Прикрывая рукой груди, она отворила — на пороге стоял Ивлев.
— Славочка? Заходи! Извини, я не совсем одета.
— Я вижу, — Слава поставил портфель у двери. — Так даже красивее… Ты прости, Инка, что я так поздно. Давай рукопись!
— Так я же не кончила!
— Сколько успела, неважно. И… давай свою машинку.
— Зачем?
— А я привез новую, лучше твоей…
— То есть?!
— Не будь глупенькой, Светлозерская. За мной следят. Хочешь, чтобы тебя попутали?
— Меня? А меня за что?
— За то, что мне печатала, дуреха!
Она присвистнула.
— Да ты проходи, Славочка. Снимай плащ…
Хозяйка возилась на кухне, в комнату не заходила, слышала, что к Инне кто-то пришел.
— Что это? — спросил Ивлев.
По руке у нее текла тонюсенькая струйка крови.
— Чепуха! Я бритвой порезалась. Хочешь слизать?
Ивлев взял ее за плечи, поцеловал, собрав языком кровь.
— Спасибо, — сказала она. — Ты безопасной бритвой — умеешь? Тогда побрей мне подмышки.
Она подняла обе руки и поворачивалась, пока он это делал.
— Мужчина — совсем другое дело. Он все умеет. А трусики мои тебе нравятся?
— Очень!
— Это итальянские. Правда, состарились, но лучше наших-то! Вот эти завязочки спереди развязываются.
— Закройся, Инка!
— Пожалуйста, — она не обиделась. — Тебе же лучше хотела. Я все равно Надьке уже сказала, что мы с тобой спали…
— Зачем, глупая?
— А у меня примета: если совру, что с кем-нибудь спала, после обязательно лягу. Ложь сбывается! Примета такая, понимаешь?
— Понятно! — он положил бритву. — А хозяйка — она как?
— А она, когда ко мне мужчина приходит, на кухне сидит. Я ведь ей за это плачу.
— За что?
— За каждого мужчину. Так что она довольна, если больше приходят. Скупая, сволочь: подслушивает, сколько кусков бумаги в уборной отрываешь.
Поставив зеркало на стол напротив него, Инна начала навертывать прядки волос на бигуди. Голову она покрыла цветастой косынкой.
— Жарища-то! Ты на меня не смотри… В бигудях я некрасивая. Я вообще, Славочка, старею, и мне пора делать карьеру, как всем.
— Зачем?
— Затем, что такие, как ты, уже просто сидят со мной.
— Это я старый, Инка. Простой советский импотент. Всех по мне не меряй…
— Считаешь, у меня красота еще осталась?
— Все на месте, Светлозерская. За тебя я не беспокоюсь.
— Ягубов сегодня тоже сказал, что у меня все в порядке. Правда, он имел в виду анкету. Сказал, даст мне рекомендацию в КПСС.
— Ну?
— Я же сказала — делаю карьеру. Он обещал сделать меня завмашбюро.
— Ого!
— Конечно, он даст мне рекомендацию, чтобы я как член партии молчала, что он хочет со мной переспать. Но мне-то не все ли равно?
— Зря, Светлозерская…
— Зря? А вы все?
— Я вступал, когда верил. А сейчас вступают только дураки и карьеристы.
— Правильно! Я как раз и то, и другое. Если вступлю, меня, может, в турпоездку выпустят. В Италию. Очень хочу в Италию.
— Что там делать?
— Да то же, что и здесь, только открыто. Уж мужики там не хуже наших, это точно. Никто из хороших людей мне не поможет, а Ягубов — поможет. Глупо не использовать, пока он меня хочет.
Вячеслав встал.
— Хороший ты человек, Светлозерская, искренний. Давай рукопись, чтобы тебя не попутали. А то из-за меня вся твоя карьера погорит…
Вытащив из тумбочки папку, Инна держала ее в руках, отдавать медлила.
— Слав! — тихо спросила она. — А ты правда из-за меня приехал? Ну, чтобы я не погорела?
Она подошла к нему вплотную.
— Унизь меня. И посильней. Похабно, как хочешь. Ну, оскорби, скажи, я шлюха, или ножом меня порежь, или зубы выбей. Не бойся, я кричать не стану, терпеливая. Ну!..
Он смотрел ей в глаза. Глаза были сухие, бешеные.
— Что с тобой? — растерялся он.
— Я сука, Славочка.
— Почему?!
— А потому! Все, что ты просил печатать в четырех экземплярах, я печатала пять.
— Зачем?
— Пятый у меня просил почитать один мой клиент. Он мне за пятый столько платил, сколько ты за четыре. А мне деньги всегда нужны, ты же знаешь… Я думала, он просто почитать… Скотина! Придет, я ему … откушу! Не бойся их, Славик! Ничего не сделают! Ну, не расстраивайся! Сейчас я тебя развеселю.
Сняв с гвоздя гитару, Светлозерская провела пальцем по струнам, подстроила, откашлялась.
— Выпить хочешь?
Он отрицательно покачал головой. Инна взяла с подоконника бутылку водки, вылила остаток в стакан, выпила, облизав губы, подождала, пока водка проникла в организм.
— Вот послушай, Славик:
Задает вопрос народ:
«Что нам партия дает?»
Наша партия — не блядь,
Чтобы каждому давать.
Эх!
На скамье для старух, напротив подъезда, сидел молодой человек в синей спортивной куртке, поглядывая на дверь. Выйдя из дому спозаранку, Вячеслав Сергеевич не обратил бы на него внимания, если б человек не поднялся чересчур поспешно. Шаги в подворотне становились гулкими, и Слава понял, что у него хвост. Значит, не отстали, и вчерашнее — только звено в цепочке.
В толпе, ожидающей троллейбуса, Ивлев попытался пробраться в гущу, поближе к краю тротуара. Когда подошел троллейбус, Вячеслав двинулся напролом к задней двери, но протиснулся мимо нее и сзади троллейбуса перебежал на другую сторону улицы. Он остановил первую попавшуюся машину, едущую в противоположном направлении. Это был пикап с надписью «Торты, пирожные».
— Тут недалеко, три квартала. Плачу трешку. Довези!
Оглянувшись, он увидел, что следопытов у него на хвосте двое, и они бодро перебегают дорогу следом за ним. За поворотом он попросил остановиться, бросил на сиденье три рубля и нырнул во двор школы. Он обогнул здание. Позади школы в заборе была выломана дыра, он знал ее. Через дыру Слава вышел на соседнюю улицу, и здесь ему повезло: он сразу остановил такси. Хвост отпал. Ивлев вылез в центре, возле ГУМа, где всегда было людно, и позвонил Раппопорту.
— Вы когда, Рап, собираетесь в редакцию?
— Нужны ключи, Славочка?
— Нет, хотел бы встретиться.
— Что-нибудь уже случилось?
— Так… Кое-что…
— Я готов, старина! Только позвольте мне добриться и выпить чашечку чаю.
— Конечно, Яков Маркыч. Жду вас у входа в метро «Измайловский парк».
— Разве вам это удобно?
— Все равно делать нечего, подъеду.
Ждать Ивлеву не пришлось. Яков Маркович в шляпе и чересчур широком плаще, шаркая по асфальту, медленно пересекал улицу.
— Неужели есть на свете катаклизмы, которые могут заставить человека добровольно недоспать?
Раппопорт протянул коряжистую волосатую руку. Стараясь избегать эмоций, Ивлев перечислил факты. Яков Маркович не перебивал, только посапывал, глядя в сторону. Лишь в одном месте поднял брови и переспросил:
— Инна? Если б я услышал это не от вас, Ивлев, не поверил бы. Видно, я недостаточно отсидел…
— Что делать, Рап?
— Видите? И теперь вы у меня спрашиваете что делать! Я что, Чернышевский? А вы спрашивали, когда начинали? И тем не менее я предупреждал! Да вы поступили хуже Светлозерской!
— Я?!
— Конечно! О таких, как Инна, наш друг Закаморный сказал бы словами Евангелия от Марка: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят». А вы-то ведали! Или вы учили французский, чтобы переводить положительных французских коммунистов?
— Кюстин очень боялся попасть в лапы Третьего отделения, Яков Маркыч. Но кто мог подумать, что его заберут через сто тридцать лет!
— Не его, а вас, мальчик! И что вы докажете своим героизмом? Что с Николаевских времен ничего не изменилось? Ах, вы скажете, стало хуже? Да, России не повезло: она легла под монголов, а надо было — под французов или, еще лучше, под англичан. Потом бы они ушли, но обрюхатили бы ее демократией, а не свинством! А без вашего Кюстина, думаете, мы этого не знали? Чего вы теперь хотите?
— Хотел только предупредить: за мной следят.
— Спасибо! Но я всегда живу так, будто за мной хвост. А теперь особенно.
— Почему?
— Год такой! Девятый вал катится. Вот-вот обрушится. Меня волна сбивала не раз, но раньше я вставал. Теперь мне не подняться… Наверху колебались до августа 68-го. Боялись. Но вот задушили чехов, и сошло! Они поняли, что раз уж в чужой Чехословакии люди терпят все, в своей стране сам Ленин им велел! Вот и первые жертвоприношения. Вы — талантливый человек, Славочка. Талантливым нету места в нашей системе. А может, и в Солнечной системе, почем я знаю! Поехали-ка на работу, а то Кашин по утрам у входа теперь записывает опоздавших.
Они спустились в метро и там, в давке, пока ехали, говорили о вещах сторонних.
— Как ваши дела с Надей?
Слава пожал плечами.
— Конечно, это не мое дело, и вы можете сказать, что я старомодный человек, но лучше бы вы не морочили ей голову.
— Абстрактно я сам это понимаю. Но когда слышу ее голос, руки сами тянутся расстегнуть штаны.
