Качманов не шелохнулся. Римма села поудобнее. Сколько бы ни продлилось молчание, первой она не нарушит его. Хотелось курить, но она никогда не делала этого в присутствии клиента.
— Откуда вам известно это имя?
По губам её скользнула улыбка.
— Я ведь тоже умею хранить чужие тайны. — Но не место и не время пикироваться сейчас. — Впрочем, —сказала она, — в данном случае я никому никаких обещаний не давала. Да и тайны тут нет. Нынче утром у меня был ваш отец. Он назвал имя этой девушки, сказал, что до армии вы встречались, а потом, кажется, у неё были какие‑то отношения с Иванюком. Какие — он не знает. Но о вашей девушке…
— Она не моя девушка! — перебил Качманов.
Римма, выждав паузу, закончила спокойно:
— Он очень хорошо говорил об этой девушке.
— Меня не интересует это.
Таким ершистым она ещё не видела его.
— Скажите, Виктор, — она впервые назвала его по имени. — Вы раскаиваетесь в том, что произошло?
Ноздри его затрепетали. Он уточнил с вызовом:
— Что вы имеете в виду? — И это развеяло последние сомнения Риммы относительно причастности Малютиной к делу Качманова.
— В том, что произошло у вас с Иванюком. — А тоном дала понять, что не представляет себе, как иначе можно истолковать её вопрос.
— Нет, — проговорил он. — Я не жалею, что начистил ему морду.
— В обвинительном заключении это классифицируется как умышленное телесное повреждение.
— Телесные повреждения я не собирался наносить.
— А что собирались? Начистить, как вы выражаетесь, морду и отпустить с миром?
— Да, — твёрдо сказал он.
— И что же изменило ваши первоначальные планы? Он стал сопротивляться? Но в материалах дела…
— Если б он стал сопротивляться! Он начал мерзости говорить.
— О ком? О вас?
Качманов не сразу ответил — ловушку почуял.
— Не обо мне.
Больше ей не вытянуть из него ни слова… Он слишком порядочен, чтобы повторять всю ту грязь, которую, выгораживая себя, лил на голову девушки Иванюк. А в том, что лил, Римма не сомневалась теперь. И грязь‑то эту она знала — сколько раз приходилось выслушивать в зале суда.
И все же, дабы исключить ошибку, решилась ещё на один вопрос — трудный и для Виктора болезненный:
— Если девушка, которая встречалась с вами, вышла бы за другого, вы стали бы сводить с ним счёты?
— За что же? — скривив губы, произнёс он.
Так она и думала.
— Но рукоприкладство в любом случае карается законом. И это справедливо. Вы представляете, что творилось бы, если б каждый вершил над другим свой собственный суд?..
— Представляю, — сказал Качманов. — Только, к сожалению, не всех можно судить тем судом… каким меня будут судить.
— Правильно. Но есть ещё суд общественного мнения.
— Какое там общественное мнение! Плевать они хотели на него. Тут кулаком надо учить.
Не дай бог брякнет такое послезавтра на суде! Одно дело, когда правонарушение совершено в состоянии сильного душевного волнения и преступник раскаивается в содеянном, другое — если он не только не раскаивается, а, напротив, принципиально отстаивает произвол. Подводит, так сказать, теоретическую базу.
— Мне будет трудно защищать вас, Качманов.
Он зорко глянул на неё и опустил глаза.
— Я не мог поступить иначе. — Кажется, впервые за все время его голос звучал виновато. — Но я не хотел, чтобы он попал после в больницу. Это правда.
Вот все, товарищ адвокат. Ничего большего я не могу сделать — ни для вас, ни для вашей защиты. Дальше выкручивайтесь сами… А Римма смотрела на него и думала не о предстоящем процессе — о Наташе. Встречайся её дочь с таким парнем, она была бы спокойна за неё.
— Я хочу посоветоваться с вами, Виктор. — Он опять насторожённо замер: подвоха ожидал. — Как вы считаете, Люда согласится дать показания суду?
— Не знаю, — буркнул он и отвернулся. Ему, дескать, все равно…
— У меня ещё к вам вопрос, Виктор. Если не хотите, можете не отвечать. Как вы считаете: обманувший один раз непременно предаст и вторично?
— Почему вы меня спрашиваете об этом?
— Я же сказала, что можете…
— Да, — перебивая, отчеканил он. На все вопросы были у него ответы, потому что все эти вопросы он уже задавал себе.
— Предаст вторично? — уточнила она.
— Да!
Нет, все равно ему не было. Как и ей не было все равно, любил ли её Павел…
— Я бы очень хотела, чтоб вы ошиблись, — задумчиво проговорила она.
Стиснув зубы, глядел он в окно. А она смотрела на него и ни на мгновение не сомневалась, что жизнь его в конце концов сложится счастливо. Как и у её Наташи… Как и у многих других людей. Чем‑то таким наделила их природа, чего у неё, у Риммы, нет и никогда не будет.
— Вы ничего не хотите передать Малютиной?
— Нет, — не изменив позы, твёрдо ответил он. И этого вопроса он ждал.
Она вдавила кнопку, вызывая дежурного.
У ворот уже стоял «Запорожец». Наташа проворно вышла, откинула спинку, чтобы мать могла пробраться на заднее сиденье.
— Мне позвонить нужно, — объяснила она. В небрежный золотой хвост были схвачены её прямые волосы.
С придирчивым вниманием всматривалась в неё Римма, отыскивая тот таинственный знак, которым отмечает природа людей счастливых. Не красивая же оболочка это.
Наташа посерьёзнела.
— Что? — спросила она. И прибавила тихо, так, чтобы не слышал сидящий в машине мужчина, пусть даже мужчина этот — отец: — Мне не идёт это платье?
Римма окинула платье взглядом.
— Тебе все идёт, — сказала она. — Я думаю, мне лучше сесть впереди. Я выйду на Московской.
— Почему на Московской? Ты поедешь с нами, к — Вот как? — произнесла Римма.
— Мы едем в «Светополь» обедать. А потом подбросим тебя куда надо.
— Угу, — подтвердил Павел. И прибавил: — Ты оказалась права: моё приглашение отвергнуто. Она не едет со мной.
Римма медленно перевела взгляд с Павла, на которого смотрела, пока он говорил (ей показалось, он говорил слишком мало), на Наташу.
— У меня дела, мама, — капризно произнесла та. А глаза спрашивали: «Неужели не понимаешь?»
Римма понимала. И не о том думала она сейчас.
В качестве кого поедет она? В качестве бывшей жены? Или как мать этой прелестной девушки, ради которой он и примчался сюда из другого города? По ней скучает, её хочет видеть, с ней говорить. В отличие от жены, дочь не бывает бывшей…
— К сожалению, я спешу, — сказала Римма. — Мне нужно ещё встретиться кое с кем.
— Успеешь! — У Наташи в голове не укладывалось, как можно пренебречь рестораном. — Мы после подбросим тебя.
«Мы», — отметила Римма.
— Потом будет поздно. Сегодня суббота.
Но Павла по–прежнему не выпускала из поля зрения. Он сел прямо, руки на руль положил. Его не занимал больше их женский разговор.
— Мама…
— Садись сзади, — не слушая, приказала Римма.
Машину Павел вёл молча, зато Наташа не умолкала ни на секунду. Этакой милой семейкой выглядели со стороны — мама, папа и их семнадцатилетняя дочь–красавица. Субботний выезд.
В сторону, противоположную от Московской, ехали они, а она заметила это, когда уже остановились у «Светополя».
— Прибыли, — сказал Павел и выключил зажигание.
Учащенней забилось её сердце. Все же он привёз её сюда — не спрашивая, наперекор её воле и отговоркам.
— Давай, мама, выходи!
Римма подчинилась.
В тени акации продавали дыни. Ярко–жёлтой горкой высились они, отгороженные пустыми ящиками. Треснувшие лежали отдельно. Их спелый аромат был приятен Римме. «Ты очаровательно выглядишь сегодня», — вспомнился вдруг комплимент Светы. Она быстро улыбнулась и прошла в галантно распахнутую Павлом стеклянную дверь.
Пока выбирали столик и устраивались, Наташа позвонила в вестибюле и, проворно сев, завладела меню. Долго изучала его, потом, вскинув голову, засмеялась.
— А выпить‑то нашему мужчине нельзя.
Павел сконфуженно развёл руками.
— Ничего, отец! — бойко успокоила Наташа. — Как стукнет восемнадцать — на права сдам. Доверишь руль?
Когда‑то Римма тоже собиралась сдавать на права — давно это было, вместе жили, и Павел только мечтал о машине…
Прочь! Зачем портить такие минуты? Ничего, что они пройдут, все ведь проходит, а сейчас ей хорошо. Когда в последний раз сидели вот так втроём? Давно, восемь лет назад, — тот последний раз был и первым: до этого Наташа не бывала в ресторанах. Как и сейчас, самостоятельно изучала меню, только много медленнее, — второй класс, с запинкой читала, — а они терпеливо ждали, пока выберет. Этот самый будет она… Ну как овчарок зовут… Рекс. «Кекс?» — подсказала Римма. «Нет, не кекс. Кекс я знаю, что это такое. Рекс», — упрямо и обидчиво повторила она. «Ромштекс?» — догадался Павел. «Ромштекс, ромштекс!» — обрадовалась она, хотя понятия не имела, что это такое, — из‑за схожести с собачьей кличкой выбрала…
