Рабочие забастовали. Узнав об этом, царь прислал из военной ставки телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай».
Начались аресты. 26 февраля в Петрограде была расстреляна демонстрация, расстрел вызвал взрыв всеобщего возмущения. И этот день стал первым днем революции. Солдаты перестали повиноваться командирам, начали избирать комитеты. Царь попытался прорваться в столицу из Могилева, где была ставка, — поезд его не пустили. 2 марта он отрекся от престола.
Егор сообщал, что избран в полковой комитет.
— Так чего же ты куксишься, генеральша? — усмехнулся Артем. — Вон какие дивные дела творятся! Глядишь, скоро и Егор объявится.
— Не объявится, — с мрачной безнадежностью сказала Лелька. — Хоть и новая власть, а все говорят: война до победного конца. А где он, конец, не видно.
— Здорово, Варюха-горюха!
Варя робко посмотрела на брата. Что-то во всем его облике потерянное и суетливое. И в приветствии его не было искренности, скорей какая-то бравада.
— Здравствуй, Алексей. Поставить самовар? Ты не очень спешишь?
— Я всю жизнь спешил, — сказал Грязнов, тяжело опускаясь на стул. — Теперь у меня есть время никуда не торопиться и думать. Думать долго, прерывать себя: «Ах, какой я был дурак!» Так, кажется, вскрикивают люди, которые понимают, что жизнь пустила их в расход?
— Не понимаю тебя, — сказала Варя, вглядываясь в его замученное лицо.
— Чего тут сложного — не понимать? — с раздражением проговорил он. — Сегодня, например, мне предложили работать под контролем мужиков, которые не смыслят в производстве. Там один из них, хромой, когда закуривал, просыпал на пол несколько табачинок и был так огорчен, будто потерял миллион. Или слишком бережливый, или скупой. Штаны у него залатанные… Знаешь, где он держит свой табак? В кобуре, которая висит у него на поясе. А револьвер, должно быть, в кармане. Я буду работать в кабинете, а он встанет возле меня с револьвером в кармане и будет сорить табаком на пол. И огорчаться. Приятная перспектива!.. Другой тяжело сопит, видимо, слова до него доходят, как издалека, с запозданием. Трудно думает… Третьему вообще неинтересно было сидеть. Для него куда приятнее воинские артикулы и стрельба. Но сидит… А теоретиком у них твой пасынок, и зовется он товарищем Александром. Где-то пропадал и, очевидно, насиделся голодом — прозрачен насквозь… Главное, ни чуточки не сомневаются в своем предназначении…
— Почему ты так зол? — неласково спросила Варя. — Их выбрали, и они в меру сил своих стараются делать то, что поручено. Моли бога, что они только пугали, не уничтожили тебя.
— Помилуй, за что? — Грязнов поднял голову, пытливо посмотрел на сестру, которая ставила самовар. Она старалась не встречаться с ним взглядом. — Если рабочие создают ценности, то то же делал и я…
— Ты и еще делал! — Она резко подошла к комоду, выдвинула верхний ящик, стала копаться в нем. Выкрикнула она таким расстроенным голосом, что Грязнов невольно притих. — На, посмотри!
Варя подала ему список фамилий, против каждой обозначен адрес, количество членов семьи. Список был большой, на нескольких страницах.
— Что это? — с недоумением спросил он.
— А это те, у которых по твоей милости мужья и отцы или погибли, или еще до сих пор страдают на каторге.
— С ума сошла! — сорвавшимся до хрипа голосом произнес он. — Не в моей власти было ссылать на каторгу. На то есть полиция.
— В твоей, — безжалостно возразила она. — Многие и многие шли туда по твоей указке.
— Ты преувеличиваешь. — Он уже овладел собой, старался говорить спокойно. — И потом, что бы ты делала?.. Представь себя на моем месте. Они стремились разрушить то, что я создавал, чему я посвятил всю жизнь…
— Не знаю, что бы я делала, но ты должен благодарить судьбу, что тебя не повесили на первой осине. Не понимаешь даже великодушия, с каким к тебе подошли, когда предложили работать по-прежнему.
— Не знаешь и ты. Предложили только потому, что поняли: им не обойтись без знающих людей. Если они даже и станут полными хозяевами, единицы только из них могут чего-то достичь. А без меня им не обойтись. И подтверждение этому сегодняшний разговор.
Варя молчала, собирая на стол. Он сказал:
— Тебе как-то удалось… И при старой власти жила в согласии с собой, не сомневаюсь, то же будет и теперь.
— Я многого не хотела. Жила как жила.
— Не то! Совсем не то! В пятом году я видел новую силу… хотя бы в лице твоего возлюбленного Федора Крутова. — Грязнов не заметил, что после этих слов Варя вздрогнула и сразу словно окаменела. Продолжал: — Не только любопытство, было какое-то уважение, заставляющее задумываться… Потом наступило торжество победителей. Хорошо, я был участником этого торжества. Догадывался, что сила не сломлена, хотя и в тени, но гнал от себя догадки, старался не думать — так было легче… Когда стареешь, чаще прислушиваешься к своему раздражению. В молодости я был более чуток.
— Ты был изворотливее.
— Спасибо, сестра…
Грязнов поднялся, нахлобучил шляпу на самый лоб. Варя удивленно посмотрела на него.
— Самовар готов. Ты что, и чаю не будешь пить?
— Не хочу…
— Что же ты решил?
Он пожал плечами.
— Когда шел к тебе, где-то еще была мысль остаться на фабрике. После разговора с тобой я ее утерял… Да… Разумнее будет уехать.
— Куда? Скрываться от своей совести? Но ведь везде для тебя будет одинаково?
— Везде… Может быть… Посмотрю, поезжу… Прощай, Варюха!
У крыльца Грязнов столкнулся с доктором Воскресенским. Петр Петрович, как это всегда делал при встрече с директором фабрики, чопорно поднял руку к козырьку меховой кепки, слегка поклонился.
— Алексей Флегонтович, я получил указание фабричного комитета занять ваш дом в Петропавловском парке для лечебницы. Как к этому отнестись?
Грязнов на мгновенье замешкался. «Они уже потянулись и к дому. А потом затянут и петлю на шее. Нет, пора… Испариться, расстаться со всем… Пусть крушение всего…»
— С восторгом, Петр Петрович, — с кислой улыбкой сказал он. — С восторгом. Что дом? Лечебница важнее.
— Вы давно не были на врачебном обследовании, — сказал Воскресенский, вглядываясь в бледное и злое, с резкими морщинами у рта лицо Грязнова. — Пожалуйста, выберите время. Надо заботиться о своем здоровье.
— Вы правы, Петр Петрович. Теперь мне только и остается заботиться о своем здоровье. — Он угрюмо усмехнулся и спросил: — А вы можете, доктор, исследовать не только тело, а душу, например?
— Вашу, пожалуй, нет, — раздумчиво и серьезно ответил Воскресенский. — У меня сложилось о вас слишком расплывчатое понятие.
— Вы с первых дней не можете побороть неприязнь ко мне. Помните, как после столкновения солдат с рабочими я попросил вас дать подложное медицинское заключение… И все-таки желаю вам здравствовать, доктор. Устраивайте свою лечебницу. Это, должно быть, станет прекрасная лечебница.
Площадь перебегал мальчишка с пачкой газет.
— Новости! Новости! Только что полученные новости! — кричал он, предлагая прохожим свежие газеты.
Грязнов как-то неловко дернулся на сиденье, перегнулся, хотел крикнуть газетчику. И не крикнул. Снова ссутулил плечи, опираясь всем телом на трость.
Кучер, не глядя на него, сказал:
— Я, Алексей Флегонтович, двадцать пять лет с вами езжу. На спину посмотрю и то уже понимаю, в каком вы чувствии. Сегодня чувства ваши почти как расхристаны.
— Чего? Чего? — изумился Грязнов. — Как это расхристаны?
— Ну, коли проще говорить… Вот держали вы кошелек с серебром, он у вас вырвался, шмякнулся на землю, и все серебро раскатилось. Там монетка, тут монетка, а общего счета нету…
Грязнов помолчал, обдумывая сказанное кучером. «Было ясное понятие в своем назначении и улетучилось, нет ничего: ни идеалов, ни стремления к делу, всегда так любимому…»
— Ты болтай, Антип, болтай, — сказал он, вспоминая, что кучер всегда забавлял его своими рассуждениями. — Только поглядывай за дорогой. Не вывали.
Снег разжиз и брызгал из-под полозьев. На поворотах санки заносило. С Зеленцовской они только что выехали на Большую Федоровскую улицу.
— Осмелюсь спросить, Алексей Флегонтович, — начал Антип. — Куда вы теперь направлятесь?
— Что? — Грязнов очнулся от дум. — А… вот ты о чем… К цветочнице из Лодзи. В Польшу… Знаешь, дама, которая умеет любить… К ней…
Антип степенно откашлялся. Он хоть ничего не понял, но согласно кивнул.
— Бабы энти любят, ежели есть деньги…
— А у меня есть деньги, Антип. Жил не размашисто, все в делах. Есть у меня деньги.
— Тогда можно, — одобрил кучер. — В трактире, когда сидишь, и то обновляешься. Обновление требуется… Опять осмелюсь: супруга с сыном осталась? Поди, не пондравится ей?
