Я хорошо помню эти поездки на море. Каждый выходной вереницы открытых грузовиков с людьми тянулись рано утром из Светополя в двух противоположных направлениях: в Гульган, по обе стороны от которого ютились под укрытием гор вдоль всего южного побережья курортные посёлки, и на северо–запад, в степную Витту. Конечно, юг был богаче и красочней, а от живописной дороги, которая вела сюда, захватывало дух, так кружила она. И все‑таки мне больше нравилась Витта. Какие тут были пляжи! Они и поныне существуют, но теперь здесь не то что лечь — встать негде, а когда‑то я, выскочив, озябший, из моря, делал огромные круги, и хоть бы кто слово сказал! Накупаешься, наваляешься в горячем песке, набегаешься (а сам все бросаешь «косяки», не готовят ли женщины «стол»), и вот раздаётся подчёркнуто–обыденное, «домашнее»: «Мы–ыть руки!» Наконец‑то! По щиколотку войдя в море, которое тогда не было у берега бурым от тысяч ног, ополаскиваешь руки и, радостно дёргаясь на ходу голым телом, сперва бежишь, а последние метры уважительно идёшь к «столу». «Осторожно, осторожно! — вскидывает руки бабушка. — В песке весь… Как чушка». Напрасны, однако, старания взрослых. Как ни тщатся уберечь еду от песка, он хрустит на зубах, что бы ни совал в рот: сверкающее яйцо или нагретый алый помидор с зеленой звёздочкой на попке, пупырчатый огурец или молодую холодную картофелину с островками бледно–розовой кожицы. А хлеб! Припечённый солнцем, черный и ноздреватый, вдруг похрустывающий песочком, и с таким острым, таким «хлебным» запахом…
После еды тебя долго не пускают в море («Вредно», — говорит бабушка), но в конце концов разрешение получено, и ты летишь, не боясь обрызгать какую‑нибудь пугливую даму. Взрослые тоже окунулись по два, по три раза, и только Дмитрий Филиппович, дядя Дима, худой и молочно–белый, в синих трусах, сидит, пригнув голову, под простыней на четырех палках. Как же трудно вытащить его отсюда! Расшалившаяся Валентина Потаповна выплёскивает на его широкую, усеянную рыжими пятнышками спину пригоршню воды, но и это не помогает. Он втягивает шею и сидит не шевелясь, прижав к костлявым бокам локти.
И все‑таки наступает момент, когда он осторожно выбирается из‑под навеса. Солнце уже ближе к западу, уже вода стала тёплой, как чай, а над головами проносятся первые ласточки; к вечеру, когда мы уедем отсюда, они совершенно заполонят ярко–синее небо. Дядя Дима идёт купаться… Но как, как он идёт! Песок обжигает ступни, и потому после каждого шага он делает остановку, пережидает некоторое время, затем ногой сгребает в сторону верхний, самый горячий слой и делает шаг следующий. К тому времени, когда он добирается до воды, количество ласточек в небе удваивается. Здесь уже песок не так горяч, и дядя Дима с наслаждением отдыхает после трудного перехода. На его голове белеет повязанный четырехугольничком носовой платок, а синие трусы достают едва ли не до колен. В них, впрочем, ничего зазорного нет, ибо в плавках тогда щеголяли лишь отъявленные пижоны.
После периода адаптации, который длится неопределённо долго, дядя Дима сосредоточенно вытягивает ногу и касается воды большим пальцем. В тот же миг палец поджимается и нога быстро убирается на прежнюю позицию. Спустя некоторое время операция повторяется, но уже помедленней — вода начинает внушать доверие. Он делает шаг и терпеливо приучает к ней ступни, потом щиколотки, потом колени, живот, грудь и — свершилось! — дядя Дима плывёт. Движения его резки, руки выбрасывает далеко и высоко, а добрая половина спины остаётся непогруженной. Я глядел на него с завистью. Так больше не плавал никто.
И вот этого человека, с таким своеобразием относящегося к купанию, Валентина Потаповна вздумала окунуть в мутно–зеленые воды реки Пёс. Невероятно! Но было ли хоть что‑то, что не хотел Дмитрий Филиппович и чего хотела Валентина Потаповна, хотела и не добивалась? Заражённая удалью сестры (это же и впрямь здорово — говорить потом, что они купались в реке Пёс; да–да, купались! «Да ты что, мама?» — так вся и обомлеет Нонна; Вероника Потаповна видела растерянное лицо дочери и смеялась), заражённая решимостью сестры, она тоже хлопотала вокруг Дмитрия Филипповича. Бедняга ёжился, с ужасом представляя, что ждёт его.
— Мне холодно, — жаловался он, но кто слушал его? Вот полетели пиджак и рубашка, галстук, однако штаны он держал крепко. Мало ли что ещё взбредёт в голову этим ополоумевшим старухам!
Валентина Потаповна со смехом схватилась за ремень.
— Ну‑ка! — приказала. — Тоже ещё, кавалер!
Он скосил глаза в сторону Александры Сергеевны. Та сидела, поджав под себя ноги, и посмеивалась. Ей хорошо…
— А как потом? — спросил он.
— В платье пойдём, — сквозь смех посулила Вероника Потаповна.
— В каком платье? — обиделся Дмитрий Филиппович.
Жена его согнулась от хохота, руками замахала — представила его вышагивающим по мирным калиновским улицам в Вероникином платье с розочкой…
Они думали, никто не видит их, но они ошибались. На том берегу, выше по течению, сидел с удочкой, скрытый кустами, мальчишка лет четырнадцати. Сперва он не обратил внимания на компанию старичков, но скоро забыл о поплавке. Отодвинув ветку, наблюдал за происходящим на берегу, и рот его открывался все шире. Одна бабушка сидела на траве, а две другие с хохотом раздели длинного и худого, как скелет, лысого деда, втащили его, упирающегося, в воду и с визгом, который простителен разве что девчонкам, принялись брызгать на него. Рукою прикрывал он лицо, а другой придерживал синие, невероятных размеров трусы.
И ещё один свидетель был у этой сцены. Незримый, он тихо стоял рядом и видел, собственными глазами видел, как распрямляются на лицах морщины, как розовеет кожа, как силой наливаются дряблые мускулы. И вот уже две прелестные девушки озорничают с высоким и застенчивым пареньком, вода прозрачна — как прозрачна вода! — а на берегу утопают в яблоневых садах и зарослях малины салатные домики с голубыми наличниками. Потаённый наблюдатель грустно улыбается. На нем мягкая рубашка (рукава закатаны) и простроченные, с заклёпками и «молниями» штаны — прежде не было таких. Едва ли не вдвое старше он тех, что купаются там, старше, да, и это, пожалуй, самое удивительное.
КУДА ПРОПАЛ ДМИТРИЙ ФИЛИППОВИЧ
Итак, не существовало больше прежнего Калинова — перестроили, перекроили городок, да и мудрено ли, коли столько лет минуло? К тому же война прокатилась через него — сперва сюда, к нам, потом обратно. Один дом, правда, уцелел — до революции в нем была лавка Чашечникова («Пряники, пряники, помнишь?»), а после почта, но едва узнали, едва обрадовались и умиленно, словно родственником приходился он им, вспомнили щеголеватого Чашечникова, который, единственный в Калинове, ходил с зонтиком, как выяснилось, что дом этот выстроен уже после войны… Но все это, конечно, не беда. Хуже, что не сохранилось кладбище с дорогими могилами, и не просто само по себе не сохранилось, а исчезло из памяти людей — никто не мог сказать, где оно было прежде и что там сейчас. Новое, послевоенное, располагалось за сельхозтехникумом, но что им новое?
Слыхом не слыхивал никто и о знаменитом Калиновском боре, куда ходили за земляникой и маслятами. Вперемежку росли они на полянках, так что и собирали их одновременно: ягоды в бидон, а грибы в лукошко, белые же и тогда попадались редко.
Перед одним зданием в центре Калинова, хотя и не в самом центре, не на площади, где располагались районные учреждения, а чуть поодаль, стояли долго. Окошки маленькие, стены толстые и прямо‑таки вросли в землю… По обе стороны от парадного, тоже не по–теперешнему утопленного в стене, с высокой, не теперешней ступенькой, лепились вывески с длинными словами. А что прежде тут было? Этого сестры вспомнить не могли. Валентина Потаповна решительно вскочила на ступеньку и дёрнула на себя дверь раз, другой, но, будучи не в ладах с дверьми и с замками, позвала на помощь мужа. Он цепко глянул по сторонам, переждал, пока пройдёт женщина с ребёнком, затем спросил негромко:
— Зачем?
А затем, рассудила Валентина Потаповна, что кто-нибудь из работающих здесь наверняка знает, как давно построен дом и что было здесь раньше. Одного не учла: пока ходили на реку Пёс, пока барахтались в ней, а после забегали к себе, чтобы переодеться, рабочий день давно кончился, и, хотя солнце ещё светило вовсю, был уже, по существу, вечер. Запамятовала, что летние деньки в родных широтах длиннее, чем на юге.
Ни с чем возвращались в этот первый свой Калиновский день. Едва переступала хоть и обутыми в домашние тапочки, но ноющими (или «дёргающими», как она говорила) ногами Вероника Потаповна. Ёжился озябший после купания Дмитрий Филиппович, да и все утомились.
Решено было как следует отдохнуть сегодня, а утречком с новыми силами отправиться на поиски. Чего? Не домов, нет, эти вряд ли уцелели, а если нечаянно и сохранились где, то как узнать их без посторонней помощи? Людей… Кто‑то ведь да жив из прежних калиновчан.
