уборщицы.
Еще когда подходил к дому, где жил «пан», увидел: его, доброго, молодого, с ясными серыми глазами, выводили, закованного, из дверей высокого львовского дома.
И вели «русские» солдаты, на которых Иванко смотрел так нежно и мечтательно, те «русские», за которых его отца угнали в Австрию.
И в эту минуту небо пахло для него полынью и на сердце упала горечь. Иванко от волнения не мог вымолвить слова. Заметит ли его «пан», увидит ли? За что его взяли?
Солдаты ружьями толкали «пана» в спину, но он уже видел Иванка, уже улыбался ему ласково, отчего у Иванка выступили слезы на глазах.
«Пан» обернулся и кивнул головой на прощанье, а потом его закрыли зеленые хаки и сутолока улицы.
Иванко невеселый возвращался к палатке. Он старался постичь законы всякой власти, и на его детских думах так и оставалось черное пятно.
IX. ГЕЙ, КАК НАЧАЛИ ЧЕРЕЗ КУЛИКОВ ЕХАТЬ РУССКИЕ!
Из Куликова улетали аисты, когда Иванко с мамой вернулись домой. Его встретила Маринця — выбежала из хаты и показала язык.
— А у нас уже русские.
Маринця рассказала, когда шли они, то люди сначала прятались в ямах и погребах. А когда пригляделись, какие это жолнеры в зеленых мундирах, когда услышали, как они говорят, стали вылезать. А те жолнеры говорят: «что», а на девушку — «барышня». И наших людей они не обижают. И она уже не боится их и выносит на гостинец продавать булки, яйца и молоко и научилась говорить «салдатики» и «пажаласта».
— А ты был во Львове… — будто с завистью проговорила Маринця.
При упоминании о Львове Иванко погрустнел. После того как побывал там, потерял ко Львову всякий интерес. Осталась какая-то скрытая злость на этот город. По его улицам австрийское войско гнало арестованного отца, а русские солдаты — того доброго «пана». Оттуда Иванко понес в сердце тоску, которую, казалось, ничем не развеять.
Вернувшись из Львова, он обежал несколько раз огород, сад, все тропки, будто хотел растрясти эту тоску. Но она не отступала от сердца. Черная хата с мокрыми заплесневелыми углами смотрела на него так по-родному, отцветшие подсолнухи звали к себе созревающими семенами, и тропки на огороде манили еще и еще побегать по ним. А тоска не покидала.
А маме, наверно, было еще грустнее. Отца не стало. Теперь на всю семью зарабатывать должна была одна. Из тех вещей, что носила прятать к почтальону, осталась половина. Почтальон клял и эти вещи, и тех, кто их растащил. «Война. Хорошо, что жизнь еще есть у вас, пани-матко».
Такую печальную память оставило это путешествие во Львов.
Теперь Иванко должен был еще больше помогать матери. И Маринця учила его, как стать хорошим помощником.
— Ходи, Иванко, со мной за местечко встречать войско. Чтобы никто раньше нас не успел им что-нибудь продать.
И бегут они наперегонки. Войско идет, идет, а Маринця подбегает к солдатам и говорит: «Покупайте, солдатики. Вот вам яйца, молоко». Солдаты шутят, говорят: «Какая красивая девочка», — а потом покупают и дают много денег. Иванко не может так продавать, как Маринця. Но она не успевает предложить свой товар всем сразу, поэтому солдаты покупают и у него. Мать не нахвалится им. Теперь ей не надо идти куда-то вдаль от дома, на заработки. Только бы успевала печь пирожки, варить яйца, а уж Иванко сумеет их распродать. Маринця ему всегда поможет.
Но Львов не выходит из ее головы.
— Иванко, убежим когда-нибудь туда? Там мы продадим свое еще дороже.
Но Иванка теперь Львов не интересует.
А вскоре он и для Маринци печалью обернулся. Как пришли русские, так и с языка Проця Породько не исчезал царь.
— Во Львов приедет белый царь, возьмет всю землю галицкую под свою опеку, даст хлеб, волю и землю.
А Проциха говорила:
— Чисто совсем одурел хлоп на политике. Михайло Курило политиковал, вот и получил криминал, а этот хоть и не получил, так еще получит! — Проциха отходила от окна, глаза наливались слезами, и, глядя куда-то в себя, говорила:
— Белый царь — это тот же цисарь. Много тебе дал цисарь, что дети сидели все время на картошке?
А Проць кричал:
— Баба! — и тыкал пальцем на горшки и на детей.
— То-то и есть, что дети! Дети меня и удерживают.
Но Проць не дослушивал до конца, выходил из хаты, задрав голову кверху, уверенно улыбался, ничего не делал и братался с «русскими».
А один раз уже весной 1915 года Маринця прибежала к Иванку и сказала, что тато достали казацкую шапку, надевают все новое и собираются во Львов.
— Там белый царь будет что-то говорить.
И Маринця, гордая тем, что у нее такой умный отец, убежала в свою хату.
Проць уже мазал смальцем белый чуб, чтобы казался чернее, натягивал сизую шапку с красной китайкой и начищал сапоги. Маринця засмеялась — тато были сегодня совсем как кавалер. Проць подмигнул девочке, завязывая новый галстук.
Проциха наливала младшим детям мамалыги и шпыняла мужа:
— Подожди, подожди! Вот вернется Австрия, посмотрим, какой тогда будешь мудрый да как будешь одеваться в новые галстуки и молодиться, как кавалер.
А потом не выдерживала и уже говорила сквозь слезы:
— Да ты посмотри, у тебя же дети! Да нас же здесь перережут с тобой вместе, как поросят, когда Австрия вернется.
Проць поправлял шапку, глядясь в зеркало, испачканное мухами.
— Я тебе уже говорил: Австрии капут.
И, улыбаясь, подкручивал усы, любовался собой в сизой шапке:
— Что к лицу, то к лицу… Ничего не скажешь!..
Потом обернулся к жене, схватил за талию:
— Да ты лучше посмотри, какая шапка! Так, холера, и пристала к моей голове!..
Маринця и меньшие дети засмеялись неловко и стесненно, а Проциха оттолкнула мужа.
Хоть отец не хотел брать Маринцю с собой, но она все-таки побежала за ним, и пришлось Процю ее взять.
Из куликовских людей во Львов шли многие. Больше девушки и парни, но были и старики, малые ребята и девочки, как Маринця. Все шли смотреть на царя. По дороге Проць с Маринцей подсели на воз к знакомому «дядьку» и так доехали до Львова.
«А ведь отец окончательно спятил», — так думала Маринця, стоя возле ратуши во Львове. Вокруг было много народу. Теснота такая, что и стать негде. Люди размахивали шапками и все кричали: «Ура!.. Ура!..» А с ними махал и ее отец. А Маринце казалось, что они кричат: «Кра!.. Кра!..»
Совсем как вороны, когда осенью собираются в большие стаи. Маринця стояла, а ей оттаптывали
