Женщина загнанно глянула на неё и опустила глаза. На груди белела аляповатая костяная брошка, какие делают в кустарной мастерской при мясокомбинате, где Римма юрисконсультствовала. Красные глаза, толстый слой пудры на щеках, пальцы дрожат…
— Я хочу развестись с мужем.
Тупо, заученно — видимо, бессчётное число раз репетировала дома эту страшную для неё фразу. И субботу неспроста выбрала, когда в консультации никого, кроме дежурного адвоката. Римма решила помочь ей.
— Пьёт?
Женщина вскинула глаза, уже завлажневшие, и в них мелькнуло что‑то детское.
— Да… — пролепетала она. — Да.
И вдруг губы дрогнули и некрасиво растянулись; дёрнулся нос. Римма знала это мгновение. Ещё чуть–чуть, и будут не юрист и клиент, который пришёл за деловым советом, а две женщины, две рассопливившиеся бабы. Спросила — отрывисто и сухо, как кнутом стеганула:
— Давно живёте?
Женщина взяла себя в руки.
— Семь лет.
— А пьёт сколько?
— Как теперь если — три года.
С мольбою смотрела на адвоката, словно та сейчас же, не сходя с места, могла исцелить её горе. Римма отвела взгляд. О детях спросила. Один ребёнок, девочка, четыре года…
— Как он относится к ней?
Долгое молчание… Сложно относится, поняла Римма. Любит, но даже ради неё, дочери, не в силах обуздать себя. Как это знакомо ей! — по собственному невесёлому Детству.
— Он любит её, — решилась наконец женщина.
Мельком улыбнулась Римма точности своей догадки.
До чего же похожи между собой несчастные семьи, а Толстой говорил — они разные! Чуть ли не дословно знала она, что последует дальше.
— Целует, когда пьяный… Пальцем ни разу не тронул. — Изо всех сил боролась она с подступающими слезами. Римма не помогала ей. — Но ведь он каждый день… Грязный, как свинья… — Она кусала губы, забыв с непривычки, что они накрашены. — Ввалится и лежит в углу. А она… Она…
Римма холодно прервала её:
— Вы размазали губы.
С недоумением, медленно подняла женщина мокрые глаза.
— Что?
— Губы размазали, — повторила Римма и вынула из стола зеркальце. — Он пробовал лечиться?
— Нет, — тотчас, с какой‑то даже радостной готовностью ответила клиентка, словно именно этого вопроса и ждала все время. — Я предлагала, но он и слушать не хочет. — С надеждой смотрела она в её очки. — Он не считает себя алкоголиком.
Адвокат произнесла — тихо и отчётливо:
— А вы представляете, что с ним будет, если вы бросите его?
— Он… он…
Римма не спускала с неё безжалостных глаз.
— Он погибнет, — выговорила женщина. — Но у меня нет сил больше! — взмолилась она. — Он все пропивает. Не только свою зарплату — мою тоже. Я деньги прячу. И девочка… Она у меня… моргать стала.
— Как моргать?
— Моргать… — Губы опять задрожали. — На нервной почве… Вот так. — Она часто–часто задвигала веками, показывая.
Лицо её гримасничало. Римма положила перед ней лист бумаги:
— Пишите заявление.
Женщина испуганно подняла глаза.
— Заявление о разводе.
Взгляд трусливо уполз в сторону. Закивала, подтверждая, что поняла, а пальцы то схватывали ручку, то выпускали её.
— Так, значит… развод?
Не за этим, стало быть, пришла сюда. Не развод нужен ей — поговорить с кем‑то, душу облегчить, ибо нет больше мочи терпеть в одиночку. Совет надеется получить — ведь должен же быть какой‑то выход, кроме развода, потому что какой же это выход — подвести человека под верную гибель! Римма кашлянула.
— Мы вызовем его сюда. Попробуем втолковать, что он болен, и, как со всякой болезнью, одной силой воли тут не справиться. Необходимо лечение. Попытаемся заставить его лечь в больницу.
Не адвоката, конечно, это дело — слепливать распадающиеся семьи, но, выйдя отсюда ни с чем, соберётся ли с духом снова предстать перед кем‑либо со своим крестом и позором?
— Эго можно? Если бы это…
— Пишите, — перебила Римма.
Смолкнув на полуслове, женщина принялась выводить под её диктовку старательные каракули.
Когда она вышла, гордо вскинув за дверью голову, в комнату заглянул Качманов. Не по себе было ему: отнимает время у занятого человека.
— Я сейчас… — На самом краешке стула пристроился он. — Вы говорили, если у меня появится что, чтобы я сообщил вам…
На лысине, широко светлеющей в свалявшихся русых волосах, искрилась испарина. Римма, поколебавшись мгновение, отчеканила, что напрасно он боится обеспокоить её. Вовсе не одолжение делает она — выполняет свою работу, которую, кстати говоря, подзащитный оплачивает.
Это подействовало. Обстоятельной и откровенной вышла беседа — впервые за все время. Римма получила в свои руки ниточку, которую тщетно нащупывала с самого начала.
Интуиция подсказывала ей, что Качманов Иванюка избил не из хулиганских побуждений, как классифицирует следствие, тут другое. Но что интуиция! — нужны факты. Ну хороший парень, ну добрый, ну посмотрите на его лицо — мыслимо ли, что человек с таким лицом способен на бандитские выходки? Все это не доводы. Принцип: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» — давно и напрочь отвергнут юриспруденцией, а к чуткому сердцу судей взывают лишь посредственные адвокаты. Не актёром, умеющим вышибить слезу из зала, Должен быть адвокат, а тонким и бесстрастным аналитиком. Факты и ещё раз факты! Они действуют на судей куда сильнее эмоций.
Как и предполагала она, в деле была замешана женщина. Качманов–старший назвал её имя: Люда Малютина. Кажется, было это у них серьёзно, но собирались ли пожениться, он не знает. Когда сына призвали в армию, Люда два раза навещала отца. А полтора года спустя он встретил её на улице с Иванюком…
— Я ничего не написал Виктору. Не моё дело. Но, мне кажется, у них из‑за этого… Иванюка он из‑за этого побил. Вы тогда спрашивали меня, но я… Зачем ещё девушку втягивать? — Он подумал и прибавил твёрдо: — Она хорошая девушка.
Картина менялась. Если удастся доказать, что Качманов действовал в состоянии сильного душевного волнения, то в понедельник она без особого труда добьётся переквалификации грозной 109–й статьи в 110–ю. А если это не просто ревность? — ведь Виктор не похож на человека, в котором дремлет зверь. Если это возмездие за поруганную честь девушки?.. Как мало у неё времени, с отчаянием подумала Римма.
— Вы сделали ошибку, что не рассказали мне раньше. — Она выдержала паузу и спросила быстро: — Все? Или есть ещё что‑нибудь?
Качманов не отвёл взгляда.
— Все.
Римма поверила. Но то, что у неё в руках, — слишком мало, это даже не факты, а предположение, которое пока что доказать нечем. Возможно, ей удастся убедить суд в несостоятельности обвинения по 109–й, потребовать возвращения дела на доследование, но это уже риск.
— Где живёт Люда Малютина?
Качманов знал лишь улицу — Московская, но этого оказалось достаточно. Через три минуты на столе у неё лежал адрес. Однако сперва надо было поговорить с Виктором. Отпустив отца, она позвонила начальнику следственного изолятора Мироненко, попросила срочной встречи с заключённым Качмановым.
— Откедова звонишь? — стал допытываться своим хитрым украинским голосом Мироненко. — Из дому, что ли?
— Я в консультации, Иван Тимофеевич. В понедельник суд. Мне необходимо увидеть его сегодня.
— А чего это ты в консультации торчишь? Вон погодка какая! Бабья осень. Баба ты или не баба?
— Баба, Иван Тимофеевич, баба. Но у меня сегодня черная суббота.
Пора бы привыкнуть за шесть лет, что Павел — чужой муж, отец чужого ребёнка, и это бесповоротно, навсегда, и потому какие чувства может вызывать у неё этот посторонний мужчина? — пора бы, но Римма не могла.
Едва он открыл дверь (не слишком уверенно, так что в первое мгновение она решила, что это ещё один клиент, последний), как она вспомнила о скором уже свидании с Валентином. Римму разозлило это. Будто она в чем‑то обманывала Павла! Будто она, брошенная жена, обязана хранить верность бывшему супругу.
По частям, с трезвым любопытством оценивала она его лицо. Строгие губы, которые, пожалуй, слишком тонки, морщина на лбу, узкий, чуть раздвоенный подбородок. Много седины в густых, не редеющих с годами волосах — и наверху, и в длинных курчавившихся баках. Элегантность не тускнела в нем с возрастом — напротив. Брюки тщательно отутюжены, белоснежный джемпер мягко обтекает горло.
— Ты так пристально разглядываешь меня…
Она узнала и эту интонацию полувопроса, и спокойный точный взгляд.
— Сравниваю тебя с одним моим знакомым.
— Ну и как?
Она пожала плечами.
— Ты дашь фору любому мужчине. — И, предоставив ему право самому решать, шутка это или всерьёз, продолжала тем же бесстрастным тоном: — Ты за Наташей? Мне кажется, она не поедет с тобой.
