Положив трубку, Николай Кораблев сел за стол, еще не утеряв доброй улыбчивости, какая появилась на его лице во время разговора с Татьяной…
Аким Морев несколько минут смотрел в даль степей, заставленных стогами сена — крупными, высокими, будто шатры. Мельком глянув на лицо собеседника и видя, что тот принял обычный вид, заговорил:
— Вы все-таки толком мне скажите. А то — пронесет, пронесет!
— Ах, то! Что ж? — начал Николай Кораблев. — Когда мы закрепим плитами порушенные берега… а это работа не малая: придется в общей сложности крепить километров тридцать… Закрепим. Бетоном зальем пасть древней реки, из которой лезет та дрянь… Тогда пустим воду, предварительно накопив ее в озере Чапура. И вода своим напором унесет всю эту дрянь в озеро Дундук. Понятно?
— Понятно-то понятно. Но ведь заилим все озеро.
— Вы хотите сказать — поднимем дно озера? Да. А вам зачем большая глубина в озере? Океанские пароходы, что ли, пускать? На озере Дундук, как мне известно, местами глубина на десять — пятнадцать метров. Эти глубинки заровняются.
«С какой уверенностью он все делает. Не с риском, а с уверенностью, видимо подкрепленной большими и точными расчетами. Пожалуй, лучше бы его не секретарем обкома, а на место Ларина», — подумал Аким Морев и немного успокоился.
…Техника уже работала: мрачные экскаваторы, урча, рыли траншеи для укладки плит; часть бульдозеров разравнивала землю, другая часть срывала могильники, созданные сусликами, прокладывая дорогу к берегу Волги, где уже стояла баржа с подъемными кранами, пригнанная из Приволжска и приготовленная к приему плит… И вот уже появились первые грузовые машины с прицепами, везя золотистые плиты, обработанные старательными руками молодежи там, у Черемшан-горы. Тракторы стаскивали плиты с прицепов, затем волокли и раскладывали их вдоль траншеи.
Николай Кораблев уверяет, что тут, пожалуй, и не понадобятся подъемные краны: во-первых, сложно сюда из города доставить, а во-вторых, очень легко людям при помощи багров укладывать плиты в траншеи, а потом зарывать боковины землей.
Да. Да. Нужны люди. Всюду нужны люди. Куда ни сунешься, нужен человек. Без людей при наличии даже самой высокой техники, при наилучших проектах ничего не сделаешь. Ведь вот все инженеры, в том числе и Николай Кораблев, настаивают не только берега канала, но и берега бывшего русла Волги разбить на квадраты, утыкать колышками, переплести ивняком и забить камнем, чтобы вода не могла разрушить их. Где найдешь для этого машину? Тут управятся только человеческие руки. А какая машина может уложить плиты в разжиженную массу?
— Мобилизовать… из каждого колхоза, — сказал Опарин.
Просто. Ясно.
Нет. Надо призвать, убедить.
Так думал Аким Морев, шагая по степи куда-то вдаль, утопая в темной ночи, не боясь заблудиться: позади далеко виднелись электрические фонари на строительстве канала.
«Вот так бедушка свалилась на нас», — вспомнил он игриво-наивный вскрик Бирюкова.
Бедушка!
Позор, а не бедушка!
И вдруг в его душу стала просачиваться другая тревога.
Он посмотрел на часы со светящимся циферблатом. Было полдвенадцатого ночи. Как раз в эту минуту Николай Кораблев разговаривает с Татьяной Яковлевной. Аким Морев за последние дни стал намеренно уходить из штаб-квартиры на время их разговора: неудобно, словно подслушиваешь… и до боли в сердце завидно.
И вот сейчас — будто в тишине вдруг упала на звонкое стекло капля — на душе зазвенела тоска, тоненько и сверляще… Ведь где-то тут неподалеку, всего в каких-то сорока километрах, живет Елена. Канал проходил мимо фермы, где Елена работает. Наверное, сейчас спит. Одна? Безусловно одна. Как бы хорошо оказаться около нее, рядом с ней. Уезжать отсюда на три-четыре часа туда, в саманушку… А вдруг рядом с Еленой Ермолаев? Ведь на пленуме были неразлучны и уехали вместе.
— Нет уж. Ладно уж, — сказал секретарь обкома и махнул было рукой, хотя где-то в глубине души у него мелькнуло неверие в союз Елены и Ермолаева.
9
Вернувшись в штаб-квартиру, Аким Морев не застал Николая Кораблева: тот отправился в палатку спать. На часах было уже полпервого. Он позвонил в город Рыжову и спросил его, как и что они, журналисты, делают, чтобы поднять народ на достройку Большого канала.
Рыжов быстро ответил:
— Разворот даем на две страницы и передовую.
— Прошу вас, прочитайте мне передовую, — попросил Аким Морев, уже зная, что по передовой можно судить о направленности разворота.
В начале передовой шло обычное, такое, чем можно начать передовую, и о повышении удоя, и о заготовке кормов или дров. Но вот Рыжов прочитал:
«Обком партии и облисполком…»
— Постойте, постойте, — перебил его Аким Морев. — Почему вы пишете для народа — обком партии, облисполком? Вы напишите, пожалуйста, полностью: областной комитет Коммунистической партии Советского Союза и областной исполнительный комитет, и так далее. Так ведь теплее и к русскому языку ближе. Ну, дальше.
«Обком партии, и облисполком приказывают выделить рабочую силу на строительство…»
— Погодите. Ну погодите же, — крикнул Аким Морев. — Кто это выдумал — «приказывают»?
— Опарин.
— Разве мы можем приказывать народу? Что он, наш слуга или солдат?
— Ну, как же тогда? Настаивают?..
— И не настаивают, а просят колхозников помочь в завершении, строительства Большого канала. Не на строительство, а на завершение. На завершение — подчеркиваю. Ежели на строительство, тогда скажут: «Опять потащили нас», — а на завершение — это значит, уверены мы, что завершим при помощи народа. Понятно? Выправьте все и позвоните мне. Что? Опоздает газета с выходом? Лучше опоздать с выходом на улицу, чем выходить на нее вовремя, но с неумытым лицом.
В окнах штаб-квартиры блеснул свет фар, затем послышался гул мотора, Мотор заглох, и в комнату вошел Лагутин. Вначале, не разглядев, кто сидит за столом, он грубовато спросил:
— Мне бы Акима Петровича. Припоздали мы. Спит, наверное?
— Нет, не спит, — поворачиваясь к нему лицом, ответил Аким Морев. — Чем так взволнованы?
Лагутин, посматривая на дверь, произнес:
— Привезли… академика. Тяжело было. Ужасно. Даже на похороны не явился… Ушел куда-то в степь. Ну, мы, конечно, знали, где он: незаметно для него послали верховых следить. А он переночует где-либо у знакомого чабана или гуртоправа и утром дальше. Сегодня вечером мы его будто случайно окружили и вот — сюда. Говорим: а как же маты, а как же без вас канал?
Ах, не хотел бы Аким Морев такой встречи с Иваном Евдокимовичем! Но академик уже входил в комнату, шумно пролезая в маленькую дверь — крупный, как медведь.
— Лагутин, товарищ секретарь, что же это вы нас покинули и на кого? А-а! Аким Петрович здесь! — увидав Акима Морева, еще громче закричал он, но глаза его говорили: «Мне больно. Ужасно больно. Помогите, друзья».
Аким Морев поднялся, пошел ему навстречу, тоже деланно-шумливо крича:
— Иван Евдокимович! Академик наш дорогой! Как рад я видеть вас. Мы тут без вас как без рук.
— Ну, если я — только руки, а не голова — тогда неважно. Очень неважно! — гремел Иван Евдокимович, и снова глаза его сказали: «Ужасно. Просто ужасно, как больно мне».
А Аким Морев глазами же ответил ему: «Я понимаю, дорогой мой друг. Понимаю», — и продолжал бурно:
— Двигаемся мы тут, Иван Евдокимович, Жаль, что Николай Степанович уже спит, а то сейчас же показали бы вам, как собираемся в поход, как силы расставили, как…
Иван Евдокимович перебивает, видимо потому, что ему трудно молчать:
— А я с собой тоже привез командный состав: Дмитрия Чуркина — соловья-разбойника и Иннокентия Савельевича Жука. Этот ведь, — показывает на Лагутина, — фыркнет и улетит в райкомпарт.
Лагутин улыбнулся, сказал:
— А может, мне, Аким Петрович, за вами, как за Бирюковым, негласно наблюдать?
— Из райкома — валяйте… Я тоже пускаю в ход любимое словечко Опарина. Людей, людей нам сюда надо. Людей. А сейчас, перед боем, Иван Евдокимович, надо часочек соснуть, — предложил Аким Морев, только теперь рассмотрев, как похудело лицо академика: худоба лет на двадцать состарила его. — Заря уже начинается, — выключая свет, добавил он и вдруг почувствовал страшную усталость от встречи с Иваном Евдокимовичем.
— Ну, нет, — запротестовал академик. — На линию огня… с соловьем-разбойником Дмитрием Чуркиным. Маты наши, значит, отбросили, камнем предлагаете закрепить разрушенные берега? Мы и на то согласны, — и с этими словами он покинул комнату, в дверях пропуская Иннокентия Жука. — Прошу, прошу, товарищ Гигант, — все так же насильственно балагуря, прокричал он.
Иннокентий Жук молча поздоровался, покачал головой и присел на табурет; Аким Морев уставился в окно. Там, вдоль бывшего русла Волги, шли Иван Евдокимович и Дмитрий Чуркин. Маленький Чуркин, лицо которого при ранних лучах солнца казалось медным, забегал вперед, махал перед Иваном Евдокимовичем руками, видимо, что-то разъясняя, а академик, склонив к левому плечу непокрытую голову, будто внимательно слушал его, хотя в это время он ничего не слышал.
