Неожиданно мысли Григория Ивановича были прерваны дружным смехом сидевших в землянке партизан. Русаков увидел, как Епифан тянул к себе чьи-то торчавшие из-под нар ноги и, вытащив полусонного Ераску, усадил его возле печурки.
— Ну-ко, Герасим, сыграй что-нибудь ребятам, — попросил он музыканта и подал ему балалайку. Настроив свой инструмент, тот вопросительно посмотрел на партизан:
— Что сыграть?
— «Узника»…
В землянке наступила тишина. Зазвенели струны. Усевшись на нары и подперев рукой щеку, Григорий Иванович затянул мягким баритоном:
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой…
Батурин подхватил:
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном…
В хор влился страстный тоскующий тенор Шемета:
Клюет и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно…
Под сводами землянки, как призыв пронеслось:
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора…
Туман исчез. Ночное небо прояснилось. Через редкие разрывы облаков виднелись звезды. Русаков медленно шел по лагерю к крайней землянке. Перешагивая через спящих вповалку людей, остановился возле небольшого столика, на котором стояла лампа.
Какая-то женщина укачивала плачущего ребенка и, точно вторя плачу, тянула:
— А-а-а,
Бай, бай, бай,
Пойди бука под сарай.
Под сараем кирпичи,
Буке некуда лягчи…
Русаков узнал Лоскутникову. За ее спиной, растянувшись в проходе, спал Иоганн.
— Здравствуй, Федосья, — поздоровался Русаков, улыбаясь. — Ивана пришла попроведать?
— Ага. Вот только Василко отдохнуть не дает, — показала она глазами на ребенка. — Неспокойный, — вздохнула женщина.
— Весь в отца, — улыбнулся Григорий Иванович, — непоседа.
После окончания войны с немцами Иоганн остался в Марамыше, вступил в партию коммунистов. Как только началось восстание чехов, он ушел в партизанский отряд. Старый Лоскутников умер. Хозяйство легло на плечи Федосьи. Русаков при встрече с нею, всегда вспоминал жестокую расправу Пашки Дымова над Иоганном. Пытливо глядя на Федосью, он думал: «Любит, видать, своего Иоганна».
— Не боялась к нам итти?
— К вам? Нет. Сказалась соседке, что иду к сестре в Усково. Ты, Григорий Иванович, моево-та Ивана сохрани, — слабо улыбнулась женщина.
— Сохраню, Федосья, сохраню, вот как только прогоним беляков, и вернется домой.
— Скорей бы. Плохо без мужика в хозяйстве, все валится, да и Пашка Дымов лютует. Убить, говорит, тебя надо за то, что за пленника вышла да к тому еще коммуниста.
Григорий Иванович подошел к группе партизан, сидевших возле печурки.
— Сказывают, когда товарищ Ленин приехал в Питер, господа, которые тогда у власти стояли, давай перед ним хвостом вилять. «Пожалуйте, говорят, Владимир Ильич, с нами чайку попить. Насчет квартиры не сумлевайтесь, лучший дом отведем», — рассказывал партизан в старой шинели. — А Ленин им в ответ: «Меня, говорит, братья да сестры здесь ждут, к ним и пойду». «А много ли их у вас?» — спрашивают Ленина. А он показал на площадь, где народ его дожидался, и отвечает господам: «Посмотрите, если мало кажется, прибавьте моих брательников со всей пашенной Расеи. А вы, говорит, господа, своей дорожкой шагайте, потому не по пути мне с вами!» Подхватил тут народ Ленина и вынес на руках к броневику. Поднялся Ленин на машину, взмахнул кепкой, поговорил с народом по душам, да как крикнет: «Да здравствует социалистическая революция!» Услыхали это господа и… дуй-дери, кто куда от такого гостя.
Слушатели заулыбались. Улыбнулся и Григорий Иванович.
— А вы знаете, о чем говорил тогда Ленин?
— Нет, не слыхали, а ну-ко, расскажи, — партизаны подвинулись к командиру. Русаков стал рассказывать об Апрельских тезисах Ленина.
На небе одна за другой гасли звезды. Начинался рассвет. Первые лучи солнца пробивались через ветви деревьев, осветили поляну, заиграли яркими красками на зимних узорах маленьких окон.
Григорий Иванович направился к выходу, но его остановил пожилой партизан:
— Погоди. Так, стало быть, товарищ Ленин сказал, чтобы землю передать мужику?
— Да, об этом он говорил и раньше.
— Ну, а Колчаку по своей партизанской доброте мы так и быть отмеряем три аршина. Хватит ему!
— Он, говорят, длинный, Колчак-то, — усмехнулся кто-то.
— Ничего, ноги ему подвернем!
Русаков вышел из землянки. Какой-то молодой всадник торопливо погонял коня, невзирая на хлеставшие по лицу ветви. Увидев командира, он соскочил с седла и, не выпуская повода из рук, подошел ближе и козырнул:
— Связной партизанского отряда Дорофей Третьяков!
— Знаю, знаю, Дороня, рассказывай, что там у вас на заставе? — улыбнулся Григорий Иванович подростку.
— Все в порядке, товарищ командир!
— Ну как, привыкаешь к партизанской жизни?
Лицо подростка расплылось в улыбке.
— Мне бы, Григорий Иванович, винтовку надо, — протянул он. — Какой я партизан без оружия, — светлосерые глаза Дорони просительно смотрели на Русакова.
— Хорошо, ты ее получишь, только сейчас у нас с оружием плоховато, но винтовка у тебя будет, дай только время! — Когда молодой всадник повернул коня к заставе, Русаков, посмотрев ему вслед, подумал: «Хороший парнишка, исполнительный. Если бы не он, пришлось бы туго…»
О подвиге Дорони долго говорили в партизанском отряде. Случилось это летом прошлого года.
Дороня Третьяков только что прибыл в партизанский отряд. До этого он жил в селе Становом и батрачил у попа Сагайдака. В тот день, когда белоказаки во главе с подполковником Агаповым нагрянули в село, Дороня был на пашне. В полдень выпряг лошадей, пустил их пастись. Вскоре он заметил, как от села по направлению к березовой роще показалась толпа людей. Впереди под конвоем казаков шли арестованные коммунисты, сзади плачущие женщины, старики и дети. Казалось, все село пришло в движение. Чтобы лучше видеть, Дороня поспешно забрался на дерево, стоявшее недалеко от дороги, и, когда группа арестованных подошла ближе, узнал среди них своего соседа, секретаря местной партячейки Георгия Шведова. Арестованные шли тихо, с трудом передвигая ноги. Утром они были избиты. Лицо Шведова было в кровоподтеках, правая бровь рассечена, и глаз закрыт. Вместо рубахи висели лохмотья, пропитанные кровью, Дороня в страхе ухватился за толстый сук дерева и сидел, не шевелясь. Толпа приближалась. Вскоре со стороны села послышался стук колес. К роще подъехало несколько кулацких подвод. Арестованных рассадили по телегам. Под плач родных и ругань конвойных подводы скрылись в дорожной пыли.
Потрясенный Дороня все еще сидел на Дереве, провожая глазами толпу крестьян, которая возвращалась в село точно с похорон. Когда все стихло, подросток слез с дерева и бегом пустился в село. Ночью Дороня поймал хозяйского коня и с группой односельчан уехал в Куричью дачу к партизанам.
Прошло несколько дней. Дороня подружился с Иоганном и несколько раз ходил с ним в разведку.
Как-то они были на заставе. По дороге на Усково, которая шла через Куричью дачу, показалась вооруженная группа людей. Заметив, их, Иоганн направил Дороню к Русакову. Когда подросток вернулся от командира, незнакомые люди сидели на опушке леса, тихо переговариваясь. В их кругу находился человек, одетый в солдатскую шинель. Его красивое молодое лицо с гладко выбритым подбородком, с мягко очерченными губами, строгими темнокарими глазами, смотревшими мрачно из-под густых нависших бровей, было сурово. Высокий лоб незнакомца прикрывала серая офицерская папаха. Выставив ногу, обутую в хромовый сапог, он вынул серебряный портсигар и закурил.
— Николай Матвеевич, долго нас здесь будут держать? — обратился к нему один из прибывших.
— Подождем ихнего Главковерха, — бросил тот свысока. Заметив Дороню, незнакомец поманил его к себе.
— Мальчик, подойди-ка сюда!
— Я не мальчик, а партизан, — ответил ему с достоинством Дороня и выжидательно посмотрел на плечистого человека.
— Хорошо, — человек в шинели, скрывая усмешку, спросил с преувеличенной любезностью: — Товарищ партизан, скажите, Русаков скоро будет здесь?
— О вас ему говорено. Ждите, — Дороня осмотрел с ног до головы незнакомца тем критическим взглядом, которым только могут смотреть подростки, по-своему оценивая человека: «Задауша! Нет, к Григорию Ивановичу его не применишь. Тот — простой недаром его партизаны любят».
Показались Русаков, Батурин и несколько человек партизан.
Незнакомец круто повернулся им навстречу и, козырнув, подал команду своим людям:
