Авдей засмеялся:
— Эта каша не наша. Сумела заварить, да забыла посолить. На каком месяце было?
— На четвертом.
— Сто сороковую статью пора знать, всыпят тебе по ней лет пять, — добавил он и, прижмурив раскосые глаза, рассмеялся.
Смех этот напугал ее больше, чем складные речи. Набросила платок и прошла мимо. Следом за ней вышел и фельдшер.
Шла Настя через огороды, потом гореловским лесом. Сердце тревожно билось, и прислушивалась к каждому шороху. В лесу было тихо. И казалось Насте, что лес насторожился и за каждым деревом кто-то подкарауливал ее. Вот выскочит, схватит за волосы и страшным голосом спросит:
— Что наделала?
Открыв дверь в темную мазанку, Настя весело спросила:
— Жива, что ль, Аннушка?
— Поколь жива.
— Темно у тебя.
Сходила в избу, никому ничего не сказав, сняла лампу с крючка.
Дверь в мазанке заперла на засов, лампу повесила на крючок, подошла к Аннушке.
— Ну-ка, — отвернула рубашку.
Осмотрев и чувствуя сама озноб, закрыла Аннушке ноги и принялась пить воду, стуча о край жестяной кружки зубами.
— Ничего страшного.
— Поясницу ломит.
— А ты думала, как? Сама ведь запустила на четвертый месяц. Поломит еще недельку, и плясать пойдешь.
— В больницу бы надо. Кто тебя надоумил?
Аннушка чуть не проговорилась, что это посоветовала ей Прасковья, но зная, как Настя боится и ненавидит Прасковью, смолчала. Она опасалась, как бы Настя в отместку хуже чего не наделала.
— В больницу тебе не к чему. Да и растрясет за дорогу, умрешь. Чего больница поможет? Ну сделают разрез живота и оставят калекой. Ты думаешь, доктора церемонятся с нашей сестрой? Путем и не оглядят.
— Может, лекарство какое дадут.
— Этого добра и у меня хватит. Вот я захватила с собой.
Вынула бутылку, подала Аннушке.
В дверь постучались.
— Кто? — испуганно спросила Настя.
— Отопри, я.
Лицо у Митрохи тревожное. Видимо, напоминание о досках его припугнуло. Посмотрел на Настю, злобно выругал ее.
— Угробишь мою бабу — убью тебя, стерву.
— Чего ты знаешь! — огрызнулась Настя. — Какой дурак тебе сказал? Гляди, дня через три встанет.
— Совет в больницу приказывает везти.
— И вези, вези, ежели без бабы хочешь остаться. Сам-то был в больнице?
— Пока нет, — сразу сдался Митроха.
— И дай бог не быть. Куски мяса от бабы привезешь.
— Вот черт! — совсем опешил Митроха. — Кого теперь слушать?
Под конец даже сама Аннушка решила, что в больнице ей делать нечего.
Бурдин успел побывать почти во всех районных учреждениях. Некоторые дела разрешил успешно: так, гореловский лес обещали передать колхозу, на конюшни лес тоже отпустили — дали бумажку в Оборкинское лесничество. С продуктами для яслей и детплощадки дело налаживалось, только с медицинским пунктом ничего не выходило.
— Вот дела! Надо прямо в больницу, к врачу.
Заявился Бурдин к нему как раз в обед. Смутился было и попятился к двери, но врач остановил его, расспросил, по какому делу приехал. Бурдин вкратце сказал, кстати упомянул про Дарью. Врач помнил Дарью, помнил и все события, которые произошли зимой в Леонидовке.
— Маня, — окликнул врач свою жену, — знакомься. Это председатель Леонидовского колхоза Бурдин. Рабочий из Москвы.
— Раздевайтесь, товарищ Бурдин, давайте с нами обедать.
— Я не хочу, спасибо.
— А у нас такой порядок, уж если попал к обеду, пожалуйста за стол.
— Что ж, придется подчиниться.
После обеда отправились в сад, и там врач рассказал, в каком незавидном положении находится медицинское дело в районе. Больница хотя и была расширена, но приезжих больных столько, что она не в силах обслуживать их. Не хватает медицинского персонала. С большим трудом удалось перевести из бывшей окружной больницы опытную акушерку, но и та не может справиться с роженицами. Печально обстояло дело и с медикаментами.
— Кто же во всем виноват? — спросил Бурдин.
— Все зависит от местной власти, как она относится к медицине. Наш рик относится плохо.
— Почему?
— Говорят, некогда. К хлебозаготовкам готовятся.
— А ведь я как раз и приехал просить рик, чтобы у нас хоть фельдшерский пункт открыли.
— Тяжелое дело вы задумали, — покачал головою врач. — Советую обратиться к шефу из Москвы. Возможно, что-нибудь и выйдет.
Поговорив еще, Бурдин распрощался.
Прежде чем отыскать шефа, он решил повидать секретаря райкома. Особенных дел к секретарю у него не было, но уж так повелось: кто бы из активистов ни приехал из села в район, первым долгом считали зайти к секретарю — поговорить с ним.
В кабинете было три человека. Они не совещались, а просто о чем-то говорили.
— Здравствуйте, директивные люди! — нарочно громко произнес Бурдин.
— Пожалуйста, низовой работник, — улыбнулся секретарь. — Чем страдаешь?
Бурдин начал рассказывать, но с первых же слов по выражению лица секретаря понял, это этот вопрос его трогает мало.
— Что ты, что ты? — перебил его тот. — Где мы тебе возьмем медицинский пункт? Фельдшеров даже нет.
— Стало быть, знахарь может калечить людей?
— Это ненормально. Придется пока потерпеть.
— Потерпеть?! — загорячился Бурдин. — Потерпеть можно, только огромное село оставить без медицинской помощи нельзя. Нельзя, товарищ секретарь.
— Правильно, товарищ Бурдин. На будущий год мы обязательно откроем вам фельдшерский пункт. И акушерку дадим. Но сейчас не можем. Сейчас у нас боевые дела. Кстати, как работает ячейка?
— Ячейка работает неплохо.
— А Столяров? — вдруг вступил в разговор другой человек, узколицый, с черными укороченными усами.
— Прекрасно, — ответил Бурдин.
— А его перегибы зимой?
— Вам лучше знать, почему были перегибы. Не присылали бы Скребневых.
— Это не мотив. Столяров не выдержал партийной линии. РКК постановила все же Столярову дать строгий выговор.
— Серьезно? — прищурился Бурдин.
— Вполне. И я, как член РКК, прошу вас зайти к нам и захватить пакет с постановлением об этом.
Некоторое время Бурдин смотрел с недоумением, то на одного, то на другого. Он мог ожидать все, что угодно, только не этого. От волнения покраснел, готов был кричать, но одумался, сел на стул, закурил папиросу и тяжело сказал:
— Такого пакета я… не возьму.
Член РКК вскинул брови и почти шепотом спросил:
— То есть как — не возьму?
— Такого, — нарочно, подчеркнул это слово Бурдин, — пакета я не возьму.
— Почему?
Бурдин встал и раздраженно начал:
— Я приехал сюда не для того, чтобы выговоры развозить по району. У меня более важные дела. И вы, вместо того чтобы помочь мне, сочли нужным только выговор Столярову вручить. Вам обидно, что вы сами получили выговор от крайкома? А Столярова в перегибы затянул ваш уполномоченный Скребнев, троцкист. И не сейчас, когда все уже исправлено и скоро начнем собирать первый урожай колхозов, заниматься щелканьем. Щелкайте себя да Скребневых, а Столяровых не трогайте. Они преданные партии люди. Что же, выходит, надо писать на вас жалобу в ЦКК? Думаю, с вами там не будут согласны.
— Грозишь, товарищ Бурдин? Противопоставляешь низовую организацию вышестоящим? А еще двадцатипятитысячник.
— Что касается угроз, то этим занимаетесь вы. А что касается двадцатипятитысячника, то, кстати, напомню одно ваше обещание. Когда мы разъезжались по колхозам, район заверил нас, что каждому сообщит адреса товарищей. Этих адресов до сего времени не имеем, и мало что знает, где работает его товарищ. Не можем поделиться опытом, посоветоваться. Некоторые из нас плохо знают обстановку и могут сделать промахи.
— Знаем, — согласился член РКК. — Кулак использует каждый промах.
— А выговор Алексею они не используют?
— Может быть и так, но РКК свое постановление отменить не может.
Бурдин вопросительно посмотрел на секретаря райкома, а тот едва заметно пожал плечами. Видимо, он сам не был убежден в правильности постановления РКК.
«Ни черта, — подумал Бурдин. — Перегибать начали, только в другую сторону».
Третий присутствующий все время молчал. Бурдин заметил, что, когда он, Бурдин, говорил, этот человек глядел на него, кивал головой и чуть заметно улыбался.
«Кто такой?»
Уходя, решил обратиться к нему.
— Вы случайно не знаете, где можно видеть представителя шефа?
— Здесь.
— Знаю, что здесь, но где он?
— Вот — я и есть.
— Разве? — обрадовался Бурдин и протянул руку. — Мне вы очень и очень нужны. Где нам встретиться?
— Пойдемте ко мне.
Из Алызова Бурдин с Афонькой выехал перед утром.
