Важенин во всем поддерживал Таврина, однако сомневался, не будет ли выигрыш от переворота кайзеру Вильгельму. Заранее хмурясь, боясь насмешки за свою простоту, он спросил о том спутника, остановившегося возле тумбы с афишами, где белели военные сводки.
Но фельдфебель и не думал смеяться, а объяснил с полной обстоятельностью, что Россия, свалившая царя, малая прибыль кайзеру. И оттого всякий порядочный человек, коли не трус, обязан помочь грядущему вихрю.
И тогда Кузьма задал вопрос, который, может, повернул всю его жизнь к звенящему зову революции. Задавая вопрос, он уже волновался, ибо мятеж мерещился ему стальным и багровым крейсером, летящим на синей волне.
— Не пригожусь ли я в деле, товарищ?
Старший долго молчал, о чем-то размышляя, потом негромко осведомился:
— Листовки расклеишь? Не струсишь?
Кузьму эти слова даже обидели.
— Немудрено.
В начале шестнадцатого года Таврина взяли на «Андрей Первозванный», и фельдфебель перетянул за собой солдата.
Потом уже, совершенно уверившись, что Важенин — свой человек и не болтун, старшина сообщил товарищу, что состоит в партии большевиков, и советовал на время забыть обо всем, кроме революции.
Семнадцатый год начался февральской схваткой, и небо над Россией заклубилось и загремело громами. Немного погодя земля уже ходила ходуном не только в Питере, но и за тысячи верст от него. Отрекся от престола один из самых ничтожных царей империи — Николай II, последовал примеру брата Михаил Романов. Тезка последнего — Михаил Родзянко — посылал во все концы государства депеши, что совет министров устранен и власть перешла к временному комитету Государственной думы. На афишных тумбах пестрели сообщения об аресте министров, градоначальников, увольнении митрополитов, и прочее, прочее, прочее…
Третьего марта 1917 года нижние чины броненосца «Андрей Первозванный» первыми на флоте создали свой судовой комитет, а двадцать седьмого апреля в Гельсингфорс съехались делегаты комитетов, в том числе и Важенин. Через день на транспорте «Виола» провел заседание только что созданный Центробалт, то есть Центральный комитет Балтийского флота.
Важенин вернулся на броненосец первого мая — и в тот же вечер устроил маевку экипажа прямо на палубе.
Сходка еще бушевала и спорила, когда с «Андрея Первозванного» съехал молоденький мичманок, сильно испугавшийся за свою глупую жизнь.
Кузьма не отказывался ни от каких дел революции, пусть они даже иногда были тяжелы и неприятны. В августе того же года он, вместе с кучкой матросов, арестовал бывших придворных Бадмаева, Вырубову и других и усадил их в трюм яхты «Полярная звезда». Это был ответ Балтики на арест большевиков Временным правительством. Еще Кузьма накрыл с моряками Гвардейского и 2-го Балтийского экипажей крупное гнездо офицерья, окопавшегося в петроградской «Астории», где и получил от контрреволюции свою первую пулю.
На Балтике и в Питере он пробыл еще около двух лет. В начале октября семнадцатого года вступил в партию, вел политическую работу на флоте и даже сочинял стихи о мировой революции, хотя и понимал все несовершенство своей музы.
Двадцать пятого октября, в день великой революции, «Андрей Первозванный», не колеблясь, принял ее сторону — и на двух мачтах корабля загорелись красные флаги.
Позже в Питере был создан Северный летучий отряд Сергея Павлова, и в его железные ряды ушли матросы «Севастополя», «Грозного», «Громобоя», «Петропавловска», «Полтавы», «Рюрика», «Олега», «Богатыря», не считая 17-го Сибирского пехотного полка, осененного Георгиевским знаменем.
Важенин узнал об этом лишь через месяц. Балтиец получил письмо от своего незабвенного товарища Таврина, писавшего, что отряд спешит на Урал помочь революции.
Кузьма был сильно огорчен, что опоздал в поход, и корил себя всячески за неведение.
В Челябинске у Важенина никого не было, кроме матери, дышавшей на ладан и не чаявшей уже увидеть блудного сына. Матрос давно не был дома и, казалось, совсем забыл его в вихре гражданских бурь. И тем не менее, в девятнадцатом году он вдруг ощутил тоскливое желание немедля явиться на родину. В южном углу Урала шли кровопролитные бои, и Кузьма совестился, что находится от них в стороне.
В середине июня Важенин добрался до Москвы и пришел в ЦК большевиков. Ему предложили поехать в 5-ю армию Восточного фронта, воевавшую с Колчаком. Это вполне совпадало с желанием балтийца.
— Вот и все, — закончил Важенин рассказ и с некоторым любопытством посмотрел на юнца. — Главное — сказал. Остальное — потом, коли случай выпадет, паря.
Лоза тоже воззрился на матроса, но теперь в его взгляде уже не было настороженности, отчужденности, а казалось, что-то соединило души этих людей, и они почувствовали взаимное расположение и даже симпатию.
Но тут поезд стал сбавлять ход, окутался клубами пара и остановился.
Лоза поспешил к окну, подождал, когда рассеется паровозный туман, и стал жадно рассматривать немалую гору, возле которой стоял состав.
— Где это мы?
Важенин завязывал свой тощий мешок. Затянув шнур, кивнул подростку.
— Давай вылезать, дружок. Далее чугунка оборвана. Уфа.
— А как дальше? Пешком?
— Зачем пешком. Мост теперь день и ночь чинят[7]. Скоро поезда тронутся. Непременно пойдут. В самое короткое время!
ГЛАВА 4
КРАСНАЯ УФА, ИЮНЬ 1919-го
Тухачевский любил литературу сильных характеров, книги точной и обширной информации, военные мемуары без болтовни. Эту жажду узнавания избирательно можно, вероятно, без большой натяжки сравнить с магнитом, притягивающим одни тела и отталкивающим другие.
Тяга познания жила в Михаиле Николаевиче с тех благословенных дней, когда он учился в Московском кадетском корпусе, и с каждым годом становилась сильнее и направленней.
В дни редкого отдыха Тухачевский с удовольствием, даже наслаждением переживал перипетии приключенческих романов, изучал с тем же чувством краеведческие очерки, карты, военные исследования и мемуары, особенно если они касались тех мест, куда его приводила судьба.
Много дней и ночей командарм и его штаб, постоянно сносясь с комвостом[8], разрабатывали основы Уральской операции. Общие принципы тактики были уже более или менее ясны: план распадался на ряд этапов — Уфимский (форсирование реки), Златоустовский, включающий рейд по Юрюзани, и Челябинский. Одоление Колчака, оседлавшего горы и перевалы, сулило сильные кровопролития, и все мысли Михаила Николаевича теперь бились над задачей, как сохранить армию.
Подготовка Уфимской и Златоустовской операций совершенно измотала командарма, и он позволил себе сутки отдыха, целые сутки ничегонеделания.
В ночь с субботы на воскресенье его огромный письменный стол в штарме[9] был завален книгами и брошюрами об Урале, которые удалось достать в Уфе.
С большим тщанием изучал Михаил Николаевич внушительную — семьсот с лишним страниц! — справочную книгу «Урал Северный, Средний, Южный», изданную два года назад Б. А. Сувориным в Петрограде. Изучал, разумеется, выборочно, только те зоны, что имели отношение к бою.
То и дело выписывая из тома фразы и даже целые страницы, Тухачевский почти до утра листал эту книгу. Она содержала факты и цифры, что однако не мешало ей нежно и с поэтическим чувством говорить об Урале.
Тухачевский с интересом прочитал торжественные строки предисловия:
«Уралъ… Да найдется ли что еще подобное для туриста… гдѣ бы онъ нашелъ для себя столько впечатлѣній, наблюденій, чтобы познать свою Россію. Недаром Уралъ… так часто посѣщаютъ ученые путешественники… недаромъ это — какой-то рубежъ, какая-то граница естественная Европы и Азіи, за которой разстилается обширная таинственная Сибирь. Она начинается съ этого Урала — съ его восточных крутыхъ склоновъ стелятся по ней таежные, непроходимые, дѣвственные лѣса, с его склоновъ текутъ могучія рѣки, съ его склоновъ на югѣ раскидываются и уходятъ къ предѣламъ Китая ея обширныя степи, только ожидающія человѣка, чтобы онъ воспользовался ея естественными богатствами.
…По трактамъ на Челябинскъ и Златоустъ, онъ попадаетъ въ самую живописную область Урала, съ горой Таганай, — любимымъ мѣстомъ прогулокъ всякаго туриста, съ знаменитыми, богатѣйшими золотыми пріисками, съ центромъ стальной промышленности, въ преддверіе Южнаго Урала, по которому ведутъ многочисленныя, хотя грунтовыя, но гладкія, какъ карточки, степныя дороги.
Трудно перечислить всѣ достопримѣчательности этого богатаго Урала — нужно видѣть его своими глазами, чтобы узнать; нужно объѣхать его весь, чтобы прійти въ очарованіе; нужно побывать и въ долинахъ его, и въ степяхъ, и въ таежныхъ его лѣсахъ, нужно опуститься подъ землю его и подняться на горы, чтобы полюбить его и не забывать, вспоминать его уже до самой смерти…»
