несколько в стороне.
К ним подскакали нарочные из Царицына… Что-то сказали Степану. Тот во весь опор понесся вперед, к Царицыну. За ним увязался Федька Шелудяк, Иван Черноярец остался с табуном.
Ликующий, праздничный звон колоколов всех церквей города встретил Разина.
Народ и казаки стояли вдоль улицы, которой он шел. Стояли без шапок, ближние кланялись.
Навстречу ему от приказной избы двинулась депутация города с хлебом-солью. Во главе – отец Авраам.
Степан шел степенно, глядя прямо перед собой; первый царев город на его мятежном пути стал на колени.
Отец Авраам низко поклонился.
– Здорово, отче! – узнал Степан. – Как твой Илюха поживает?
Поп, видно, заготовил что сказать, сбился:
– Поживает… А я вот собрался послужить православному воинству во славу свободнова Исуса…
Степану поднесли хлеб-соль. На каравае стояли чара с водкой, солонка. Он выпил чару, крякнул, отломил от каравая, обмакнул в солонку, заел.
– Где воевода? – спросил.
– В башне заперся.
– Много с им?
– С двадцать.
– Пошли воеводу брать, – распорядился Степан. – Нечего ему там сидеть, его место в Волге.
Сыпанули к городской стене, к башне, где закрылся воевода.
Появилось откуда-то бревно. С ходу ударили тем бревном в тяжелую дверь… Сверху, из бойниц башни, засверкали огоньки, затрещали ружья и пистоли. Несколько человек упали, остальные отбежали назад.
– Неси ишшо бревно! – приказал Степан. – Делайте крышку.
Приволокли большое бревно, стали сооружать над ним – на стойках – двускатный навес (крышку) из толстых плах. Крышку обили потниками (войлоком) в несколько рядов, потники хорошо смочили водой. Таран был готов.
– Изменники государевы!.. – кричали из башни. – Он вить узнает, государь-то, все узнает!
– Это вы изменники! – кричали осаждающие. – Государь на то вас поставил, чтоб нас мучить? Царь-то за нас душой изболел, батюшка! Ему самому, сердешному, от вас житья нету!
– Все на колу будете!
Таран подняли, разбежались, ударили в ворота. Кованая дверь погнулась. Еще ударили и еще…
Сверху стреляли, бросали смоляные факелы, но таранящих надежно прикрывал навес.
Дверь раз за разом подавалась больше. И наконец слетела с петель и рухнула внутрь башни. Федька Шелудяк с Фролом Разиным первыми ворвались туда, за ними – остальные.
Короткая стрельба, крики, возня… И все кончено.
Воеводу с племянником, приказных, жильцов и верных стрельцов вывели из башни. Подвели к Степану.
– Ты кричал про государя? – спросил Степан.
Тимофей Тургенев гордо приосанился.
– Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники! – крикнул он, обращаясь к изменившим стрельцам и горожанам. – Куда смотрите? К вору склонились!.. Он обманывает вас, этот ваш батюшка! Вот ему, в мерзкую его рожу! – Тимофей плюнул на атамана. Плевок угодил на полу кафтана Степана. Воеводу сбили с ног и принялись бить.
Степан подошел к нему, подставил полу с плевком:
– Слизывай языком, собака.
Воевода еще плюнул.
Степан пнул его в лицо. Но бить больше не дал. Постоял, бледный… Наступил сапогом воеводе на лицо – больше не знал, как унять гнев. Стал мозжить голову каблуком… Потом вынул саблю… но раздумал. Сказал негромко, осевшим голосом:
– В воду. Всех.
– Волга закрыта, – сказал Степан. – Две дороги теперь: вверх и вниз. Думайте.
Сидели в приказной избе. Вся «головка» разинского войска, и еще прибавились Пронька Шумливый, донской казак, да «царицын сын боярский» Ивашка Кузьмин.
– Иттить надо вверх, – сказал Ус. На него посмотрели все – ждали, что он объяснит, почему вверх.
А он молчал.
– Ты чего с двух раз говорить принимаисся? – спросил Степан. – Пошто вверх?
– А пошто вниз? Тебя опять в шахову область тянет?
– Пошел ты с шахом вместе… – обозлился Степан. – Не проспался, дак иди проспись!
– А на кой хрен вниз? – спросил Ус.
– Там Астрахань!.. Ты к чужой жене ходил когда-нибудь?
– Случалось…
– А не случалось так: ты – к ей, а сзади – муж с кистенем?
– Так – нет.
– Так будет, если Астрахань за спиной оставим.
– Ты-то вниз, что ли, хочешь?
– Я не говорил ишшо. Я думаю. И вы тоже думайте. А то я один за всех отдувайся!.. – Степан опять вдруг чего-то разозлился. – Я б тоже так-то: помахал саблей да гулять. Милое дело! Нет, орелики, думать будем! – Степан крепко постучал согнутым пальцем. – Тут вам не шахова область. Я слухаю.
– Слава те, господи, – с искренней радостью молвил Матвей Иванов, – умные слова слышу.
Все повернулись к нему.
– Ну, Степан Тимофеич, тада уж скажу, раз велишь: только это про твою дурость будет…
Степан сощурился и даже рот приоткрыл.
– Атаманы-казаки, – несколько торжественно начал Матвей, – поднялись мы на святое дело – ослобождать Русь. Славушка про тебя, Степан, бежит добрая. Заступник ты народу. Зачем же ты злости своей укорот не делаешь? Чем виноватый парнишка давеча, что ты его тоже в воду посадил? А воеводу бил… На тебя ж. глядеть страшно было, а тебя любить надо.
– Он харкнул на меня!
– И хорошо, и ладно. А ты этот харчок-то возьми да покажи всем – вот, мол, они, воеводушки-то: уж так уж привыкли плевать на нас, что и перед смертью утерпеть не может – надо харкнуть. Его тада сам народ разорвет. Ему, народу-то, тоже за тебя заступиться охота. А ты не даешь, все сам: ты и суд, ты и расправа. Вот это и есть твоя дурость, про какую я хотел сказать.
– Лапоть, – презрительно сказал Степан. – А ишшо жалисся, что вас притесняют, жен ваших уводю. Да у тебя не только жену уведут, а самого… такого-то…
– Ну, вот… А велишь говорить. А чуть не по тебе – дак и лапоть.
– Я не про то спрашивал.
– Дак вить если думать, то без спросу надо.
– Ты, Матвей, самый тут умный, я погляжу. Все не так, все не по тебе, – заметил Ларька Тимофеев.
– Прям деваться некуда от его ума! – поддержал Ларьку Федор Сукнин. – Как глянет-глянет, так хошь с глаз долой уходи…
Степан как будто только этих слов и ждал: заметно побледнел, уставился на Матвея.
– Ну, на такую-то гниду у нас ноготь найдется, – негромко заговорил он и потянул из-за пояса пистоль. – Раз уж все мы такие дурные тут, дак и спрос с нас такой жа…
Ус, как и все, впрочем, почуял беду тогда только, когда Степан поднял над столом руку с пистолью… Ус при всей своей кажущейся неуклюжести стремительно привстал и ударил по руке снизу. Грохнул выстрел: пуля угодила в иконостас, в икону Божьей Матери. В лицо ей.
Матвея выдернули из-за стола, толкнули к дверям. Степан выхватил нож, коротко взмахнул рукой. Нож пролетел через всю избу и всадился на вершок в дверь; Матвей успел
