Лесничество от Алызова было за тринадцать километров, почти на пути к Леонидовке. Лошади, хорошо отдохнувшие за сутки, бежали весело. Несмотря на раннее утро, холода почти не ощущалось. Земля, прокаленная за день, скупо отдавала теплоту. Лишь чуть-чуть подувал легкий ветерок. Бурдин сидел на телеге, поджав ноги. Если лошади шли шагом, он начинал дремать, но как только Афонька прикрикивал на них и лошади брали рысь, Бурдин от скачков вздрагивал, выправлял ноги и сонно смотрел на окружавшие их поля.
Скоро показался лес. Он тянулся по склону горы. Лес этот был государственного значения, и ведал им лесничий, живший здесь же на берегу реки в красиво отстроенном домике. Въехали в дубовый сплошняк. Дубы — крепкие, толстые, прямые.
Лес шумел тихо. Слышался ранний птичий гам. В селе, которого еще не было видно, — оно стояло по ту сторону реки, — разноголосо кричали петухи.
— Очень рано едем, — проговорил Бурдин. — Спит, наверное, лесничий.
Из-за деревьев уже виднелся домик лесничего. Лучшего места для постройки и выбрать нельзя: на пригорке полянка, сзади — зеленая стена леса, вниз — до самой реки — покат, а за рекой — село.
Они остановились у прясел. Двери конторы были заперты. С обеих сторон помещения выбежали четыре крупных пса. Афонька так и присел у телеги. Ему казалось, что псы с разгону бросятся на него и разорвут, но злобные собаки были на цепях и бегали вокруг помещения, шурша кольцами по проволокам.
— Что же мы делать будем? — проговорил Бурдин.
— Будить лесничего. Гляди, уже солнце всходит.
Ни разу еще не приходилось Бурдину видеть такой восход солнца. Всходило оно из-за дальнего взгорья, которое до этого было покрыто туманом. Взгорье пылало, залитое ярко-рубиновым пламенем. Еще момент — и над вершиной показался край солнца. Затем явственно, словно из-под низу выжимала его чудовищная сила, выплыло оно до половины и походило на жерло раскаленной печи. Вот уже и все оно, крупное, заметно зернистое. Некоторое время на нем висела как бы кисея, и вдруг кто-то смахнул эту легкую завесу, и тогда всколыхнулись в ложбинах туманы и сразу стали видимыми самые дальние деревушки. Радостнее запели птицы в лесу, громче послышались звуки из пробуждающегося села, а скоро донеслись резкие удары пастушьего бича.
— Ох, здорово! — невольно воскликнул Бурдин.
Когда луч солнца коснулся реки и она заискрилась, Бурдину вдруг захотелось искупаться.
— Афанасий, карауль, я пойду на реку.
— Ужель купаться? Простудишься.
— Быть того не может.
Вода была изумительно прозрачна. Бурдин бросился вглубь и окунулся с головой. Вынырнув, гулко шлепая ладонями по воде, поплыл на тот берег. На середине реки решил опуститься. Отдышался, выровнялся и, плотно сжав ноги, пошел на дно. Река была глубокая. Толкнувшись о дно ногами, чувствуя, как спирает грудь, вынырнул. Бодрый, поднялся на пригорок. Под дубом спал Афонька и спал так крепко, что — возьми его за ноги, оттащи к реке — не услышит. Бурдин уселся рядом с Афонькой, вынул «Правду» и принялся читать.
Все выше поднималось солнце, угоняя из-под дуба тень, и Бурдин несколько раз перебирался с места на место. Наконец, ему надоело сидеть, он расстелил пальто и лег на него. Афонька проснулся тогда, когда Бурдин уже дочитывал газету.
— Где я? — вскочил Афонька.
— Под дубом, — засмеялся Бурдин.
— Вот как! Ну, я тоже пойду купаться.
Бурдин направился в контору. Дверь была заперта. На двери приклеена бумажка, в которой указывалось, что прием посетителей производится с десяти утра до двух дня, вечером — от четырех до шести.
— Черт возьми, — пробормотал Бурдин.
Афонька шел с реки, встряхивая мокрой головой.
— Ну что? — кивнул он на контору.
— Подождем еще.
В это время подъехали еще чьи-то подводы.
Наконец, контору открыли.
Высокий, седой, встретил их лесничий.
Бурдин подошел к барьеру, молча подал лесничему бумагу от райколхозсоюза.
— Деньги за лес внесете сейчас или по приезде? — спросил старик.
Такого вопроса Бурдин не ожидал. В бумаге от райколхозсоюза относительно денег написано было ясно.
— Вы о задатке спрашиваете?
— Лес отпускается только за наличные.
— Кому? — спросил Бурдин.
— Всем без исключения.
— Согласно постановлению правительства колхозы лес получают со скидкой и в рассрочку. Вы знаете об этом, товарищ лесничий?
— Товарищ колхозник, — сделал лесничий ударение на последнем слове, — для нас все равно — колхоз ли, совхоз ли, единоличник ли…
— Вы отношение райколхозсоюза прочитали? Там же сказано просто…
— Для кого просто, для меня нет.
— Я вас не понимаю, — начинал сердиться Бурдин.
— Я тоже.
Приехавшие мужики с любопытством вслушивались в пререкания.
— Постановление правительства о льготах в отпуске леса для колхозов вам известно? — повысил голос Бурдин.
— Мне ничего не известно.
— Вы, что же, не читали этого постановления в «Известиях»?
Лесничий усмехнулся.
— Я не обязан читать и подчиняться.
— То есть как? Ведь вы же — лицо должностное?!
— Товарищ колхозник, — раздраженно начал старик, — лесничество подчиняется только своему непосредственному начальству.
— У вас что же, свое государство?
Мужики, ожидавшие, кто же кого переспорит, подошли к барьеру. Если лесничий в разговоре с Бурдиным еще кое-как сдерживал себя, то с мужиками разговор был у него краток. Он резко заявил им, что лес будет отпущен только за наличные, без скидок, без рассрочек.
— Ты нам воду на молоке не меси, — вступился молодой колхозник. — Мы постановление тоже знаем. Отмечай делянку, и больше никаких.
Бурдин снова вмешался:
— Товарищ лесничий, постановление правительства о льготном отпуске леса для колхозников было полгода тому назад.
— Может быть. Но эти постановления для меня недействительны, и я подчиняюсь только тем постановлениям, которые идут по нашей линии. Вот и весь мой с вами разговор.
Бурдин тяжело передохнул и спокойно произнес:
— Товарищ лесничий, вы не советский человек.
— А вы? — вскинулся лесничий. — Кто вы такой?
— Я рабочий, двадцатипятитысячник, посланный партией в деревню…
— Поэтому и ведете себя так? И другим даете повод?
— Кстати, у вас есть телефон?
— Для служебных разговоров.
— Вы давно здесь служите?
— Двадцать пять лет, — ответил лесничий.
— Кому раньше эти леса принадлежали?
— Графу Чернышеву.
— Так, так.
Один из мужиков сквозь зубы проговорил:
— Потрепали мы его, графа, в девятьсот шестом году, а он казаками нас угостил.
— Товарищ лесничий, — раздельно начал Бурдин, ударяя ребром ладони о барьер, — прошу вас позвонить в райколхозсоюз и справиться об этом деле.
— Товарищ двадцатипятитысячник, — в тон ему проговорил лесничий, — я не нахожу нужным звонить в это учреждение.
— Тогда… я предлагаю вам!
Лесничий с такой ненавистью посмотрел на Бурдина, что казалось, вот-вот затопает ногами, как топал он прежде на мужиков, но сдержался и ответил:
— Вы… слишком много позволяете себе, фабричный человек. Прошу вас удалиться из моего учреждения.
— Ка-ак?! — вспыхнул Бурдин. — Удалиться?.. Мне?!
Быстро толкнул дверку, подошел к телефону. Не успел лесничий понять, что случилось, — а случилось это за всю его практику первый раз, — как уже Бурдин покрутил ручку, взял трубку и вызвал председателя рика Вязалова. Вкратце объяснил, в чем дело. Тот потребовал к телефону лесничего. Лесничий к телефону не подошел. Бурдин заявил об этом Вязалову и добавил, что даже звонить вот приходится самовольно.
— Это какой-то графский бюрократ сидит, — кричал Бурдин в трубку. — Тут вредительство. Что?.. ГПУ… может быть. Хорошо. Звоните уполномоченному ГПУ.
Бурдин стоял к лесничему боком и не видел, как тот быстро поднялся со стула. Ни слова не говоря, лесничий взял у Бурдина телефонную трубку.
— Да, я… лесничий Сурков. Кто говорит?
Некоторое время молчал и, видимо, выслушивал, что говорил ему Вязалов, затем уже совсем иным голосом ответил:
— Но у меня нет распоряжений… Да, да… Меня могут под суд отдать… Можно… Я так им и говорил…
Повесил, трубку и, не глядя на Бурдина, прошел к столу. Взял отношение и на углу дрожащей рукой написал резолюцию.
Бурдин вышел. Афонька стоял возле крыльца. Через открытое окно он слышал всю перебранку.
— Здорово ты его припугнул.
Запрягли лошадей, сели на подводу, помчались в Леонидовку.
Там ждала их неприятность. Случилась она утром на заре…
Алексей спал в мазанке. Спать он лег поздно, на заседании долго спорили: башни строить для силоса или ямы копать. Перед утром в дверь постучали.
