Наспех позавтракав, она оделась с особой тщательностью и вышла из дому раньше обыкновенного. Не было еще десяти часов, когда она позвонила у двери своего нового патрона. Долго никто не отзывался, и Беба уже подумала было, что Бюиссонье вообще исчез, когда, за дверью послышались непривычно шаркающие шаги.
— А, это вы, — равнодушно сказал Жерар, отворив дверь. — Заходите.
Свет в передней был выключен, и Беба не разглядела его лица, но ей почему-то показался странным весь его вид.
— Добрый день, Херардо, — весело заговорила она, не успев даже сообразить, что именно ее поразило, — воображаю, как вы меня ругаете. Вы знаете, со мной случилась такая история…
— Истории случаются… с каждым, — каким-то спотыкающимся и в то же время равнодушным голосом отозвался Жерар, входя вместе с ней в залитый утренним солнцем ливинг. Закрывая дверь, он пошатнулся — и только тут Беба увидела, что он совершенно пьян. В такое время?..
— Что с вами, Херардо? — удивленно спросила она, останавливаясь перед ним. — Вы выпили лишнего? Странно, я не думала… Да и кто же пьет с утра?
— Кому нужно… тот пьет, — подмигнул Жерар, беря у нее из рук сумочку. — Будьте как дома, прошу вас. Стаканчик коньяку? Или вы предпочитаете это, как его… в-виски? Вы же американка…
— Спасибо, я ничего не хочу, — уже встревоженно сказала Беба, не сводя с него глаз. — Послушайте, Херардо, у вас какая-то неприятность?
Жерар покачал головой, скривив губы, и отмахнул свисающие на лоб волосы.
— Что вы… мадемуазель Монтеро… — пробормотал он, свалившись в кресло рядом с уставленным бутылками столиком. — Впрочем, мы же перешли на «ты», у меня совсем вылетело… Не обращай внимания.
Он неторопливо вытянул полстакана золотистой жидкости и, поморщившись, принялся задумчиво жевать ломтик лимона.
— Ты говоришь — неприятность, — усмехнулся он, выплюнув корочку. — Что ты, моя кошечка… У меня огромная удача! И я ее праздную… уже второй день. Или третий?
Беба натянуто рассмеялась и присела на край дивана.
— Я за тебя рада, Херардо… если у тебя и в самом деле удача. Но только мне кажется… Херардо, может быть, тебе хватит? — робко спросила она, когда он опять взялся за бутылку.
— Чеп-пуха… нонсенс, как говорит Аллан. Сейчас мы выпьем вместе — за мою колоссальную удачу… Рекомендую, Беба, — настоящий «кордон блё»… лучший из французских коньяков. Пр-рошу!
— Нет, Херардо, я же сказала…
— Мадемуазель… — Жерар прикрыл глаза и поклонился, едва не свалившись с кресла. — Не смею настаивать. Баше драгоценное здоровье…
— Спасибо, — прошептала Беба, глядя на него уже со страхом.
Жерар выпил и трясущимися пальцами разорвал пополам кружок лимона.
— Итак, у меня удача. Ты не хочешь меня поздравить? Ну да, ты же еще не знаешь, в чем дело…
Он покачал головой, жуя лимон.
— Дело в том, что я теперь богат… как сорок тысяч крезов. А это главное в жизни, не так ли? Ты купила себе шубку?
— Нет еще…
— И не надо. Через месяц я куплю тебе горностаевую мантию. Знаешь, такую, с хвостиками. — Он клюнул носом и повертел в воздухе пальцами, по-видимому желая изобразить хвостики горностаев. — Устраивает тебя?
— Да, — растерянно улыбнулась Беба, стараясь попасть ему в тон. — То есть, я не знаю, в ней, пожалуй, неудобно ходить? Будет путаться в ногах, она ведь длинная.
— Укоротишь — по моде, — решительно сказал Жерар. — Да, так что я хотел.
Он на минуту прикрыл глаза, и Беба похолодела: его мертвенно-бледное лицо с трехдневной рыжеватой щетиной на щеках вдруг представилось ей мертвой маской.
— Херардо! — вскрикнула она испуганно. — Тебе нехорошо?
— Нет, напротив, — пробормотал он, с усилием открывая налитые кровью глаза. — Что ты. Я же тебе сказал — мои дела идут просто замечательно, как никогда.
— Конечно, Херардо, я верю. Приготовить тебе крепкого кофе?
Жерар что-то промычал, отрицательно мотнув головой.
— Никуда не ходи, — сказал он спустя минуту. — Нам нужно… поговорить.
— Да, я слушаю…
— Ты рада, что у меня… есть теперь деньги?
— Я думаю, они были у тебя всегда. — Беба пожала плечами. — Но вообще я за тебя рада, конечно.
— Вот именно. Нет, раньше их у меня не было… Но теперь есть. Понимаешь? Это самое главное… Ты согласна, что в жизни самое главное это деньги?
Беба чувствовала себя совсем неловко. По сути дела, нужно было уйти, но ей страшно было оставить Херардо одного в таком состоянии. Нужно обязательно напоить его черным кофе, и побольше… Но что с ним случилось?
— Да… я не знаю, — растерянно ответила она, когда Жерар с упорством пьяного повторил свой вопрос. — Конечно, без денег нельзя жить, Херардо… А насчет того, что в жизни главное, я просто никогда не думала. Но я подумаю, если ты хочешь.
— Н-не нужно… Об этом уже думали без тебя. Главное — это деньги. Понимаешь — день-ги! На моем языке это называется l'argent, на языке Аллана — money. Time is money! Ты говоришь по-английски?
— Нет, Херардо…
— И не надо. Запомни только одно слово — money. Деньги! Это главное, Беба, а все остальное… всякие такие штуки, как мораль… — Жерар покривился и пальцем прочертил в воздухе большой крест, — …все это чушь, мы живем в двадцатом столетии… и в наши дни Фортуна отдается реалистам — тем, у кого набиты карманы. Видишь, Беба, даже богиня Фортуна и та отдается за деньги, как… впрочем, как все мы. Ты ведь не станешь этого отрицать?
— Прости, я не совсем поняла, — пробормотала Беба.
— Ладно, поясню…
Он снова налил себе коньяку и выпил, и снова закусил лимоном, сжевав его на этот раз вместе с кожурой.
— Слушай меня, Беба. Пятьдесят тысяч пиастров для тебя большие деньги?
— Пятьдесят тысяч песо? О, конечно, громадные…
— Не правда ли? А если я предложу их тебе только за то, чтобы ты сегодня провела ночь у меня в спальне?
Беба уставилась на него большими глазами, медленно заливаясь краской.
— Что за шутки, Херардо?.. Разве я дала повод?..
— А я вовсе не расположен шутить, моя мышка, — с усилием выговаривая слова, заявил Жерар. — Это серьезнее, чем вы думаете, мадемуазель…
— Ах вот как, — тихо сказала Беба и вдруг вскочила с дивана. — Вот как! Так вот, значит, для чего вы мне дали те деньги! В таком случае вы слишком рано проговорились, мой сеньор! — крикнула она, направляясь к двери.
Жерар, вскочив с места с неожиданным для пьяного проворством, настиг ее и крепко схватил за руки:
— Постой, Беба…
Беба отшатнулась, пытаясь высвободиться.
— Пустите меня, слышите! Вы что — хотите, чтобы я закричала?
— Выслушай, что я тебе скажу…
— Мне нечего вас слушать. Пустите!
Она вырвалась вдруг таким резкий движением, что Жерар потерял равновесие и снова схватился за нее, чтобы не упасть. Беба размахнулась и звонко ударила его по щеке. Мгновенно протрезвев, Жерар отступил на шаг, глядя на нее остановившимися глазами.
— Как вам не стыдно! — крикнула она с отчаянием. — Как вам только не стыдно! Я еще думала, что… — голос ее задрожал и прервался, — что вы совсем не такой, как все эти… Господи, что вы наделали, Херардо!
Она расплакалась навзрыд, закрыв лицо руками. Жерар отошел к своему креслу, сел, опустив голову. Плакала Беба долго, он молчал. Постепенно она начала успокаиваться.
— Пойдите приведите в порядок лицо, нельзя так выходить, — сказал он негромко, когда она, всхлипывая, взяла со стола свою сумочку. Беба послушалась, ушла в ванную. Жерар, проводив ее взглядом, взял трубку и трясущимися пальцами стал набивать, рассыпая табак себе на колени.
Через несколько минут Беба вернулась — с восстановленной косметикой и в солнцезащитных очках.
— Деньги я вам верну по почте, — не глядя на Жерара, сказала она, уже взявшись за ручку двери. — Сегодня же!
Вернувшись домой, Беба выдернула из-под кровати чемодан, достала спрятанные на дне четыре билета по пятьсот песо и снова вышла на улицу, в знойное безветрие февральского полдня. В маленьком помещении почтовой конторы было еще жарче, дребезжащий в углу вентилятор без толку перемешивал густой и липкий, как патока, воздух, чиновник за барьером — в расстегнутой рубашке с засученными рукавами — выписывал и штемпелевал квитанции с осоловелым видом, то и дело отирая лицо мокрым платком. Беба стояла в очереди с заполненным бланком в руке и чувствовала, что ей вот-вот станет нехорошо. От духоты ее очки сразу же запотели, но она не снимала их, чтобы не показать заплаканных глаз.
Сдав наконец перевод, она торопливо вышла из конторы и, перейдя на другую сторону улицы, остановилась под парусиновым навесом у витрины какой-то лавчонки. Еще полчаса назад ей казалось, что, освободившись от этих денег, она освободится и от сознания незаслуженной обиды, смоет с себя всякий след полученного оскорбления. Но этого не случилось, ей вовсе не стало легче оттого, что она порвала последнюю нить, связывавшую ее с Бюиссонье. Она не могла сейчас понять, что с ней происходит. Почему случившееся так ее потрясло?
