— Тут до безобразия спокойно, — произнес Аким Морев, нарушая тишину, и повернулся к югу.
Следом за ним повернулся и Николай Кораблев.
— Жуткое спокойствие, — согласился он и, не отнимая от глаз бинокля, стал смотреть на то, что лежало ниже плотины.
Бывшее русло Волги, залитое водой, тоже было спокойно. А там, где прорыли перекаты, берега обрушились, и все заилило песком. На полпути же к озеру Дундук из горловины древней реки выдавливалась разжиженная масса, похожая на тесто.
«Как все это напоминает смерть Аннушки», — подумал Аким Морев и, чтобы не поддаться гнетущей мысли, намеренно громко спросил: — Значит, цемент?
— Цемент… и еще лучше — гранит. Да, конечно, куда лучше гранит: и красиво, и прочно — на века.
Аким Морев отнял бинокль от глаз и посмотрел на Николая Кораблева, не понимая, шутит ли он, или серьезно предлагает укрепить берега гранитом. Но у Кораблева глаза закрыты биноклем, лицо — руками, видны только губы, и на них дрожит непонятная улыбка.
— Гранитом, значит? — переспросил секретарь обкома.
— Непременно. Все сооружение канала обойдется, как мне известно, в восемьсот двенадцать миллионов, а окаймление гранитом… пожалуй, в миллиард.
— И мы в дураках?
— Да еще в набитых, — согласился Николай Кораблев, все так же не отрывая глаз от бинокля. — Степи-то какие… а? Я когда-то не любил их: плоско. А вот поработал в Приволжске, насмотрелся и вижу — есть своя красота в степях.
— Вы лирику-то пока бросьте. О канале, Николай Степанович, — проговорил Аким Морев. — Иван Евдокимович — за маты. Навозить сюда ивняку, сплести маты и матами закрепить берега.
— Что ж, он ведь инженер растительный.
— То есть?
— Вы — горный, я — строитель, а он — растительный. Как что — хватается за матушку-природу. Дескать, ивняк прорастет, корнями укрепит пески. Но, во-первых, когда еще он прорастет, во-вторых, сколько на сваи понадобится лесу? А лес, как вам известно, у нас тут, в степях, равноценен цементу.
— А гранит? — спросил Аким Морев, уже недоверчиво посматривая на Николая Кораблева.
— Гранит — такая же нелепая выдумка, как и цемент. Я за эти дни много думал — как пособить народному горю? Ведь это народное бедствие.
— И что же придумали? Гранит?
— Нет, Аким Петрович. Вчера я был на строительстве городков. Здорово там дело идет: из красного камня выпиливают целые стены для домиков… Материала в Черемшан-горе хватит еще на полсотни таких городков. Я присмотрелся и пришел к выводу… Ведь пески здесь залегают не больше, как на метр в глубину, дальше идет твердая красная глина… А что если мы из Черемшан-горы начнем выпиливать такие пластины — метров пятнадцать длиною, полтора метра шириною? И там, где берега канала размыла вода, обложим такими плитами. А? Каково? — отняв от глаз бинокль, весь светясь улыбкой, проговорил Николай Кораблев.
Аким Морев молчал, сбитый таким неожиданным предложением. Он уверовал в мысль академика — укрепить размытые берега матами. Там, где прорвалась старая, древняя река, конечно, крепить бетоном. А тут — новое.
— Сомневаетесь: трудно подвезти сюда плиты? Тракторы от Черемшан-горы доставят их до пристани, тут подъемные краны уложат их на баржу, баржу подцепит буксир и…
— И сюда, в степь?
— Нет. Зачем же? От Чапурниковской плотины Волга находится в тридцати шести километрах на юго-восток. Мы здесь, на Волге, конечно, ставим пристань с подъемными кранами… Подъемные краны с барж перегружают пластины на автомашины с прицепами и сюда — к каналу. Понятно, товарищ первый секретарь? — полушутя закончил Николай Кораблев.
— Понятно, товарищ второй секретарь, — тоже полушутя сказал Аким Морев. — Вы ручаетесь? — серьезно спросил он.
— Головой.
— Один вот так ручался головой, а потом надумал стреляться. — И Аким Морев предложил: — Поехали в штаб-квартиру: там детали обдумаем.
Штаб-квартира находилась неподалеку от плотины-дамбы, в новом домике, оборудованном телефонной связью не только с Приволжском, но и с Москвой. Домик из трех комнат: спальни, столовой и канцелярии. За домиком раскинуты палатки: стояла жара, и в домике спать было невозможно.
Так началось «воскрешение» Большого канала, как сказал Николай Кораблев, всем существом веря в «воскрешение», во что еще не совсем верил Аким Морев, уже однажды нарвавшись на заверение Бирюкова и Опарина.
«Черт те что таят в себе эти степи», — подумал он, однако сел за стол, связался по телефону с Пуховым и начал диктовать:
— Убедите молодежь, чтобы на три-четыре дня приостановили строительство городков. Скажите, что они обязаны помочь нам. Там, уверяет Николай Степанович, есть образцы плит из красного камня. Вот таких плит пусть они заготовят как можно больше. И пусть на тракторах доставляют плиты к пристани, куда следует пригнать несколько барж. С пристаней плиты при помощи подъемных кранов… вы записываете? На память не надейтесь. Верьте, самый плохонький карандашик лучше самой гениальной памяти. — И, продиктовав все, что нужно, добавил: — Машины, посланные из города на уборку урожая, очевидно, вернулись? Снова мобилизовать их, с прицепами, и направить сюда. Кроме этого, высвободить из учреждений несколько толковых инженеров.
8
По всему было видно, что Александр Пухов действовал основательно. Сначала ожила техника на канале: прибыли бульдозеристы, экскаваторщики, шоферы. Машины направились на указанные места, и вот уже заработали зубастые ковши. Приехали инженеры и, по указанию Николая Кораблева, за кромкой разрушенных берегов наметили трассу, по которой пролягут плиты. Но в большинстве вода так широко раздвинула канал, что разводья напоминали озерки с оборванными краями. Здесь трассу пришлось вести через разжиженный песок, а это усложняло дело: тут придется поработать не машине, а человеку. И только человеку: любая машина завязнет.
— Может быть, земснаряд поставить, как предлагал Ларин? — проговорил Аким Морев, сидя в штабе за столом против задумчивого Николая Кораблева.
— Тот отмахнулся.
— Нет… Люди нужны. Люди. Много людей. А им положено создать все условия. Люди, чтобы уложить плиты, не полезут в эту тину. Да мы и не пустим. Это ведь только строители Панамского канала не считались с жизнью и здоровьем рабочих: там за время строительства погибло более семидесяти тысяч человек.
— А земснаряд? — снова предложил Аким Морев. — Нам ведь его все равно придется пускать в ход.
Николай Кораблев долго молчал, затем тряхнул седоватой красивой головой.
— Нет. Не понадобится. Вы о земснаряде? Не понадобится.
— А как же с этим — с кашей? — спросил Аким Морев, показывая на канал, в жиже которого, как нарочно, красиво переливались утренние косые лучи солнца.
— Когда мы укрепим берега и пустим воду, она унесет всю эту дрянь. Надо укрепить не только разрушенные берега, но и берега бывшего русла. Следует разбить их на квадраты, набить колышков, переплести ивняком и засыпать битым кирпичом. Кирпича-отброса достаточно на Приволжском кирпичном заводе. Рады будут, если мы его заберем.
— А это зачем, Николай Степанович?
— Мы не имеем права глупо рисковать. Ведь тут порою дуют свирепые ветры: лошадь валят с ног. При таких ветрах волны размоют берега. Вот и на это дело нужны люди. Много людей.
— Трудно мне во всем этом разбираться, — задумчиво проговорил Аким Морев.
— Вы об этом не думайте, Аким Петрович. Доверьтесь мне. — И Николай Кораблев кинулся на резкий телефонный звонок. — Татьяна Яковлевна, — сказал он, беря трубку.
Татьяна каждое утро и каждый вечер звонила ему, поздравляла с добрым утром и желала покойной ночи.
И тут:
— Доброе утро, Танюша, — ответил Николай Кораблев уже совершенно другим голосом. — Как спалось? Да какой у нас тут сон! Три-четыре часа — и на ногах. Ничего, мне маненечко надо, — говорил он, ощупывая рукой бок. — Легче на ногу буду, — и захохотал. — Ну, кавалер! Какой уж я кавалер? Да у нас здесь пока ни одной дамы нет. Ревнуешь? Разве к звездам? Приехать сюда? Непременно. Недельки через две: пустим в ход дело, и тогда тебе обязательно быть тут. Дне недели прошло, а тебе кажется — год? Сама посоветовала дать согласие на секретаря обкома. Теперь жди — частенько буду пропадать на стороне. Акиму Петровичу? Передаю. Передо мной сидит. При нем? Так с тобой разговариваю? Ничего: он сам не прочь, если б и его жена сейчас ревновала.
Положив трубку, Николай Кораблев сел за стол, еще не утеряв доброй улыбчивости, какая появилась на его лице во время разговора с Татьяной…
Аким Морев несколько минут смотрел в даль степей, заставленных стогами сена — крупными, высокими, будто шатры. Мельком глянув на лицо собеседника и видя, что тот принял обычный вид, заговорил:
— Вы все-таки толком мне скажите. А то — пронесет, пронесет!
