Матвей молчал.
– И идут и едут, и летят. Давай, давай! Мы те надаем! Нету леса! Если хочешь, бери пилу и вали. А мы посмотрим, – Пантюха выкладывал накипевшее, и Матвей не встревал – пусть выговорится, хотя разговор уже вышел из-под его контроля и неизвестно чем мог теперь кончится.
– А забота о нас?? Только нa транспарантаx! Вспоминают, когда давай-давай! Жизнь развеселая… землю хочется грызть. А этот приехал в золоте, колбасу жрет, сало! Вот и сорвалась душа…
Он неожиданно схватил Матвея за грудки, скрутив штормовку и тельняшку узлом – с вывертом.
– Понял?
– Понял. – твердо сказал тот. – Ради таких моментов и жил. Пантюха медленно разжал клешню.
– Ну, тебя не касается. Ты нам понравился. Подгадал к моменту, ублажал. Но даже если бы и не подгадал… все равно. Люблю честность! Вот ты пришел и честно сказал: я мальчик Петя. За это… уважаем. Наливай!
Снова выпили, на этот раз неразведенного. Огнем пошло.
– Ладно. Будешь каждый день привозить по столько, а эшелон мы тебе погрузим.
– Браты! – сказал Матвей. – Все, что выдали, всадил в пойло. Дозвольте хоть на завод смотаться, деньжат выдавить.
– Не надо никуда мотаться. – махнул Пантюха. – Деньжатами снабдим, не такие убогие. Ты только поставляй исправно. А кого я пошлю? Этих? – он указал на сидящих вокруг. – Не подумай, мужики честные, но как дорвется который, либо в трезварий попадет вместе с бутылками, либо пропьет все неизвестно с кем. Что с него возьмешь? Наши люди.
Так началась одна из самых напряженных недель в его жизни. Он ездил в райцентр за сивухой, а бригада грузила эшелон. Откуда-то и эшелон нашелся – в округе явно уважали Пантюху. Работали ударными темпами, в сжатые сроки – каждый день грузили по три – пять платформ. Матвей шатался по райцентру, пил пиво, смотрел один и тот же фильм в клубе железнодорожников – «Женщины Востока», – хорошо что этот, смотреть можно, потом нагружал рюкзак голым спиртом – по настоянию бригады теперь он покупал только спирт, пачки чая для чифиристов, брал разные консервы и катил обратно.
Лесоповальщики возвращались со станции усталые, но довольные – наконец-то труд был им в радость, торопливо мылись и подсаживались к столу. Один из чифиристов к этому времени наваривал котел какой-нибудь гороховой похлебки с мясными или рыбными консервами, и начиналась долгая, задушевная беседа про жизнь, рассказывали разные случаи, происшествия, анекдоты – тут уж Матвей мог блеснуть своим запасом, посмешить народ. Утром похмелялись родниковой водой – потому и требовали спирт. Знали: сколько бы ни стояло на столе, все высосут досуха, на опохмелку не оставят, не принято у россиян, чтобы оставлять. А утром маяться? После спирта же достаточно хватить ковшик студеной – и снова косой, можно трудиться.
Матвей как-то пытался оставить пару бутылок на опохмелку из жалости, но бригадир хмуро предупредил:
– Такое брось. У кого-нибудь душа загорится, придушат тебя: давай, что спрятал! Никто не спасет. А так знают: все на столе.
Уроки жизни. И когда-нибудь сослужат они добрую службу, остерегут от глупого необдуманного шага.
В конце недели у Матвея начался неудержимый тремор, физиономия распухла и приобрела стойкий багрово-синюшный оттенок, в ушах звенело. Мучимый бессонницей он однажды вышел из барака и при ясном свете луны увидел, как по траве наискось мимо пронесся громадный черный медведь. Сначала он опешил: невиданное чудище! Решил посмотреть на следы. Подошел, и волосы зашевелились: росная трава не тронута. Сбоку раздался топот, Матвей обернулся так, что чуть не упал, – к нему приближался стреноженный конь Чалый, бригадный работяга, которого он часто подкармливал корками хлеба. Глаза у него как-то странно горели! На гриве сидело двое пацанят. «Кто бы это ночью?» Он не додумал, увидел короткие белые рожки на курчавых головках, острые сверкающие зубки и все понял.
– Ну, – сказал наутро Пантюха, выслушав его рассказ. – Не привык ты, малец, к нашим космическим перегрузкам. Это все виденица, предвестник белочки. Ничего, ныне заканчиваем. Привезешь в последний раз, но сам хватанешь немного, спускай на тормозах. А вернешься домой, иди в парилку, настегайся веником до остервенения и перед сном хлопни стакан, – только стакан! – белой. И на ближайшее время воздержись, мы тебе добра желаем. Привязался к тебе, как к сынку, жалко расставаться. Ежели прикрутит, приезжай, выручим. А это от меня… за маманю… – и он надел Матвею золотой перстень. Тот самый. Матвей хотел было запротестовать, но взглянув в хмурое лицо «бугра», передумал. Перстень он потом пропил. Не носить же!
Доставив эшелон леса, он не стал задерживаться на заводе. Все что думал о кадровике, высказал ему сразу при встрече, а тому сильно не понравилось.
– Тебе, гаду, зубы надо вылущить! – спиртяга еще бродил в венах и артериях, и Матвей не особенно выбирал выражения. Что ж ты меня втемную послал! Играй честно! Вурдалак!
– Вы пьяны! Я уволю вас по статье! – перешел на официальный визг тот. Однако понимал, что кишка тонка: Матвей только что получил от директора благодарность, премию и пошел отсыпаться.
Кое-как отойдя от недели беспробудного пьянства, Матвей обнаружил, что знаменит. Слава о толкателе, который за неделю пригнал эшелон леса из леспромхоза (и какого леса!), где самые тертые калачи сидели безрезультатно месяцами, пролетела по конторам. Матвея наперебой приглашали, и он мог выбирать. Так он стал профессиональным толкателем.
И успешно справлялся со многими заданиями. Потом были и главки, и тресты, и приемные, и встречи с высоким начальством, и милые секретарши, и отдельные номера фешенебельных гостиниц. И пить приходилось уже не только неразбавленный, но и коньяк, и виски, и саке, и джин, и коктейли и марочные, и сухие, разбираться – что с чем сочетается. Работа давалась ему легко – он словно был рожден для нее, умел сходиться с людьми, аргументировано говорить с самыми неприступными боссами и при этом поворачивал дело так, что собеседник испытывал настоятельную необходимость помочь этому доброму малому. Всегда был окружен друзьями, помогал многим…
Легко жил, не задумываясь. И первый удар в лоб получил, когда попал в нарко. Правда, и в нарко попал прилично, не как забулдыга. Начальство, увидев его после одной напряженной поездки, стало уговаривать: «Матвей Иванович! У вас видок – охо-хо! Не отчитывайтесь сейчас, не нужно, какой там отчет. А давайте-ка позвоним знакомому врачу и устроим вас денька на три в одно заведение. Подлечитесь, укрепите нервы…»
– В дурдом, что ли?! – шарахнулся Матвей. Чуть со стула не упал. – На ата-та километр? Да вы что? Это ж слава какая!
– Никто не узнает, – журчаще уговаривало начальство. – Все будет шито-крыто. Как вы могли подумать? Такого человека…
Все было брехней. Оказывается, группа захвата уже давно ждала в соседнем кабинете – в белых халатах, чопорные, доброжелательные. А Матвей кочевряжился, отнекивался, считая, что от его согласия что-то зависит. Но потом вдруг подумал: «А почему бы и нет? Все равно придется когда-то туда попадать». Он уже чувствовал. И согласился.
– Только на три дня. У меня дела…
– Вот и ладненько, – начальство разулыбалось: не нужно прибегать к грубой силе, вязать и волочь через кабинеты. Кто его знает, чем оно кончится.
Под столом незаметно нажата кнопка. Влетел заместитель, словно ясноглазый витязь. Не пьет, жизнь ведет здоровую, идет на взлет, как истребитель, анкета подобна снегу, полон свежих идей. Уже решено его и в академию отправить дабы выковать достойную смену трухлявеющему начальству, и выделить комфортабельную четырехкомнатную квартиру – спецзаказ! – и прочие перспективы сияют. Вот только грешок, несовместимый с кодексом: увлекается юницами. И толкутся эти юницы прямо в его кабинете, идут чередой нахально на глазах сослуживцев, вызывая отвлекающие эмоции. Ну кто из нас без грешка – думало снисходительно начальство, забывая о том что само оно уже давно без всякого грешка и скоро придется сдавать дела тому же ясноглазому витязю с идеями. Что ж, такова се ля ви.
– Слушаю, Ваваныч, – мягкой неслышной походкой барса приблизился заместитель.
– Так это… Матвей Иванович согласен. Проводи.
И как только он зашел в кабинет и увидел белые шапочки и халаты, все понял. Но было поздно: слово сказано, а слово свое он привык держать крепко – основа его профессии. Да и что толку протестовать?
Измерено давление, сосчитан пульс.
– Как спите? Как нервы? – начал было лицемерные расспросы старший команды. Матвей махнул рукой:
– Чего уж там. Везите.
И повезли. Кстати, судьба справедлива. По крайней мере один из вершителей акции позже погорел так круто, что даже Матвею его стало искренне жаль. А ведь акция позорная! Из-за родного предприятия входил он в перегрузки – и с благословения начальства, да что благословения – и средства субсидировались. А у ясноглазого витязя увлечение юницами кончилось тем, чего и следовало ожидать: опорочил непорочную. Родители влиятельные, кинулись в высокие сферы. И тотчас жахнули и по учебе в академии, и по спецквартире, и по всем перспективам. Пришлось бедолаге бежать куда-то в Тьмутаракань и начинать с нуля.
