– Мы ведь договаривались… только массаж, – шепнула она.
«Действительно, кто я такой, чтобы ее осуждать? Живет как умеет… лучше посмотри на себя – «образец», «воспитатель»!
Не хотелось возвращаться в гогочущую компанию, и они лежали на широкой кровати, прибившись друг к другу как дети в темном комнате. Она положила голову ему на грудь и голосок ее журчал, словно жалуясь:
– …Я была лучшим токарем цеха, передовиком. А он прохвостом, тряпкой оказался. Когда появилась первая угроза, я к нему: ты муж, решай. А он: разбирайся с этим делом сама. Взял и в море ушел, а денег оттуда не присылал, крохобор. Я к мастеру, начальнику цеха, в профком: поставьте на легкую работу! А те в ответ: где мы тебе при нашем производстве найдем легкую? В конце концов поставили заготовки по направляющим катать. Оно вроде бы и легкая работа, кабы заготовки путные были, а то больше брак, косые, а направляющие сбиты, выщерблены… Как сойдет пудовая, напрягайся, ставь ее на место сама, никто не поможет, джентльменов в цеху нет, каждый свой план гонит. В тот же вечер меня отправили в больницу, где и пролежала до родов. Никто передовика не навестил, так их… У матери было накоплено на смерть, на похороны – все проели, как Иринка родилась. Что делать? Причепурилась я и пошла…
– Куда? – приподнялся на локте он.
– В профком, чтобы слезы утерли! – насмешливо бросила она. – Вот так и начала. Вскоре благоверный является усталый после трудовых подвигов. Еще в море прослышал о моей новой работе без трудового стажа и – с кулаками. Бутылку о его голову разбила – от души – и вытолкала. С тех пор сама живу, за больничные не платят.
Ему хотелось плакать.
– А кого ждешь? – спросил хрипло.
– Такая, как я, всегда кого-то ждет… – она снова замкнулась, словно жалея, что и так много рассказала. – Ну, не бери в голову. Таких много, всех не пережалеешь.
Потом пошли вместе получать Пашкины копейки на почту. Сотня уже пришла телеграфом. Матвей взял у Пашки пучок зелененьких и передал Ларисе:
– Распоряжайся.
Пашка не роптал. По пути взяли еще пару женьшеневой – очень уж она понравилась, зашли в пивбар, просидели до закрытия и поплелись на Эгершельд. Не доходя до крутых ступенек, остановились: в проулке стояла машина с потушенными фарами.
– Лариса… – раздался из машины тихий голос.
– Это ж хмырь! – вспомнил Матвей. Сейчас сколько? Одиннадцать? Ждет, сердешный…
Машину с гоготом окружили. Лариса в белых брючках проворно открыла дверцу и плюхнулась прямо на сиденье рядом с шофером прямо на какие-то свертки.
– Там цветы! – растерянно воскликнул хмырь. Она отодвинулась, вытащила из-под себя букет в целлофане, протянула в окошко.
– Миллион, миллион, миллион алых роз! – грянул хор.
Она передавала свертки Матвею.
– Ах ты хмырь болотный… – приговаривал он. – Прикатил-таки, не терял надежды урвать… А жене с детишками что набрехал? На совещание или в командировку? – нагнулся он к водителю. Тот только таращил глаза.
– Что там? – спросила из машины Лариса.
– Коньячок, шампань… ветчина, сыр… – он разворачивал свертки. – Приличный кайф! Упорный, паразит.
Лариса обняла и чмокнула водителя в щечку, оставив темный след. Тут же платочком и стерла.
– Еще жена заметит… Не горюй! Сегодня не вышло, вишь, задержался этот. Приезжай еще, будь настырным! – она выпорхнула из машины. – А это… – она указала на свертки, – не пропадет.
– Не пропадет, – заверил его и Матвей. – А теперь дуй без остановки домой, тут мужские игры.
Последние слова утонули в реве мотора. Машина задним ходом вылетела из переулка, с визгом развернулась и умчалась.
– Ну ты котируешься, – покачал головой Матвей. – С тобой опасно по улицам ходить. С рукой оторвут.
Она, довольно мурлыкая, неповторимой походкой шла впереди. «Как мало нужно женщине! Чувствовать, что красива и желанна».
Катька хохотала. Видно, ясно понимала, что за ней вот так никто никогда не прилетит, покинув жену и детишек.
Снова пили в беседке, потом ходили к морю купаться, бегали по берегу. Незабываемые минуты раскованности, освобождения от нудной рутины!
Но они истекли. Наступал суровый рассвет буднего дня. Все выдохлись, задумчиво катали по столу хлебные шарики. Даже пылающий глаз Паши тускло тлел. Внизу шумели волны, море свинцово проступало сквозь туман.
– Вы сейчас пойдете или через полчаса? – спросила Лариса.
Они вяло рассмеялись. Перед этим Матвей рассказал, как был в Англии и его с товарищами пригласили в одно семейство. Встреча была восторженной, хозяин с гордым видом что-то показывал гостям («Я не знаю, что это за черпак, но он очень старинный».) Когда перешли в гостиную, славяне преподнесли хозяину бутылку «Столичной» («полагали, что тут же угостит, а он унес и куда-то спрятал!»), привезли столик на колесиках – сухарики, орешки, «бомбы» с яблочным сидром («Думали, что хоть какой-то алкоголь, а это квас».) Шел искалеченный разговор со словарем, а потом хозяин посмотрел на часы, на великовозрастного дылду и сказал: «Мой сын Майкл хочет спать. Вы сейчас поедете или через полчаса?» Как славянин приживется на той земле?
– Сейчас, только сейчас! – как и тогда ответил Матвей и, поднявшись, выжидательно уставился на женьшеневую. – До открытия лавок еще протянуть надо.
– Бери, – сказала она. – И коньяк.
– А шампань прибереги, он ведь приедет?
– Приберегу, – она смотрела на него глубоким непонятным взглядом. – Открою, когда снова появишься…
Он сгорбился и повернулся и лестнице, Пашка и Олег уже взбирались по крутым ступеням. Она вдруг закинула руки ему на шею и прошептала:
– Эх, все могло быть иначе…
– Что жалеть о нашей жизни искалеченной… – он осторожно высвободился и пошел не оглядываясь. На лицо наплыла легкая паутина…
Шли, курили, молчали. Направлялись в мансарду кривоносого художника. Дверь была открыта, свет горел, и художник хмуро корпел над каким-то плакатом.
– А-а, входите! – обрадовался он. Вгляделся: – Нашли все-таки?
– Ты даже работаешь? – Матвей подошел. На плакате под крикливой шапкой «Пьянству – бой!» – был правдоподобно изображен заросший щетиной алкаш за столом, где рядом с опорожненной бутылкой лежал хвост селедки, а на углу стола кривлялся чертик. Алкаш был похож на Рыбаченко.
– Давно заказали, а вот сегодня вдохновение нашло – просветленно посмотрел на плакат художник. Выскакивает гад все время, вот и решил писать с натуры.
– Кто выскакивает?
– Вот этот, – ткнул он пальцем в чертенка. – Давыдюка облюбовал. Я сначала сбивал его, а потом думаю – сейчас тебя изображу! И что же! Как увидел, что я рисую, сразу исчез.
– Да зачем он тебе с натуры? Рисуй, как бог на душу положит.
– Хе! Я ведь работаю по системе реального реализма. Вон Павлинову хорошо, он абстракционист и чертей видит в образе чернильных клякс. Неоалкоголик!
Вздохнув, посмотрел на часы.
– Рано еще, даже аптеки закрыты, а то бы луковой…
– У нас есть, – Матвей вытащил женьшеневую.
Художник тотчас выключил свет, запер дверь на ключ. Комната утонула в сером полумраке.
– Чтобы начальство по набрело… оно рано встает. Обходит мансарды, вынюхивает… А мы посумерничаем.
– Откройте! Телеграмма!
Художник вполголоса выматерился. Бутылки быстро попрятали и он медленно поплелся к двери. Сидящие за столом пригнулись.
Щелкнул ключ, в проеме смутно виднелась темная высокая фигура.
– Капуста у вас? – спросила фигура хрипло. – Вот, возьмите, ему телеграмма.
И загрохотали удаляющиеся шаги.
– Капуста? Какая капуста? – бормотал художник, держа телеграмму вверх ногами. – Ничего не понимаю…
– Это я, – Матвей подошел. Но откуда они узнали…
– Они все знают, – прошипел художник, косясь на дверь. – Ты что, не видел, кто принес телеграмму? Тот самый, с алебардой и крыльями…
Матвей дрожащей рукой взял желтоватый листок, подошел к окну. Строчки, напечатанные почему-то алой светящейся краской, прыгали перед глазами: «Нахожусь Хабаровске жду Лена».
Значит, Хабаровск. Город его юности. Завтра же он туда выедет и снова пройдет по знакомым до боли местам. Амурский бульвар, Ласточкино гнездо, буфет «Дальний Восток», улица Комсомольская – вниз и налево, Казачья гора, или просто Казачка.
После долгих розысков он получил наконец сообщение, что Лена находится в верховьях реки Бикин, на метеостанции в Улунге. Туда иногда летали самолеты или вертолеты, если случится что. Но ждать этого…
– Лучше всего добираться из селения Красный Яр моторкой, – сказал ему знакомый охотник. – Присоединись к промысловику… А пройти двести километров вверх по таежной реке – раз плюнуть. Только заломов берегись. Там немало потонуло…
Я пишу не об алкоголиках и не для алкоголиков, а для юношей, которые ищут интересной жизни и веселого общения, для тех, кого извращает наша варварская цивилизация, спаивающая их на каждом перекрестке. Я пишу эту книгу для здоровых нормальных юношей настоящего и будущего.
