захлопнуть ее за собой.
Степан повернулся к Усу… Тот раньше еще положил руку на пистоль.
Долго смотрели друг на друга.
В избе повисла нехорошая тишина.
Степан смотрел не страшно, не угрожающе, – скорее, пытливо, вопросительно. И довольно мирно.
Ус ждал. Тоже довольно спокойно.
– Если вы сейчас подымете руки друг на дружку, я выйду и скажу казакам, что никакого похода не будет – атаманы их обманули, – сказал Иван Черноярец.
Степан первый отвернулся.
– Я слухаю вас. Куды иттить?
– Вверх, – сказал Иван.
– Пошто?
– Вниз пойдем, у нас, один черт, за спиной тот самый муж с кистенем окажется – стрельцы-то где-то в дороге.
– И в Астрахани стрельцы.
– В Астрахани нас знают. Там Иван Красулин. Там посадские – все за нас… Нагаи дорогой пристанут. А про этих мы не знаем…
Разговор пошел вяло, принужденно. Казаков теперь, когда явная беда прошумела над головами, занимала… простреленная Божья Матерь. Нет-нет да оглядывались на нее. Чудилось в этом какое-то нехорошее предзнаменование, пророчество. Это томило.
Степан понял настроение казаков.
– Худо, что мы про их не знаем, худо, что и они про нас не знают. Идут они из Москвы да из Казани, а там про нас доброе слово не скажут, – говорил Иван.
– Где-нигде, а столкнуться доведется…
– Оно – так…
– Вниз пойдем, у нас войско прирастет, вверх – не ручаюсь.
– Оно – так…
Степан потянулся к Усу, взял у него пистоль. У Ивана тоже взял, у Федора Сукнина и у Фрола – они сидели ближе. Все позволили взять у себя оружие, но не понимали – зачем.
Степан, не целясь почти, раз за разом всадил четыре пули в иконостас: Христу Спасителю, Николаю Угоднику, Иоанну Крестителю и апостолу Павлу. Всем – в лоб.
– Теперь всем не обидно. Не коситесь туды – я этот грех на себя принимаю. Пронька, ты чего молчишь? Как думаешь: вверх или вниз?
Совет кончился; атаманы, есаулы расходились из приказной избы.
– Иван, огляди стены, – велел Степан. – Возьми Проньку с собой – ему тут головой оставаться. Подбирай вожжи, Прон.
Ус шел со Степаном.
– Голова не болит? – спросил Ус.
– Нет.
– А то пойдем, у меня четверть доброго вина есть. У воеводы в погребе нашли. Ха-арошее винцо?
– Где сейчас Матвей твой?
– Тебе зачем?
– Надо повидать его… Не бойся, худа не сделаю.
– Со мной он вместе. Смотри, Степан… тронешь его – меня тронешь. А меня за всю жисть никто ни разу не мог тронуть. Не нашлось такого.
Степан с необидной усмешкой посмотрел на Уса.
– А князь Барятинский-то… Ты, как та девка, – переспала и забыла, с кем.
Ус замолк – обиделся.
– Не дуйся, я не по злобе. Бегать и я умею, Вася. Хорошо б – не бегать. Так бы суметь…
Матвей, увидев Степана, встал со скамьи. Усмехнулся горько:
– Так…
– Сиди, я тебе не боярин. – Степан посадил Матвея, сел напротив. – Мировую хочу с тобой выпить.
Матвей качнул головой:
– А я уж богу душу отдавать собрался. Ну, мировую так мировую.
– Не сказал ты свое слово, как лучше иттить-то: вверх, вниз? – спросил Степан, внимательно и серьезно вглядываясь в лицо крайне интересного ему человека.
– Ты сам знаешь не хуже меня. Вниз.
– Вниз, – Степан все глядел на Матвея.
Матвей тоже с любопытством посмотрел на атамана.
– Не боюсь я тебя, грозный атаман, – спокойно сказал он.
– Давеча убить мог, – серьезно сказал Степан.
– Мог, – согласился Матвей. – Можа, и убьешь когда-нибудь. А все не боюсь.
– Как так?
– Люблю тебя.
– Хм…
– Одно время я бога кинулся любить… Чего только над собой не делал! Силком заставил, как на горбатой женился. Ну, полюбил – вроде спокой на душе. Пожил маленько – нет, не могу, с души воротит. Отстал.
– Эт ты с любовью-то вылетел… Я знаю зачем.
– Зачем?
– Чтоб наперед не страшиться: сказал «люблю» – у меня и рука не подымется…
– Ты что, палач, что ль, что тебе надо обязательно поднять на меня руку?
– Не говори поперек.
Пришел из сеней Ус с четвертью вина.
– Ты перепрятал? – спросил он Матвея. – Насилу нашел.
– Спросил ба… Я сейчас сам выпить не прочь. Мировая у нас с атаманом.
Только налили по чарке – вбежал казак.
– Батька, стрельцы!
– Где?
– На острове, в семи верстах отсель… С тыщу, нам показалось. Про нас не ведают. Валяются на травке, костры жгут.
– Где, какой остров-то?
– Денежный зовут. В семи верстах, вверх.
Бой со стрельцами был предрешен.
Степан со стругами отплыл на луговую сторону. Нагорной стороной (правым берегом) пошла конница во главе с Усом. На стенах города остались Черноярец и Шелудяк. С пушкарями.
Стрельцы действительно не знали о пребывании разинцев в Царицыне. И горько поплатились за свою беспечность.
Они готовились славно и мирно повечерять, как вдруг с двух сторон на них посыпались пули: с правого берега и с воды – со стругов.
Стрельцы кинулись на свои суда. Степан дал им сесть. Но так, чтобы они не поняли, что их заманивают в ловушку.
…Стрельцы выгребались к городу в надежде на крепостные пушки. Налегли изо всех сил на весла.
Сзади, на расстоянии выстрела, следовал Степан, поджимал их к берегу. С берега сыпали пулями казаки Уса.
Это был не бой даже, избиение. Пули так густо сыпались на головы стрельцов, что они почти и не пытались завязать бой. Спасение, по их мнению, было в городе, и они рвались туда.
И когда им казалось, что все, конец бойне, – тут она началась. Самая свирепая.
Со стены города грянули пушки. Началась мясорубка. Пули и ядра сыпались теперь со всех сторон.
Стрельцы бросили грести, заметались на стругах. Некоторые кидались вплавь… Но и там смерть настигала их. Разгулялась она в тот день над их головами во всю свою губительную силу.
Стрельцы закричали о пощаде.
От флотилии Степана отделился один стружок, выгреб на простор, чтоб его с берега и со стены видно было, казак поддел на багор кафтан и замахал им.
Стрельба прекратилась.
Все случилось скоро и просто.
Стрельцы сошли на берег, сгрудились в кучу.
Подплыл Разин, съехал с обрыва Ус.
– Что, жарко было?! – спросил Степан, спрыгнув со струга.
– Не приведи господи!
– Так жарко, что уж и вода не спасала.
– За Разиным поехали?!.. Вот я и есть – Разин. Кто хочет послужить богу, государю и мне, отходи вон к тому камню!
– Все послужим!
– Всех мне не надо. Голова, сотники, пятидесятники, десятники – эти пускай вот суды выйдут, ко мне ближе.
Десятка полтора человек отделилось от толпы стрельцов.
