшка, мыльня, красиво сложенная, с выдумкой, с кафелем. Не то что говаривали: ума два гумна, да баня без верху! В сараюшечку заглянул, очень ладная сараюшечка, лабазенка, слева дрова под крышу (пропадай, родненькие), справа полки да гвозди набиты, чтобы всему свое место. Уже и забарахлить успели, а куда его, барахло, в город брать? Там своего накопится до потолка...
И гараж недостроенный посетил. Тут был замысел далекий, и все по нему выстроено: для лодочки отсек, для мотоцикла отсек, да для машины, если она будет. А уж для горючки, для масла особое хранилище, даже бочки приготовлены, да рельс наверху, чтобы блочок сделать для подъема тяжестей, и стеллажи для резины, и ящики для запчастей! Ах черт, Шохов этот! Изобрел на свою голову такой гараж, такую мыльню, такой подвал, да сарай, да парник, да веранду, что век бы ему и его детям жить — и на всех бы хватило... Чего же ты, Григорий Афанасьич, маху-то дал? Разве на болоте муравьи кучу строят? А им вон какие мозги даны, меньше булавочной головки! А все оттого, что природу нутром слышат. А ты за городским гулом-то стал глухой. Порченый. Корчева и есть, дядя Федя в точку попал. Да не плачь, Шохов, слышь ты... Ведь руки у тебя всеумеющие, такие руки еще краше построят терем! Ну, опять не вышло, так бывает. И на старуху проруха, не реви ты, господи! Мужик наедине, а все равно стыдно. Все можно обернуть сначала, лишь бы себя да своего здоровья не растерять. Ну, ну... Григорий Афанасьич, пора, пора! Сейчас машина загудит — и тогда не до себя будет. Иль гудит? Ну, так и есть. Мурашка-то не приедет помогать, билет домой купил, да бог с ним. Шофер да Тамара Ивановна — неуж не справимся? А вчера вечером сели, взглянули со стороны и ахнули: сколько же добра своего! Куда в новой квартирке все разложить, если ни кладовочки для картошки и капусты и ни метра лишнего! Бетонная коробка, со всех сторон стены, стены... Один лишь кусочек вне: балкон. Ну, Шохов, приободрись, как ты все эти дни держался. Начало трудно, конец мудрен.
Уж и Вовка по двору бежал с радостным криком. «Машина! Машина!» Этому уже ничего не будет страшно. Говорят, новое поколение не то что жилье, а вещи, мебель, даже игрушки не бережет... Чем чаще менять, тем, мол, лучше. А в чем же тогда мир утверждаться будет?
После отъезда Шохова Вор-городок стал распадаться на глазах.
Следом за ним, в тот же день, к вечеру, убрался дядя Федя со своими ярославскими, и будто клок в одежде вырвали, половина улицы Сказочной оголилась: темные квадраты на земле. Времяночки на полозьях оттащили в Новожилов и там продали на дрова.
Так и отпадали дом за домом, как от массивной льдины в половодье куски. Чтобы избежать пожара да замыкания, провода, идущие от Вальчика, отстригли. Городок потух. Кто не торопился — и те стали манатки в кучу собирать. Потом, правда, подключили свет дня на два, чтобы оставшимся, тем более с детишками, дожить, досидеть.
Галина Андреевна в исполкоме машину на все дни эвакуации выпросила. Бегала по всему городку со списком, распихивала, рассовывала кого куда. И правда, по некоей суматохе да беспорядку, все это военную эвакуацию напоминало. Некоторым с детишками, таким, как Коля-Поля, она с подселением комнатки выбила. О себе до самого конца не вспомнила. Как капитан с тонущего судна, последней грузилась на машину, а тут Шохов уже со своей техникой приспел.
Когда подошел, она стеклянные вещи переносила, чтобы на руках в кабине довезти. С этими стекляшками показалась она Шохову растерянной и жалкой. Прядки выбились из-под платка. А глаза, темные, прекрасные, смотрели из глубины скорей вопросительно, чем враждебно.
— Будущие владения обходите, Григорий Афанасьич?
— Кто же знал, Галина Андреевна.
— Жизнь — престранная штука, — так она произнесла. И все стояла перед ним, а в руках как остатки доброго быта стекляшки, посуда какая-то.
Шофер возился в кузове, подтягивал веревкой мебель.
— Вы-то устроились на новом месте? Тамара Ивановна довольна? — Вот уж неспокойная душа, не о себе опять же, о них завела разговор.
От вопроса про Тамару Ивановну он уклонился.
— А вы что решили? — спросил.
Она отмахнулась:
— Николай выйдет — уедем. Не станем мы тут жить.
— Почему?
— Не знаю. Расхотелось.
