— Мы передадим, что вы сказали.
После их ухода Грязнов пробовал заняться своими обычными делами, но ничто не шло на ум, не было охоты возиться с бумагами, отдавать распоряжения, да, собственно, никому и не нужны его распоряжения: рабочие восприняли революцию, как «делай, что хочу», — второй день фабрика не работает. Важнее сейчас самому определиться в новых условиях. Вчера он был в городе, видел ликующие толпы разного народа. В торговых рядах лавочники украсились красными лентами, вид у каждого победный. Подивился: «Эти-то чему радуются! Ждут более оживленной торговли, что ли?»
Снова появился Лихачев. Когда открывал дверь, в конторе слышались густые голоса.
— Опять к вам.
Грязнов устало посмотрел на него, скупо улыбнулся.
— Беспокойное время настало, Павел Константинович?
— Обязанность такая, — неопределенно ответил конторщик.
На этот раз пришли не юнцы с винтовками, а пожилые рабочие, большинство из которых знал в лицо. Степенно расселись на стульях, словно собрались вести долгую, обстоятельную беседу. Стоял только один, с рябым острым носом, — Родион Журавлев. Ему, как понял Грязнов, поручено вести переговоры.
— Господин Грязнов, — взволнованно и зло стал говорить Родион, — вы отказались прибыть в училище, вы, как и ранее, хотели, чтобы мы пришли к вам. Вот мы и пришли. Интересует ли вас, что решили рабочие?
— Несомненно, за два дня митингования вы многое решили, — усмехнулся Грязнов.
— Да, многое. И наверно, кое-что вам придется не по нутру.
Грязнов резко поднялся с кресла. Стоял под портретом Затрапезнова, судорога кривила лицо. Сказал резко:
— Я не позволю разговаривать со мной в таком тоне!
— Тон — дело десятое, господин директор, — ровным голосом продолжал Родион. — Рабочие очень обозлены но вас. За многие годы копились обиды. Вот тут все сидящие — представители выборного фабричного комитета (Грязнов медленным наклоном головы дал понять, что принял к сведению). Общее собрание велело передать вам: рабочие больше не хотят видеть вас на фабрике…
Веселая усмешка пробежала по лицу Грязнова.
— Разве рабочие поставили меня заведывать фабрикой? Или фабрика уже не в частном пользовании Карзинкина? Удивительные вы люди. Можете передать, милейший: я уйду с фабрики, когда посчитаю нужным, или того захочет владелец. У меня все.
— Но у нас не все, — возразил Родион. — И заведывать не мы вас назначали, и фабрика пока не наша, но решение мы приняли и от него не отступимся. Общее собрание постановило арестовать вас. Мы хотели, чтобы вы выслушали ваших обвинителей, защищались бы. Вы не пожелали. Объявляем вам решение.
Грязнов изумленно смотрел на рабочего.
— Я не ослышался, милейший?
— Нет, вы не ослышались, господин Грязнов. Велено вас немедленно взять под стражу.
— Но это дикое самоуправство, точнее — глупая шутка, — Грязнов не верил в происходящее. — Вы должны понимать, что существует закон.
— Мы судили вас по революционному закону.
— Я не подчиняюсь вашему беззаконию.
Грязнов тряхнул серебряным колокольчиком. В дверь просунулся испуганный Лихачев. Разговаривали громко, и он многое слышал.
— Соедините меня… — Грязнов хотел сказать, чтобы соединили с канцелярией губернатора, и запнулся — нет канцелярии, как таковой. — Соедините меня с губернским комитетом, с Черносвитовым.
— Вовсе не обязательно, — сказал Родион Лихачеву. — Идите.
Старший конторщик поспешно прикрыл дверь.
— Вы хотите вытащить меня силой? — сказал Грязнов и уселся в кресло.
Родион оглянулся на своих молчаливых товарищей, прочел в их глазах одобрение.
— Вы сами пойдете, господин Грязнов. — Он вытащил из кармана наган, положил на край стола.
— Это чудовищно, — бледнея, сказал Грязнов. — Вы вынуждаете меня подчиниться. Но за это вы дорого заплатите.
— Грозилась дочка матку научить щи варить, — объявил Родион.
Все же пришлось Грязнову идти по улицам слободки под конвоем рабочей гвардии.
— Эк, как тебя перевернуло. Думали, отъешься на деревенских харчах… — говорил Родион Журавлев, разглядывая Артема.
Разговаривали они в помещении, которое фабричный комитет занял для себя. Стоял письменный стол и длинная лавка возле него — видно, принесли из курилки. На лавке сидели Маркел Калинин, Родион и Алексей Синявин. Артем только вошел, оглядывался с любопытством.
— Что тут у вас? Дела какие?
— Что тут у нас? — угрюмо отозвался Маркел. — Полицию всю арестовали. Грязнова — арестовали. Видишь, заседаем…
— Как! И Грязнова арестовали? — поразился Артем. — Ай, мужики! Ай, молодцы! — Хмурость их смешила его. — Да как же вам удалось? И Грязнова!..
— И его, — со смущением на морщинистом лице подтвердил Маркел. — Со зла, конечно, в горячке… Теперь думаем, не пойти ли на попятную. Выпустить бы, да не знаем, как людям об этом доложить…
Артем сел на лавку, прислонился к стене — был еще слаб. Не сразу дошло до сознания сказанное Маркелом. Опять удивился настроению всех троих: больно уж притихшие, непохожие на себя. Сейчас он шел улицей, раскланивался со знакомыми — у всех на лицах взволнованность, все оживлены, чувствуется — произошло событие огромной важности. Вроде даже воздух другой в слободке стал. И вдруг такая перемена…
— Что же так, — улыбнулся Артем. — Ну, арестовали и арестовали. Чего теперь каяться? Вы власть, выбранная людьми. Их власть…
— А вот каемся, — продолжал уныло Маркел. — Губернский комиссар нового правительства кадет Черносвитов дает телеграмму за телеграммой: «Произвол! Освободить немедленно!..» Плевали бы мы на него, невелика птица — комиссар. Карзинкин вмешался… Мы одному инженеру, другому: «Давай за Грязнова… Действуй». Видишь ли, оказалось, нельзя, чтобы кто-то на фабрике не действовал: вразброд все идет. Ну, отказываются, черти! Твердят одно: «Карзинкин назначит — буду, а так — увольте». А владелец грозит: «Фабрика вверена Грязнову, ему и быть на ней. Не освободите — остановлю работы». И это по нынешним-то голодным временам! Нельзя допускать останова… А задумываемся потому, что фабрика пока не наша. Карзинкина фабрика, приходится задумываться.
— Давно сидит Грязнов-то? Как хоть воспринял он свой арест? Ругался, поди?
— Еще бы не ругался! Прав, дескать, у вас таких нету. Получите ордер на арест от самой новой власти, тогда покорюсь. Говорим ему: «Мы и есть самая новая власть. Народная…» Да ведь его разве переспоришь?.. Кричит: «Убирайтесь, а то из города милицию вызову, сами в Коровники пойдете…» Видим, не сладить нам с ним: за рукав не потащишь, а сам нейдет из кабинета. «Я, — говорит, — подчиняюсь только закону». Родиоша вот догадался: револьвер вынул и этак… на стол перед ним. Он и затрясся, позеленел весь и больше ни слова не сказал до самой тюрьмы… С неделю, наверно, сидит. Когда это у нас было собрание в училище?.. — спросил Маркел своих товарищей. — С неделю… Велено было посадить его в ту камеру, в какой по его указке наши мастеровые сиживали. Слал-то он туда одного за другим легко, а сам в представлении не держал, что такое Коровники…
— Ай, молодцы! — опять похвалил Артем. — Если даже и придется выпустить, ему, с его-то характером, и этого достаточно…
— Склоняемся к тому, чтобы освободить. Только как народ посмотрит? Скажут люди: что крутитесь?
— Митинговать будем на общем собрании в училище… Наше нынче училище, как и в пятом годе, — сказал Синявин Артему. — Кстати, и за восемь часов голосовать решили, без урезки жалования…
Он умолк, потому что в дверь в это время робко постучали. После некоторого замешательства, подталкивая друг друга в помещение вошли юноша в гимназической шинели, угреватый, с бегающими боязливыми глазами, и мужчина, с дряблым, мясистым лицом — отец и сын Швыревы. Бухгалтер неуверенно прошел вперед, сын сконфуженно остановился у порога, почти с ненавистью смотрел в спину своего папаши.
Когда арестовали Грязнова, среди служащих началось смятение. С минуты на минуту ждал ареста и бухгалтер Швырев, второе лицо на фабрике после Грязнова. Пережив в постоянном ожидании, что его заберут, несколько мучительных дней, он не выдержал, подступился к сыну:
— Пойдем в фабричный комитет. У тебя есть заслуги… Поговори за отца.
— Какие у меня, папенька, заслуги? — недовольно возразил сын. Он только что вышел из гимназии, собирался поступить в университет, повзрослел и о своем выступлении на собрании рабочих вспомнил, как о чем-то стыдном.
— Балканский вопрос… Митинг на реке… Должны помнить.
— Не ты ли, папенька, выпорол меня тогда за этот балканский вопрос? — с укором произнес сын.
— Выпорол — не убыло, — не сдавался старший Швырев. — Идем…
