Рано утром, как только Стефан Петрович пришел в правление и велел Афанасию запрягать лошадей, ему позвонила телефонистка станичного совета. Девушка волновалась и то поздравляла, то подробно передавала свой разговор по телефону с Сергеем Тутариновым. Рагулин слушал молча и не знал, что отвечать. Только когда повесил трубку и закрыл ладонью глаза, он сказал сам себе:
— Тарахтела, тарахтела, а толком ничего не сказала.
Вспомнив, что ему давно пора выехать в поле, что у Киркильского родника его ждет агроном, Стефан Петрович сердито посмотрел на Афанасия, стоявшего у двери с кнутом в руках.
— Ты чего стоишь? — спросил Рагулин. — Кони запряжены? А почему не запряжены? Да чего ты на меня так смотришь?
Афанасий смущенно двинул плечами и ушел запрягать лошадей, а Стефан Петрович снял телефонную трубку, подержал ее у уха; хотел позвонить, но раздумал. Он еще ничему не верил и хотел уехать в поле, но тут прибежал, запыхавшись, Савва Остроухов и минут десять пожимал и тряс руку.
— Стефан Петрович, от всей души, именно от всей души поздравляю! — говорил Савва, все еще держа в своих руках руку Рагулина. — В вас, Стефан Петрович, мы видим замечательного человека!
— А я в степь собрался, — смущенно проговорил Стефан Петрович, хотя думал сказать Савве что-то совсем другое. — Давно бы выехал, да вот Афанасий задержал… А там, на Киркилях, меня поджидает агроном…
— Да какая ж теперь может быть степь? — воскликнул Савва. — И какой там еще агроном! Не в степь вам надо ехать, а на станичную площадь, где вас будет чествовать вся станица. Я говорил с Сергеем по телефону. Он и Кондратьев скоро приедут.
— И чего ты, Савва, горячишься? — спокойно спросил Стефан Петрович. — Покудова я своими глазами не увижу Указ, митингов проводить не надо… Где же газета с Указом?
— Да не успела еще прийти. А радио! Вся страна слышала!
— По радио можно ошибиться… Может, то говорилось про моего однофамильца, на Кубани Рагулиных много.
Стефан Петрович так бы и уехал в поле, — он уже сел на линейку, но в это время во двор вкатился тутаринский газик, и из него вышли Сергей и Кондратьев. Они тоже пожимали Рагулину руку и поздравляли, а тем временем возле правления сами по себе собирались станичники, и людей во дворе становилось все больше и больше. Афанасий понял, что тут случилось очень важное событие и поездка в поле не состоится, без разрешения Рагулина отъехал в сторонку и стал поджидать, что же будет дальше. На линейку взобрались ребятишки и, стоя гурьбой, жадно смотрели через головы взрослых, видели Стефана Петровича, но ничего понять не могли.
Митинг состоялся тут же. Через час весь двор был запружен народом, у ворот даже стояли трое верховых, а на улице остановились подводы, — возчики взобрались на дробины и смотрели во двор, прислушиваясь к голосу оратора. Не только у Сергея и у Кондратьева, а у каждого, кто подымался на крыльцо, нашлось столько хороших, от сердца идущих слов, что Стефану Петровичу становилось как-то даже неловко. Слушая, он склонил голову, комкая в кулаке бородку, и думал:
«Все разом хвалят, будто во мне ничего плохого и не осталось…»
Выступил и Никита Мальцев и говорил с такой любовью, с какой только сын может говорить об отце.
— Мы все будем учиться у Стефана Петровича!
Стефан Петрович кивнул головой и мысленно почему-то опять обратился к Киркильскому роднику, где его с утра поджидает агроном, с которым они условились разведать источник, посмотреть его, чтобы потом решить, нельзя ли родник использовать для поливки посева.
«Небось клянет меня на чем свет стоит… Ну, я еще подоспею. Где это Афанасий?»
После митинга Рагулин уехал в степь и четыре дня не появлялся в Усть-Невинской. Он бывал то в одной, то в другой бригаде, разговаривал с сеяльщиками, старался быть спокойным, но не мог. Мысль о присвоении звания Героя Социалистического Труда не давала ему покоя. Ему казалось, что теперь колхозники смотрят на него как-то по-особенному, не так, как смотрели раньше, и ни днем ни ночью он не мог не думать, что вот уже четыре дня он не просто Стефан Петрович Рагулин, а Герой Труда, человек в стране видный и всеми уважаемый. Он уже дважды осматривал родник, мысленно прикидывал, как бы лучше устроить водохранилище на случай вынужденной поливки, а в голову лезли думки все о том же: как же ему теперь руководить колхозом — так же, как руководил и раньше, или как-то по-другому?
«А может, это еще ошибка? — думал он. — И чего так долго газеты не приходят?»
На пятый день в степь приехал Сергей. Он побывал во всех полеводческих станах и отыскал Рагулина у истоков Киркильского родника. Старик стоял на взгорье, а перед ним расстилалась в низине озимая пшеница, — зеленя были такие густые и сочные, что издали они напоминали темно-зеленое полотно, раскинутое по земле. Пшеница еще не поднялась и коню по щиколотку, и по ней еще не играл ветерок.
— Стефан Петрович! Что это вы тут стоите, как полководец?
— Думаю, как бы мне повернуть киркильскую воду на эти зеленя.
— Да зачем же ее поворачивать? Пусть себе течет по ложбине. — Сергей вынул из кармана шинели «Правду». — Читайте!
Стефан Петрович развернул газету и, вытянув руки, насколько только можно было, стал читать вслух:
— «За получение высоких урожаев в тысяча девятьсот сорок шестом году присвоить звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и медали «Серп и Молот»…
Ниже видел набранные жирным шрифтом фамилии и среди них никак не мог найти свою. Чем он пристальнее всматривался в строки, тем смотреть ему было труднее, и строчки сливались одна с другой так, точно по ним текла мутная вода, — глаза его слезились, и смотреть было больно…
— Ниже, ниже, — подсказал Сергей. — Вот где буква «Р»… Читайте… «Восемь. Рагулину Стефану Петровичу — председателю колхоза имени Буденного станицы Усть-Невинской Рощенского района, получившему урожай озимой пшеницы тридцать центнеров с гектара на площади четыреста восемьдесят гектаров».
— Вижу. Совершенно справедливо, — сказал Стефан Петрович. — Было, верно, четыреста восемьдесят гектаров, а в нынешнем году мы шагнули вперед. Взгляни, какое поле! Но тут меньше половины. Главный массив на Иван-венце.
Они сели на зеленом холмике, поросшем низкими кустами боярышника. Чуть ниже, шагах в трех, бурлил родник Киркиль. Вода в небольшом котловане колыхалась, точно вскипала, но была такая чистая, что сквозь нее виднелось коричневое, из мелкого песка дно, усыпанное, как бусинками, разноцветными камешками. По песку метались цветные жучки, и нельзя было понять, бегают ли это водяные жители, или передвигаются камешки. Из котлована вода вырывалась тремя мощными струями и с глухим шорохом катилась по камням, как по ступенькам, вниз, в густой лесок; затерявшись на время в леску, она выходила в неглубокую балку и текла прямо в Кубань…
— Сергей Тимофеевич, — заговорил Рагулин, срывая пальцами молодую и сочную траву, — надо бы нам побалакать об одном важном предмете.
— Какой же он, этот важный предмет?
— Про геройство. — Стефан Петрович тяжело вздохнул. — Зараз в этих местах двое нас, Героев. Правда, мы с тобой Герои разные — ты получил ту почесть на войне, а я ее приобрел тут, среди этого поля, но спрос с нас, можно сказать, одинаковый. Сказать так: идем мы в одной упряжке… Но ты в Героях ходишь не первый год, а я человек в таком почете совсем новый. Скажи мне по совести: как мне держать себя с людьми? Ты чего смеешься? Я у тебя серьезно спрашиваю.
— А оттого я и смеюсь, что вы об этом серьезно спрашиваете.
— Да как же мне не спрашивать? — Стефан Петрович загреб пальцами кустик травы и вырвал его с корнем. — Ну, вот ты посуди сам: то я был простым человеком и мог говорить с людьми запросто, по-свойски: где с шуткой, где прикрикнешь, а где и острое словцо пустишь в обиход для складности. Теперь же, как я понимаю, мне надобно разговаривать как-то очень вежливо, всякими там умными словами…
— Стефан Петрович, знаете, что я вам на это отвечу?
— Ну, ну?
— Будьте самим собой — это же самое главное. И нечего вам перестраиваться. Вы Рагулин, так и будьте им же!
— Значит, все делать так же запросто? — вполне серьезно спросил Стефан Петрович.
— Именно запросто.
— А все ж таки мне нужно как-то себя показать, что-то такое важное сделать… отличиться. Посоветуй, что б мне такое сделать!
— Первое — вам нужно ехать в Москву, — сказал Сергей. — Есть телеграмма, и вам необходимо выехать послезавтра. Побываете в Кремле, получите награду, а когда вернетесь, то и сами увидите, что вам нужно делать… Так что готовьтесь к отъезду. Я за этим и прибыл к вам.
— Так сразу и ехать? — Стефан Петрович задумался. — Хоть бы отсеяться.
— Не беспокойтесь, без вас отсеются.
