Получив слезное послание заводчика со вложением пяти тысяч, митрополит по части денег не морочил себе голову — богомерзкие ассигнации, дабы не было соблазна младшей братии, быстрехонько прибрал к рукам. Что же касается молитвословия о псе и его погребении, он долго совещался со священниками и вынес весьма осторожное решение, которое и довели до сведения заводчика.
«К нашему глубокому прискорбию, вопрос о сем не может быть определен за недостатком материалов», — гласила резолютивная часть сего деликатного решения. Ответ митрополита обрадовал заводчика. Он потребовал к себе отца Ивана и показал ему отписку. Отдав должное домашним настойкам, заводчик и поп долго совещались и пришли к выводу, что письмо митрополита — безусловно добрый знак, а за материалами дело не станет.
Спустя несколько дней по окрестности разнесся слух, что к попу отцу Ивану явилась честной жизни богоугодная старушка и на духу поведала ему про дивный сон. Снилось ей, будто на облаке, в окружении ангельского сонма, на землю спустился преподобный Христофор. Лик его был, как то известно из писания о житии его, косматый, псиный. И сказал псиноголовый Христофор безгрешной женке не то грозно, не то ласково: «Иди, честная вдовица, и поведай православным, что послан я был господом богом на землю и принял муки в образе пса отверженного».
Многие слышали эту женку, ибо она словоохотливо, со слезами на глазах и с дрожью в голосе, кротко рассказывала о чудесном явлении. Однако заводские работные проявили себя маловерами и потешались над женкой.
После сего необычного случая поп Иван и заводчик Прокофьев составили новую челобитную. В ней они обратили внимание его преосвященства митрополита на то обстоятельство, что преподобный мученик Христофор, как то явствует из книги жития святого, имел псиную наружность. Это свидетельство непорочной заводской вдовицы о необычном явлении святого мученика, хотя и во сне, указывает о рачительстве преподобного Христофора в сем деле. Известно, что глас народа — глас божий. А кто сия смиренная, богомольная женка, как не народ? К новой челобитной, по совету попа Ивана, господин заводчик приложил пятнадцать тысяч рублей ассигнациями на обновление риз и престола.
Никому не известно, какое обстоятельство возымело действие на его преосвященство митрополита. Но, как бы то ни было, от митрополита последовала собственноручная отписка. В ней значилось:
«Иерею отцу Ивану и владельцу заводов господину Прокофьеву.
Во имя отца и сына и святого духа.
Имеем вам сообщить, смиренные чада церкви нашей, — поскольку в известном деле было заявлено ходатайство преподобного мученика Христофора, постольку мы не можем чинить препятствий к молитвословию о милосердии божьем к скоту, с захоронением его подобающим образом».
Пока шла переписка, пес Ратай был упрятан в холодный подвал, но это нисколько не помогало, — труп пса предавался тлению со всеми присущими сему случаю явлениями.
Поп Иван отпел «упокойника» заглазно, после чего пса извлекли из подвала, уложили в долбленую дубовую домовину, в какую кладут умерших кержаков, и с пышностью отнесли на заводский погост, где и погребли среди христианских могил.
Действия заводчика усилили ропот и недовольство среди работных. Последнее дело возымело силу. На третий день после погребения пса, рано утром, после крепкого и освежающего сна выйдя на крыльцо, хозяин отшатнулся.
Посреди крыльца лежал извлеченный из могилы труп Ратая. Невыносимый своим видом, он скалил на хозяина зубы. Подле его оскаленной пасти лежало подметное письмо.
Возмущенный заводчик схватился рукой за сердце и молча убрался в покои. Приказчик прочел господину письмо:
«Убрали одного пса, уберем и другого — главного. Разумей, хозяин!»
Заводчик за весь вечер ни словом не обмолвился с приказчиком.
«Ну, быть грозе, — думал тот. — Жди беду!»
Но прошло немало дней, а хозяин не призывал ката.
Струсил заводчик, потемнел, осунулся, но из-за гордыни не сдавался.
В народе в старое время бытовало поверье — кто гроб загодя сделает или памятник на своей будущей могиле заживо поставит, тот долговечен на земле будет.
«Погодите! — храбрился заводчик. — Вы меня смертью пугать. Так вот, гляди, назло вам оттяпаю монумент, да ишшо какой!»
Заводчик выбрал на кладбище сухое высокое место — золотые пески. Отсюда видны кругом горы и леса. Над будущей могилой возвышалась вековая могучая пихта, а кругом расстилались пахучие травы. Издалека сюда привезли мрамор. Большой искусник-итальянец год трудился над камнем и вырезал диковинный монумент. Все ходили на кладбище и дивились невиданному итальянскому мастерству.
Заводчик к этому времени совсем заплыл жиром. Он расхаживал по заводу и похваливался:
— Видели, зрели? Ин, какой монумент возвел. Я ишшо сто годов отбрякаю!
Но все случилось иначе.
Весной по буйной верховой воде по Чусовой-реке гнали груженные железом струги. И стряслась тут беда. Бурливая вешняя волна подхватила струг, понесла стрелой и с ревом хряснула его о каменную грудь бойца.[3] Струг качнулся, раскололся, и тяжелый груз пошел на дно. А за ним, утонул и заводчик.
Никто не дознался: то ли нарочно потесные[4] головной струг на бойца направили, то ли в самом деле нежданная беда нагрянула…
Роскошный монумент на кладбище так и остался стоять впусте.
1940
Государыня Екатерина Алексеевна во всем старалась показать свою неудержимую любовь к русским обычаям я нравам: посещала православную церковь, где усердно отбивала поклоны, умилялась русскими народными песнями, и даже ходила молва, что царица-матушка строго соблюдает российские посты. Словом, во всем она стремилась походить на искони русскую женщину. Несомненно, все это было для внутреннего государственного употребления.
Одновременно с этим государыня прилагала немало усилий, чтобы походить на западноевропейскую монархиню, весьма просвещенную дочь своего времени, которой нисколько не чужды даже тонкие философские вопросы. Ее величество в минуты отдыха от обременительных дел писала ученые трактаты и находилась в переписке с просвещеннейшим философом-энциклопедистом Вольтером. Наряду с воздаянием внимания русскому государыня усиленно подражала придворным обычаям иноземных государей, особенно французскому, — по примеру Версальского в Царском Селе отстроила замысловатый дворец с роскошным парком, ввела в дворцовый обиход ошеломляющие наряды и пышную свиту. На придворных обедах даже блюда подавались европейские. Поэтому понятно, почему одна пустяковая мелочь беспокоила государыню. Русские послы, побывавшие в немецких странах, много рассказывали о диковинном деликатесе, без которого не обходится ни один придворный банкет. Деликатес этот — были неприятные с виду, но весьма прохладительные устрицы, именуемые в этих странах мушелями. В тонкостях этого изысканного блюда было под силу разобраться только особам знатного происхождения, посему простой-де народ, не понимая вкуса, не обожает сей божественной пищи.
Екатерина Алексеевна изъявила неудержимое желание выращивать подобных мушелей в своих отечественных палестинах. «Россия — обширнее и богаче западных царств, — резонно рассуждала государыня, — так почему же не водиться мушелю в наших водах?»
Не откладывая надолго сего дела, государыня соизволила срочно вызвать архангельского губернатора генерал-майора Головцына.
Грузный и пребывающий в преклонных годах вельможа, получив эстафету о срочном вызове его в Санкт-Петербург, сильно перепугался. Предполагая придворные козни и другие злосчастья, он с тяжелым сердцем тронулся в дальнюю дорогу.
После многих дней странствования по топким северным проселкам, сопутствуемый полицейскими чиновниками, губернатор прибыл, наконец, в столицу и, вопреки его страхам, был отменно принят государыней. Она вышла в утреннем кружевном платье, милостиво допустила к ручке и даже улыбнулась.
— Приятно видеть ваше рвение, — ласково обратилась она к нему. — Льщу себя надеждой, что поручение наше будет исполнено отменно…
Архангельский губернатор ждал всего, но тут никак не мог он поверить своим ушам, когда государыня всемилостивейше рассказала ему удивительный прожект. По этому прожекту повелевалось генерал-майору Головцыну, не медля ни минуты, возвратиться в Архангельск и там, через сведущих людей, отыскать на приморских берегах устричные места. Отыскав эти места, предлагалось губернатору озаботиться выращиванием устриц, а по достижении ими должной упитанности, заняться их ловлей и доставкой живыми к высочайшему ее императорского величества столу.
