«Как бы беды не было: характер у Сергея горячий. А той «сударке» что еще надо? Живет в полном довольстве, как у Христа за пазухой».
Тревога Василисы Терентьевны оказалась не напрасной. Однажды Сергей вернулся из Зауральска ночью. Услышав в коридоре приглушенный смех Элеоноры, остановился возле дверей. Из комнаты послышался голос Охоровича и звук поцелуя. Сергей рванул дверь. Певица сидела на коленях чешского офицера и, прижав его голову к своей щеке, тихо смеялась. Увидев на пороге Сергея, испуганно вскрикнула и соскочила на пол.
Охорович поднялся на ноги, в смущении стал теребить темляк шашки. Сергей постоял с минуту у порога, как бы обдумывая что-то, и, опустив голову, вышел. На утро он распорядился запрячь лошадь в тарантас и спокойно вошел в комнату певицы.
— Съездить в лес хочу, решил отдохнуть от зауральских дел. У тебя нет настроения прокатиться со мной?
Элеонора приблизилась к Сергею и, пытаясь его обнять, спросила:
— Ты на меня не сердишься?
Сергей отстранил певицу и сдвинул брови.
— Не будем об этом говорить.
Через час они ехали по Толмачевскому бору. Горячее июльское солнце яркими полосами лежало среди деревьев, освещая густой папоротник и росший в низинах богульник. Воздух был прозрачен, насыщен запахом смолы. Всю дорогу Сергей был угрюм. Доехав до середины бора, он повернул лошадь в его глубь, удаляясь все дальше и дальше от дороги. От толчков тарантас бросало из стороны в сторону, но не обращая внимания на пеньки и кустарник, ветви которого порой хлестали по лицу, Сергей продолжал удаляться в лесную глухомань.
Элеонора тревожно посматривала на суровое лицо Сергея. Выбрав поляну, озаренную ярким солнцем, он сошел с тарантаса и не спеша вынул веревку из-под кучерского сиденья.
— Вылазь! — сказал он мрачно.
Элеонора неохотно спустила ногу на подножку тарантаса. Сергей рванул ее на траву и, повалив на землю, скрутил веревкой руки. В лесу прозвучал отчаянный вопль женщины. Стиснув зубы, Сергей поволок ее к дереву. Платье Элеоноры затрещало. Глаза певицы со страхом смотрели на молодого Фирсова.
— Сергей, Сережа! Что ты делаешь!
— А, заговорила, — задыхаясь от злобы, зашептал тот, прикручивая ее к дереву. — А с чехом тебе миловаться любо было, любо? — продолжал он, точно помешанный. — Я не то еще тебе приготовил, подлая тварь!
Вернувшись к лошади, он поспешно снял чересседельник и приблизился к певице.
Резкий удар ремня заставил Элеонору вскрикнуть. Сергей осатанело бил женщину. Сажней звала на помощь, но деревья, окружавшие поляну, были молчаливы, только какая-то пичужка испуганно метнулась в кусты.
Вскоре крики умолкли. Яркий луч солнца проник на лесную поляну, осветил лежавшую без памяти Элеонору. В лесу было тихо.
Остановив взмыленную лошадь у ворот дома, Сергей поспешно вбежал по ступенькам крыльца и направился в комнату Охоровича. Офицер с книгой сидел возле окна. Сергей, сдернув его со стула, подмял под себя. Стукнув его затылком об пол, вскочил на ноги и схватил лежавший на столе револьвер.
— Вон из дома! — крикнул он бешено и взвел курок.
Охорович с трудом поднялся и, опираясь рукой о стол, сказал:
— Я чешский офицер и не позволю, чтобы со мной обходились, как с врагом. Вы ответите. У меня есть солдаты.
— Убирайтесь ко всем чертям! Иначе я вас пристрелю, как собаку, — яростно бросил Сергей. — Ну!
Охорович, потирая ушибленный затылок, медленно вышел из комнаты, крикнув с порога:
— Вы будете отвечать перед военно-полевым судом!
Сергей опустился на стул и, обхватив голову, долго сидел неподвижно. Поднялся, провел рукой по лбу и, тяжело вздохнув, вышел. Через час он выехал из города, направляясь к Тоболу.
…Наступил вечер. В бору было попрежнему тихо. Лучи закатного солнца ласково ложились, золотили хвою и лесную поляну. Опустившись на корни дерева, лежала в тяжелом забытьи Сажней. Через прорехи порванного платья виднелись следы дегтя от чересседельника и сгустки крови.
Элеонора с трудом открыла отяжелевшие веки и, почувствовав нестерпимую боль от веревки, застонала. Вскоре до ее слуха из лесной чащобы донеслась песня и беззаботное треньканье на балалайке:
Барыня, топни,
Сударыня, топни..
Песенник приближался. Заслышав стон, умолк и, увидев привязанную к дереву женщину, торопливо направился к ней.
Это был кривой Ераско, который пробирался из Куричьей дачи в Марамыш на разведку. Поспешно развязав Элеонору, он поднял ее, покачал головой:
— Милая, да кто это тебя так разукрасил? Ишь ты, какое дело… Погоди, тут у меня знакомый мужик за бором пашет. Возьму у него лошадь. Только на телеге-то сюда, пожалуй, не добраться… — говорил он озабоченно. — Дойдешь со мной до дороги? А там в город доставлю…
Элеонора молча кивнула головой и, опираясь на Ераска, с трудом выбралась из лесной чащобы.
Дня через два, собрав с помощью Василисы Терентьевны вещи, она выехала из города.
Охорович, получив от старика Фирсова в подарок золотой портсигар, не стал настаивать на розысках Сергея.
Воинская часть Андрея Фирсова летом 1918 года была отправлена на Восточный фронт и включена в состав Третьей армии, действовавшей в районе Перми. Обстановка была сложной. Измотанные непрерывными боями с колчаковцами, плохо вооруженные, не имея резервов, части Третьей армии постепенна отходили на пермский рубеж.
В штабе дивизии, в состав которой входила воинская часть Фирсова, «окопались» знакомые Андрею по войне с немцами фон Дитрих и Омарбеков. Засилие старых специалистов чувствовалось и в бригадах. Ненадежен был тыл. Во многих сельских Советах и комбедах засели кулаки и их прихвостни. Начались диверсии. Взрывались полотно железной дороги и мосты. Тормозилась сдача хлеба.
Зимой Пермь пала.
Враг стремился к центру страны. Восточный фронт требовал неотложной помощи.
По предложению В. И. Ленина Центральный Комитет РКП(б) и Совет обороны направил к месту пермской катастрофы Ф. Э. Дзержинского и И. В. Сталина.
Зима стояла суровая. В лесах лежали глубокие снега. Дорог не было. Измученная десятидневным переходом часть Андрея расположилась на ночлег в одной из глухих деревушек.
Ночь. Спят темные многоверстные леса, где даже летом редко бывает человек. Зимой забредет в глухомань случайный охотник, и вдруг лесное безмолвие огласится гулким выстрелом, и вновь настанет тяжелая, гнетущая тишина.
Колчаковцы здесь не появлялись: тракт из Перми на Вятку был далеко, лесной край пугал их..
Передав отряд заместителю, Андрей выехал в штаб дивизии. Хотелось скорее знать, зачем вызывает его представитель ЦК.
Тот сидел за столом и, показав глазами на стул, произнес вежливо:
— Прошу.
Закончив письмо, Феликс Эдмундович выдвинул один из боковых ящиков и, положив перед собой личное дело Фирсова, углубился в него, делая на полях отметки красным карандашом.
— У вас высшее образование? Английский язык знаете?
— Да.
— В партию вы вступили в семнадцатом году?
— Да.
— Хорошо. Остальное мне уже известно… — подойдя к Фирсову ближе, Дзержинский сообщил:
— Организуется Урало-Сибирское бюро ЦК РКП(б). Для связи с омскими большевиками вам придется выехать туда. Вот письмо к товарищу Парнякову, — взяв пакет со стола, передал его Фирсову.
— Учтите, поручение весьма ответственное.
Простившись с Дзержинским, Андрей Фирсов вышел из вагона.
Посмотрев на улицу, запруженную оживленным народом, Андрей стал подниматься по лестнице дома, где помещался дивизионный штаб.
Его внимание привлекла небольшая группа вооруженных людей во главе с плечистым военным, остановившаяся у дверей кабинета фон Дитриха. Через несколько минут в дверях показался побледневший фон Дитрих. Последовала команда: «Отвести в Чека» и обезоруженного фон Дитриха вывели из здания.
Сутулясь, в сопровождении конвойных прошел и Омарбеков.
Андрей с облегчением вздохнул.
На рассвете следующего дня, получив документы на имя колчаковского поручика 46-го Исетского полка Николая Топоркова, убитого партизанами в районе Перми, Андрей выехал из Вятки.
В сером полусумраке виднелись смутные очертания домов, опушенные снегом деревья, бывшие купеческие лабазы, церкви. За мостом, на окраине города, лежала снежная равнина, а за ней шли редкие березовые рощи. Потянуло холодком. Началась поземка. Легкие волны снега с шуршанием катились одна за другой, исчезая в утренней полумгле. Монотонно гудели телеграфные провода. Прислушиваясь к их унылому напеву, Фирсов глубже спрятал лицо в башлык.
К вечеру он добрался до передовой линии. Оставив коня на заставе, стал ждать проводника. Предстояла ночь, полная опасностей, ночь, томившая своей неизвестностью. Выдержит ли он тяжелое испытание? Хватит, ли у него сил носить спокойно маску белогвардейца?
