Некоторые промежуточные станции долго не отвечали, у телефонисток от крика срывался голос, они кого-то ругали, сердились. Иногда в трубке трещало, слышался гул зимнего ветра, врывалась музыка, включались чьи-то голоса, требующие в срочном порядке какие-то запчасти, а телефонистка в это время кричала: «Бибинур, Бибинур, почему молчишь? Заснула, что ли? Вот несчастье». Наконец Бибинур ответила и, в свою очередь, начала кричать: «Маруся, Маруся!» Ее голос слышался еще тише. Потом Маруся начала вызывать какую-то Алсу, а Алса — Миляушу. Голоса уходили все дальше.
Гульчире уже начало казаться, что в такую темную зимнюю ночь, в такую пургу — на дворе бушевали мартовские бураны — просто невозможно будет найти затерявшуюся где-то в бескрайних снежных просторах маленькую МТС.
Сердце ее нетерпеливо забилось. Казалось, она вовсе не сидит под пальто в своей квартире, а пробивается сквозь снежную бурю вдоль телефонных проводов, разыскивая через телефонисток Азата.
Голос Азата звучал отчужденно, издалека. Но, узнав, что говорит Гульчира, Азат сразу встрепенулся.
— Гульчира, это ты?.. Гульчира?!
Хотя Гульчира продолжала сидеть, укрывшись пальто, в полном мраке, от этого многократного повторения ее имени на нее низвергался такой поток любви, что все вокруг посветлело, будто над ней вдруг взошло майское солнце. Ее слух уловил горячее дыхание Назирова. Гульчира заволновалась, хотела расспросить, как он там — жив, здоров, не болеет ли, но их разъединили. Пока далекие девушки-телефонистки, отыскивая друг друга, налаживали связь, она слушала гул ветра в телефонных проводах, обрывки чьих-то разговоров. Наконец Гульчира снова услышала Назирова, заторопилась поскорее втолковать главное, — что ему надо хотя бы на день вырваться в Казань, что без него затормозилось в механическом цехе с осуществлением проекта.
— Гульчира, не волнуйся, приеду… — было единственное, что она уловила, и голос любимого снова потерялся в гудящем пространстве.
Она еще немного посидела, держа телефонную трубку, снова и снова переживая все сначала, и вдруг почувствовала, как ее пронзила острая тоска оттого, что уже ушел от нее весь этот радостный, волнующий таинственный мир, в котором она только что была. С этим чувством сердечной тоски она вошла в свою комнату, разделась, не включая света, и легла, уставившись сосредоточенным взглядом в какую-то точку на темном потолке. Она думала о девушках-связистках, чьи голоса слышала только что. Повидать бы этих связисток, поблагодарить их!..
— Апа, — тихонько позвала Нурия с кровати рядом. Не то она совсем не спала, не то ее разбудил телефонный разговор. — Знаешь что, апа, я думаю об Азате-абы. Он стал мне нравиться…
— Разве? А что заставило тебя изменить свое прежнее мнение?
— То, что он уехал в деревню… — восторженно прошептала Нурия. — Я уверена, он не сбежит, как наш Ильмурза. Не такой он человек. А тебя, апа, мне просто жаль. Что же, ты теперь по телефону будешь любить Азата-абы?
— Глупышка, — сказала Гульчира не очень сердито. — Знай сверчок свой шесток — помалкивай.
— А мне нечего знать… У меня любимого нет…
— Так ли? Хочешь, чтобы я за тебя сказала?..
Нурия смутилась и поспешила переменить разговор.
— А тебе в деревню, Гульчира, ни за что не поехать. Так мне кажется.
— Почему?
— Так… Там нет оперы, нет театра. Ты же без них не можешь жить.
— Нет, в деревню я поеду, Нурия. Это уже решено, — сказала тоном, не допускающим сомнения, Гульчира, хотя на самом деле еще ничего не было решено.
— Решено и то, что сбежишь оттуда? — поддела сестру Нурия с приглушенным смешком.
Гульчира обиделась.
— Нурия, не дразни меня! Вставать неохота, поколотила бы тебя.
— Азата своего колоти. А на меня руки коротки.
Сестры замолчали. Слышно было тиканье часов, свист ветра на улице вперемежку с ночными шумами большого города. Внезапно до слуха Нурии донеслось всхлипывание. Нурия спрыгнула на пол, подсела к сестре на краешек кровати, обнаженными руками обняла Гульчиру за плечи. Та, закусив угол подушки, вся сотрясалась от рыданий.
— Апа, дорогая, я ведь шутя… Не надо, апа… — шептала Нурия. — Апа, дорогая, не плачь, не то и я расплачусь. Пойми, это была просто шутка… Я не могу забыть подлого поступка Ильмурзы… что он заставил мучиться отца и Иштугана-абы… Если тебе так хочется, поезжай… Плюнь на оперу, а самодеятельный театр и там будет.
Прижавшись мокрой щекой к обнаженному плечу Гульчиры, Нурия тихо плакала, поглаживая рукой волосы сестры.
Сквозь узорчатый слой льда на оконном стекле в комнату прокралась светлая лунная полоска. Теперь в комнате можно было разглядеть и зеркальный шифоньер, и бронзового беркута с распластанными крыльями, стоявшего на этажерке.
В соседней комнате проснулся один из малышей. Послышался мягкий ход коляски. По улице, сотрясая весь дом, медленно прошла тяжелая грузовая машина, наверное, бензовоз.
Гульчира успокоилась, и Нурия опять запросила прощения.
— Эх, дурочка моя, разве от таких шпилек я плачу! — сказала Гульчира, обняв сестру.
— А почему же?
— Почему? Плачется, вот и плачу.
— Но что заставляет тебя плакать, апа? Что?
— Ступай, Нурия, ложись. Еще простудишься, — сказала Гульчира, будто не слыша вопроса Нурии.
Но Нурия и не подумала переходить на свою кровать. Она скользнула к сестре под одеяло, обняла ее за шею и шепотом, точно в комнате был кроме них кто-то посторонний, спросила:
— Ну признайся, апа, дорогая, почему ты все-таки плакала?
Гульчира засмеялась и обняла сестру.
— Дурочка ты, Нурия. Придет время, сама все узнаешь. Об этом не рассказывают.
На заводе Гульчира промолчала о своем телефонном разговоре с Назировым. Через два-три дня дела в механическом стали налаживаться. Гульчира уже раскаивалась, зачем зря взбудоражила Азата. Разве легко из такой дали добираться зимой до Казани.
«Если не приедет сегодня, завтра дам телеграмму, что может не приезжать», — решила она.
А Назиров был уже в Казани. С поезда он прямиком поспешил на завод. Буран, бушевавший несколько дней, стих. Ослепительно белый снег, на который еще не успела осесть копоть из заводских труб, лежал на крышах, в садах, на ветвях деревьев. Кругом было разлито блаженное спокойствие. Назиров шел, оглядываясь по сторонам, предвосхищая скорую встречу с Гульчирой, с друзьями, с заводом.
В проходной он протянул руку Айнулле.
— Ого, орел прилетел? Насовсем?
— Нет, Айнулла-бабай, по делу только, — улыбнулся Назиров, догадавшись, на что намекал старый хитрец. — Товарища Гаязова не видел?
Лицо старика чуть посветлело.
— Если только по делу — ладно. Не то вон сынок нашего Сулеймана, Мурза быстроногий, совсем сбежал. Ходит теперь посмешищем… Слышал, отдают его на суд народа… А товарищ Гаязов только что прошел, наверное, в своем кабинете.
Весть об Ильмурзе огорчила Назирова. Значит, и Гульчире нелегко.
Парторг встал навстречу Назирову и, подведя его к свету, сказал:
— О-о… Эк тебя ветром обдуло… Ну, как дела? Устроился?
— Дела ничего, Зариф-абы. Живу у одной старушенции. В избе просторно, я да теленок. — Назиров весело рассмеялся. — Скоро коза-борода должна объягниться. На ночь и ее приводим в избу.
Гаязову поправился Назиров, его бодрый голос, смех. Видать, не струсил парень.
Он стал расспрашивать об МТС. Оказывается, станция хоть и большая, но запущенная. Тракторы ремонтируют прямо на снегу. То, что называется мастерской, скорее сарай или холодный хлев. Тракторный парк сильно потрепан. Ремонт идет очень медленно: не хватает запчастей, специалистов. Новый директор, кажется, человек инициативный. И у Назирова планы крупные. Словом, засучив рукава впряглись в работу.
— И завод, думаю, не откажет в помощи, — сказал с доверчивой улыбкой Назиров.
Гаязов подтвердил, что за этим дело не станет, и спросил, почему Назиров не интересуется реализацией своего проекта.
— Именно эта забота и привела меня сегодня в Казань, Зариф-абы. — На лицо Назирова набежало выражение озабоченности. — Слышал о неприятностях…
Тепло взглянув на этого светловолосого парня с расплывшимся, широким носом, Гаязов сказал:
— А я думал, ты по личному делу… Неприятности, естественно, бывают.
Гаязов взял телефонную трубку и попросил механический цех.
— Кто это? Привет, Аван Даутович. Гаязов. Тут один товарищ хочет с вами потолковать…
Он протянул трубку Назирову.
— Аван-абы, здравствуйте… — сказал он по-татарски. — Азат говорит… Уже и забыли разве? Назиров… Вот у товарища Гаязова сижу. Сейчас, сейчас, только пропуск выпишу.
Бросив трубку на рычаг, Назиров покачал головой, добродушно улыбаясь.
