ФИГАРО. А что будет здесь?
БОМАРШЕ. Искусство интриги заключается в том, чтобы вовремя повесить на стенку ружье. Поживем — увидим!
В комнату входит Ж Е Н А писателя. БОМАРШЕ и ФИГАРО исчезают.
ЖЕНА. Извини, пожалуйста! (Смотрит программу ТВ — передают показ мод салона «мадам Рубинстайн».) Какая прелесть!
ПИСАТЕЛЬ (выключает ТВ). Будь проклят век информации! Пожить бы хоть месяц при свечах, без чертовых транзисторов и телевизоров.
ЖЕНА. Ну-ну, попробуй...
ПИСАТЕЛЬ. Что тебе?
ЖЕНА. Надо купить лангустов, землянику и каракатиц к сегодняшнему ужину — ты ведь пригласил посла...
ПИСАТЕЛЬ. Солнца нет, а деньги тают.
ЖЕНА. Сходи один раз в супермаркет, и ты убедишься, что я не жгу деньги, а разумно их трачу.
ПИСАТЕЛЬ. Все люди покупают в лавках. Расфасованное и взвешенное. А тебе же надо обязательно ездить в супермаркет.
ЖЕНА. Можно подумать, что калории нужны мне. Я сижу на диете. Обычная севрюга из Персии меня устроит, а ты устроишь сцену, что о тебе никто не заботится в этом доме, никто тебя не холит и не нежит, если на завтрак не будет грейпфрута с Таити и марискос из Лиссабона.
ПИСАТЕЛЬ. Ты же видишь — я работаю! Можно с калориями чуть позже?!
ЖЕНА. Выпиши чек.
ПИСАТЕЛЬ. Это чудовищно!
ЖЕНА. Хорошо, можешь идти с послом пить кофе в свой клуб друзей великого Кормчего. Там, кстати, говорят, роскошные длинноволосые блондинки щекочут тебе шею своими хвостами!
ПИСАТЕЛЬ (выписывая чек). Ты что — сошла с ума?!
ЖЕНА. Это ты сошел с ума! Ко мне звонят десять раз в день и сообщают последние новости о тебе! То ты у маоистов, то у лесбиянок, то еще черт знает где! Я не прошу тебя быть монахом, но улаживай, пожалуйста, свои политико-сексуальные дела без оповещения в печати!
ПИСАТЕЛЬ. Кто тебе приносит эти сплетни?!
ЖЕНА. Сплетни?!
ПИСАТЕЛЬ. Грязные сплетни! Эта блондинка была журналисткой! Это клевета!
ЖЕНА (в ярости). Клевета?!
Писатель включает диктофон. Звучит ария Клеветы. ЖЕНА уходит, хлопая дверью. Писатель снимает трубку телефона, набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ (полушепотом). Алло, это я. Слушай, какая-то сволочь рассказывает ей про... Да. Кто был в клубе, ты не помнишь? Тогда, именно тогда! Ну... Еще кто? Еще? Этот не мог, он только что развелся. Да? А где она сидела? У окна? Она. Скотина. Ее не стал снимать Стэнли Крамер, и она решила, что это сделал я. Слушай, позвони ко мне, а я не буду брать трубку. Поговори с женой и объясни ей, что я был с журналисткой с телевидения. Да... Пока!
Писатель отматывает пленку и слышит свой голос: «Бомарше, ты обязан понять меня». Диктует.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Почему я должен всех понимать, всем все прощать, всех за все ценить! Кто обязал меня работать Христом?! (Телефонный звонок.) Кто бы меня понял — в конце концов?! (Поднимает трубку.)
ЖЕНА (из-за стены). Положи трубку!
ПИСАТЕЛЬ (кладет трубку, продолжая диктовать). «Ремарка — вернулся Анри».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Рассорившись с моим театром, ты станешь кричать в пустоту! Никто не сможет сыграть твои слова так, чтобы их услышали тысячи. А что касается насущного хлеба, я дам тебе сто луидоров.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Сто луидоров! Он даст нам сто луидоров! Мы тратим в день десять! Бомарше нужна калорийная пища, он не может сидеть на желудевом кофе и сэндвичах!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Анри). Мадам, я очень сожалею.
Писатель подкрадывается к двери и прислушивается к разговору жены за стенкой, разговор состоит из саркастических междометий: «Ах, так! Ну, понятно! Бедный! Скажите на милость!» Писатель, возвращаясь к столу, осторожно снимает трубку и сразу же слышит грозный голос жены: «Опусти трубку!» Писатель в ярости отходит к проигрывателю и включает арию из «Севильского цирюльника». Когда ария кончается, писатель прислушивается: за стеной — тихо. Он отматывает пленку в диктофоне и слушает последнюю фразу: «Мадам, очень сожалею».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Ты думаешь, он сказал мне правду про Эсхила?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). Хотела бы я знать, кто из мужчин вообще говорит правду. Нет, нет, это не печатать! (Отматывает пленку.) Не знаю, родной, я ничего не знаю. У меня сердце разрывается от боли за тебя.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Просто он боится играть мои сатиры. Древних играть удобней: меньше придирок, поэтому он придумал это белиберду про Пюбилье и Рошара! «Актеры хотят играть чистую классику!» Актер — это смесь проститутки и ребенка! Это зверушки! Что они могут?! Лицедействовать, изображая нечто! Они лишены мысли и сердца — вместо этого Господь одарил их женской чувственностью!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины). А что это за актриса вилась вокруг тебя позавчера в клубе друзей Мао? (Своим голосом.) Этого не печатать! (Отматывая пленку.) Ты должен держаться, родной. Ты должен писать, не думая о бренном и суетном. В конце концов, мы можем уехать в деревню, поселиться в нашем замке... Этого не печатать! Поселиться в доме какого-нибудь крестьянина. Я ограничу до минимума наши траты... ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Трудно быть женой писателя, родная. Я благодарю Бога, что он послал мне тебя: пусть рушится все вокруг, пусть радуются враги, пусть злобствуют завистники, но я знаю, что ты всегда рядом, что ты, как никто, понимаешь меня — и даже то, как я обманываюсь в друзьях... (Писатель подходит к стеллажам, ищет книгу, долго ищет, нервничая. Снимает трубку второго домашнего телефона, набирая номер.) Это кухня? Дворецкий?! Положите трубку, мне нужна экономка! Алло, это вы?.. Где моя книга «Мир гениальных мыслей»?! Что?.. Хорошо, жду.
В кабинет входит старушка, Э К О Н О М К А Писателя.
ПИСАТЕЛЬ. Я спрашиваю, где «Мир гениальных мыслей»?! Она стояла вот тут!
ЭКОНОМКА. Она знала, но ведь ушла.
ПИСАТЕЛЬ. Куда?
СКОНОМКА. Не сказала. Во гневе. Не оглянулась.
ПИСАТЕЛЬ. Со слезами?
ЭКОНОМКА. С ними. Есть будете в каминной или накрывать в парке?
ПИСАТЕЛЬ. Ну что за характер, а?!
ЭКОНОМКА. Сами распустили.
ПИСАТЕЛЬ. Ах вы, умница моя добрая...
ЭКОНОМКА. Если б сами-то были мужчиной, а то ведь, как студень: откуда крикнут, туда и пригибаетесь.
ЭКОНОМКА уходит. Писатель пролистывает книги. Находит наконец ту, которую искал. Включает диктофон. Диктует.
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Я всегда повторяю строчку мудрого Зенона — «Спрошенный о том, что такое друг, Зенон ответил: "Другой я"».
ПИСАТЕЛЬ (быстро листает книгу «Мудрых мыслей», голосом Жозефины). А помнишь: «Кто мне скажет правду обо мне, если не друг»? (Своим голосом.) Нет, не печатать! Это девятнадцатый век. (Отматывает пленку в диктофоне.) А помнишь: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор. Они не любят друг друга, а скорее друг друга боятся; они не друзья, а сообщники».
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Кто это?
ПИСАТЕЛЬ (голосом Жозефины, заглядывает в книгу). Разве ты не помнишь? Это наш добрый Этьен де ля Боэсси...
Писатель снимает трубку телефона и набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ. Это «Фигаро»? Соедините меня с театральной редакцией. Алло, здравствуй, дорогой. Ты не помнишь, когда умер Этьен де ля Боэсси? В шестнадцатом? Я со студенчества помню его фразу: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор...»
Откуда это? «Рассуждение о добровольном рабстве»? Верно, верно, помню. Ну, обнимаю тебя, дорогой, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ (голосом Бомарше). Да, да, «Рассуждение о добровольном рабстве». Мы все — добровольные рабы: обстоятельств, любви, вражды, правителей, слуг, самих себя... Что может быть страшней добровольного рабства? Я оправдаю шаг вынужденный, готов оправдать предательства и ложь, исторгнутую под пыткой, но когда я сам надеваю на себя ярмо, когда я сам отказываюсь от того самого великого, что есть в этом мире — от свободы, когда я становлюсь жалким невольником привычек, мнений, выгоды, тишины, удобства, теплого клозета... (Набирает номер телефона.) Алло, это «Тайм»? Соедините меня с европейским отделом. Алло, родная, это я, ты не помнишь, во Франции середины семнадцатого века... Погоди, тысяча семьсот девяностый год, это какой век — шестнадцатый? Я всегда путаю — то ли столетие назад, то ли столетие вперед. Ага, верно. Так вот, во Франции середины восемнадцатого века в домах уже были теплые сортиры? Да? Ясно. Изобрел Бомарше?! Ты правду говоришь? Ну, спасибо, ма птит, спасибо!
