Тотчас же к ним подошла женщина в сером халате и велела идти за собой. У Бебы опять сжалось сердце; она обвела взглядом ряды зарешеченных окон, потом оглянулась на Ларральде и заставила себя улыбнуться и помахать рукой.
— Номера я не забуду! — крикнул тот, сложив ладони рупором.
Девушек было задержано немного, и их всех рассадили по разным камерам. Беба оказалась в обществе нескольких работниц с текстильной фабрики, арестованных за участие в какой-то демонстрации, и двух мегер гнусного вида, на воле промышлявших наркотиками. Разговаривать с мегерами было противно, а работницы были слишком озабочены своим положением и все время шептались между собой, поэтому Беба оказалась предоставленной самой себе. Одна из мегер в первую же ночь украла у нее нейлоновый шарфик; Беба видела это, но решила не связываться. После завтрака и уборки камеры она села на свою койку со сложенными на коленях руками и просидела так целый день, уныло глядя на зарешеченный кусочек яркого неба. Лежать или ходить по камере не разрешалось — надзирательница то и дело заглядывала в глазок.
Время от времени Беба принималась потихоньку плакать, думая о том, как воспринял ее исчезновение сеньор Бюиссонье. Если бы не это, в ее положении не было бы ничего особенно страшного. Случайное участие в студенческих беспорядках — это же не преступление. О своем новом знакомом Эрменехильдо Ларральде она не думала, только иногда вспоминала о нем в связи с его предсказаниями о возможном сроке заключения. Целая неделя — это же страшно много, завтра или послезавтра Бюиссонье заявит в полицию, и тогда ее обвинят уже не в этой дурацкой студенческой драке, а в гораздо худшем. Кто поверит, что она попала в эту историю случайно, а не нарочно, чтобы на несколько дней засесть в тюрьму и замести следы? Ей очень хотелось посоветоваться с кем-нибудь из текстильщиц, но те явно сторонились ее, — слишком уж нарядно она выглядела со своей модной прической.
Нестерпимо медленно прошли первые сутки заключения, потом вторые. На третий день Беба уже не помнила себя от отчаяния. Ей начинали вспоминаться всякие страшные истории о людях, которые проводили в предварительном заключении по нескольку месяцев, не получая свидания со следователем. Потом припомнила какую-то женщину, которую в тюрьме остригли под машинку; Беба ужаснулась и решила, что если с ней такое сделают, то она немедленно покончит с собой. Вечером ее вызвала надзирательница и повела по бесконечным коридорам. Куда и зачем ее ведут — стричь или пытать — было неясно; Беба приготовилась к худшему. Она так ясно представила себе стол с ремешками, о котором говорил Ларральде, что ей стало тошно от страха, а ноги перестали повиноваться. Но как раз в этот момент надзирательница остановилась у одной из дверей.
— С тобой будет говорить господин комиссар, — строго сказала она Бебе и позвонила. — Отвечай только правду и не вздумай закатывать истерик — он этого не любит…
— Входите! — крикнули изнутри.
Надзирательница открыла дверь и подтолкнула Бебу вперед — та из вежливости хотела уступить ей дорогу.
— Вы вызывали задержанную Монтеро, сеньор комиссарио.
— Кого? Какую еще Монтеро?
— Это из тех, сеньор комиссарио, что задержаны шестнадцатого.
— А-а, да. Хорошо, вы пока свободны. Сюда, сеньорита…
Беба со страхом приблизилась к столу, за которым сидел унылого вида полицейский офицер с зализанными на макушке редкими волосами.
— Садитесь, сеньорита Монтеро.
Беба опустилась на краешек стула.
— Как вам известно, — начал комиссар скучным голосом, заглянув в лежащий перед ним список и поставив в нем птичку, — вы задержаны за участие в событиях, разыгравшихся шестнадцатого февраля на медицинском факультете. Что вы имеете сообщить по этому поводу?
— Я… Мне нечего сообщить… — запинаясь от страха, пробормотала Беба. — Я совсем не студентка, сеньор комиссарио…
— Это усугубляет вашу вину. Что вы делали перед зданием факультета?
— Ну… я просто проходила мимо… а потом попала в толпу и не могла выбраться. Я ехала с пляжа, сеньор Комиссарио… просто остановилась поглядеть.
— Вы проходили мимо или вы остановились? Это не одно и то же!
— Я проходила и потом остановилась…
— Но вы принимали участие в драке?
— Нет… Я только хотела растащить — там дрались двое, и я… я, кажется, ударила одного сумкой… Они так дрались, что мне стало страшно.
— Сумку у вас отобрали в тюрьме?
— Да, сеньор комиссарио.
Комиссар снял телефонную трубку и велел принести вещи задержанной Монтеро.
— Вы ехали с пляжа, говорите? — снова обратился он к Бебе.
— Да, сеньор комиссарио…
— Живете с родителями?
— Нет, сеньор комиссарио, мои родители умерли. Я живу одна… То есть, я хочу сказать, — с подругой.
— У вас есть состояние?
— Нет, сеньор комиссарио…
— В таком случае, почему вы не работаете? Вы были на пляже не в воскресенье. На какие средства вы живете?
— Я работаю натурщицей, сеньор, комиссарио… Позирую для художников.
— А-а… позируете?
Комиссар оглядел ее и усмехнулся, Беба под его взглядом покраснела.
— Да, позирую! — запальчиво отпарировала она. — А что такого?
Он успокаивающим жестом выставил перед собой ладони:
— Тише, тише! Я тебе что-нибудь сказал? Вот и не волнуйся…
Положив перед собой лист бумаги, комиссар развинтил вечное перо и попробовал его на ногте. С минуту он писал, не обращая больше на Бебу никакого внимания, потом в дверь стукнули, и вошел полицейский с пляжной сумкой. Комиссар жестом велел положить ее на стол.
— Твоя? — спросил он у Бебы, откладывая бумагу.
— Моя, сеньор комиссарио…
— Глянь, Лопес, что там у нее.
Полицейский развязал сумку и вытащил скомканный купальник, полотенце, флакон туалетного масла и портмоне.
— Над столом хоть не труси! — Комиссар взял папку и ребром ее смахнул на пол насыпавшийся из сумки песок. — Больше ничего? Клади обратно… — Флакон с маслом он развинтил зачем-то, понюхал и отдал Бебе вместе с сумкой. — Ладно, забирай и катись отсюда. Но учти! — Он хлопнул ладонью по столу и угрожающе повысил голос. — Влипнешь еще в одну такую историю — посажу на шесть месяцев. Ясно? Так или иначе, досье на тебя уже заведено, поэтому сиди тихо. Лопес, проводи ее на выход. Да, минутку — тут еще надо расписаться…
Беба, не читая, подмахнула какую-то бумагу и выскочила за дверь, пока комиссар не передумал.
— Куда спешишь? — сказал вышедший следом за нею Лопес. — Сейчас еще пропуск будем оформлять…
Когда она наконец вышла на свободу, уже стемнело. Подкатил автобус, в довершение ко всему еще и полупустой; заняв место у окна, она с наслаждением смотрела на мелькающие мимо дома предместья и все еще не совсем верила свободе. Скоро узкие улочки сменились широкими, ярко освещенными авеню. На одной из остановок Беба увидела телефонную будку и, расталкивая пассажиров, бросилась к выходу.
Она звонила долго, то и дело вешая трубку и снова бросая в щель двадцатицентовую монету. Телефон на другом конце провода был занят. «Странно, с кем это он так долго говорит? — подумала Беба, выходя из будки. — Позвоню еще раз, позже».
Линда встретила ее без удивления — спокойно отложила книгу и улыбнулась:
— Ну, здравствуй. Понравилось в тюрьме?
Беба опешила:
— А ты откуда знаешь?
— Из газет, откуда же еще, — лениво ответила Линда, потягиваясь. — Я в тот же день, когда ты поехала на пляж, вечером была у парикмахера и начала просматривать вечерние газеты… Как раз только что принесли, часов в семь это было… Читаю — какие-то студенческие беспорядки, и вдруг в списке задержанных твоя фамилия. Представляешь, какой шок? Чего ради ты туда полезла?
— Подожди, все расскажу. Бюиссонье не звонил?
— Никто не звонил, насколько я знаю. Знаешь, а у меня новость: уезжаю с Линаресом, и, наверное, очень скоро.
— Серьезно? Ну, смотри… Он все-таки жулик. Впрочем, ты его знаешь лучше.
— Конечно. Ну а ты как — благополучно отделалась?
— Да, но только я сейчас прежде всего должна искупаться… Ты не можешь себе представить, я три дня не мылась. Там жуткие клопы — вот такие, меня всю искусали. Боюсь, еще с собой принесла. Слушай, достань мне белье и полотенца, я даже не хочу лезть в шкаф… Ты умрешь со смеху, когда я тебе все расскажу…
7
На следующий день, с утра, Линда отправилась начинать хлопоты о паспорте. Беба еще несколько раз пыталась позвонить Бюиссонье, но опять безуспешно. Телефон был, очевидно, испорчен, так как все время слышались те же отрывистые сердитые гудки.
Наспех позавтракав, она оделась с особой тщательностью и вышла из дому раньше обыкновенного. Не было еще десяти часов, когда она позвонила у двери своего нового патрона. Долго никто не отзывался, и Беба уже подумала было, что Бюиссонье вообще исчез, когда, за дверью послышались непривычно шаркающие шаги.
