— До 27 февраля против «романовцев» полиция не предпринимала ничего. Над коммуной по-прежнему развевался красный флаг. Власти, по-видимому, считали, что у ссыльных вскоре иссякнут запасы продовольствия, и они сдадутся. Но вот к дому подошел полицмейстер и крикнул: «Требую разойтись. В противном случае применим силу!» Ссыльные ответили отказом. Оцепление усилило бдительность. Однако двое ссыльных, оставшихся за пределами коммуны, наняли пару лошадей, погрузили на сани десять пудов хлеба и других продуктов, привязали к дуге колокольчики и среди бела дня проскочили через полицейскую цепь к коммунарам. Полицейские приняли их за почту… — Понимая, что осажденные могут держаться долго, вице-губернатор приказал открыть огонь. Был убит один коммунар, несколько ранено. 7 марта, в восемь часов утра, после восемнадцатидневной осады, коммунары сдались, — закончил свой рассказ Ярославский.
Уосук вздохнул. Перед его мысленным взором трепетал на ветру красный флаг, чернели силуэты полицейских, светились внутренним огнем лица коммунаров. «Эх, если б я был там… — сбивчиво думал он. — Обязательно уничтожил бы мерзавца полицмейстера. Пусть бы и меня потом. Ничего».
— Когда же кончится мука народа! — с болью в голосе воскликнул Платон.
— Это время мы в силах приблизить, — тихо промолвил Ярославский.
— Как? Научите нас!
— Близок час революции, друзья. Народ обессилел от гнета и войны. Свобода подымет свой флаг там, в России, но она придет и сюда. И в Якутии зреют силы, способные изменить жизнь. Вы встанете во главе этих сил.
— Мы ничего не знаем. Ничего!
— Ссыльные большевики помогут вам. Руководить кружком будем я, Григорий Иванович Петровский и Серго Орджоникидзе. Орджоникидзе в Покровске, но он работает фельдшером и имеет право ездить в Якутск за лекарствами.
— Ура! — сорвал с головы кепку Максим.
— Надо переименовать кружок, — рассудительно сказал Уосук. — Ну что это такое — литературный?
— А как вы хотите?
— Н-не знаю…
— Хорошо. Назовем свой кружок «Юный социал-демократ». Согласны?
— Конечно! — выдохнул Платон.
— Только учтите: новое название — лишь для нас. Для всех остальных кружок остается «литературным». Ясно?
— Ясно! — улыбнулся Максим.
Черная туча от края до края заволокла небо. Где-то далеко рокотал гром. Над западными взгорьями блистали молнии.
— Пора в город, — промолвил Ярославский. — Как бы не застала нас гроза.
— Пусть! Не страшно! — откликнулся Платон.
Ребята сели в лодку и налегли на весла.
— Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я,—
запел Платон.
Ветер срывал гребешки волн и швырял их в лица разгоряченных парней. Уосук подхватил песню. Мокрые волосы облепили лоб, речная вода лилась за воротник. Ничего этого он не замечал. Он пел не только голосом — пела его душа.
Летом 1916 года. «Ты теперь — моя единственная опора»
Летом 1916 года грянула засуха. По бескрайней якутской тайге поползли пожары. То там, то сям загорались они сами по себе и не гасли месяцами. В воздухе нестерпимо пахло гарью. Дым от пожаров окутывал небо, мутно-желтое солнце едва пробивалось к земле. Почернела трава на лугах, скорчились листья берез. За долгие недели — ни капли дождя. На глазах съеживались озера.
День ото дня дорожали продукты. Спекулянты вздували цены, пряча товар. Улусника, приехавшего на базар с маслом, сразу окружала толпа. Доставалось оно, конечно, тем, кто побогаче… На всем лежала печать войны, гремевшей за много тысяч верст. Казалось, ей не будет конца. Она пожирала все больше новобранцев… С полей сражений возвращались лишь безрукие и безногие калеки. Государева казна выдавала инвалидам войны пенсию — три рубля в месяц. Этих денег хватало на три дня. А как быть дальше?..
Так на улицах Якутска появились нищие в солдатских мундирах. На перекрестках, у Гостиного двора и Кружалы они протягивали к прохожим фуражки с кокардой:
— Подайте Христа ради…
Прохожие, бросив жалкую мелочь в фуражки, останавливались, чтобы спросить:
— Война-то скоро кончится? Кто победит, служивый?
И увечный докладывал:
— Царица немка у нас, не слыхал разве… Все секреты воинские неприятелю выдает. Вот и посуди, кто кого одолеет…
Подобные «пророчества» молниеносно распространялись по городу, как в лесах пожары.
В середине лета в Якутск прибыл купец Разбогатеев.
Приехал он под вечер, но многое успел: заглянул в учительскую семинарию, где никого из начальства не застал, но зато поговорил об Уосуке с гардеробщиком, на диво осведомленным о семинаристах для своей скромной должности. Затем Разбогатеев направился в собственную лавку.
— Как торговля? — вперил он немигающий взгляд в приказчика, ошарашенного нежданным прибытием хозяина.
— Торговля ничего, только…
— Что «только»? Хочешь сказать, вся выручка на моих шалопаев уходит? Ну-ка, дай реестр.
Приказчик выхватил из стола объемистую конторскую книгу.
— Так-так… Многонько… — нахмурился Разбогатеев, перелистывая ее. — Добро бы все это на пользу шло… Ты что же, паря? Соплякам вино отпускаешь, да еще целыми ящиками?
— Попробуй не отпустить, Николай Алексеевич. Такого наслушаешься…
— Ладно, проверю. Они что же, втроем вино берут?
Приказчик замялся.
— Говори!
— Не во гнев будь сказано, хозяин… а только якутенка твоего я и не вижу почти.
— Так я и думал.
Разбогатеев с силой захлопнул книгу и направился к дому Просвириной. Застал он лишь Уосука, читавшего книгу, да хозяйку. Старуха бросилась готовить ужин, а Разбогатеев устало опустился на стул напротив Уосука. Уосук испытывал смущение: в последние дни он совсем забыл о своем покровителе и перестал писать ему.
— Как учеба? — спросил Разбогатеев, положив на руку юноши свою тяжелую кисть.
— Хорошо.
— Верю. А как братья?
— Точно не знаю… — пробормотал Уосук, хотя знал совершенно точно, что Никола и Капитон не ходили в прогимназию уже несколько месяцев.
— Надо бы знать. Не так уж трудно зайти да спросить.
— Зачем? Мне они все равно не подчиняются, — вырвалось у юноши.
— А почему мне не писал? Не возражай. Нечего выгораживать лодырей. Сообщил бы: так и так.
Уосук опустил голову. Ему было не по себе. Товарищи по кружку так долго и настойчиво внушали ему, что Разбогатеев для него никакой не приемный отец, а классовый враг, что в конце концов убедили. Но одно дело — думать о человеке заочно, и совсем другое — встретиться с ним лицом к лицу. На расстоянии в шестьсот верст Разбогатеев был для него эксплуататором и врагом трудового народа. На расстоянии же в одну сажень сразу вспомнилось все: и мечты об образовании, и неожиданная помощь купца. Вспомнилось, что и в Якутске-то он живет за счет Разбогатеева…
— Ладно, — сказал Разбогатеев, по-своему истолковав молчание Уосука. — Больше они тебя обижать не будут. Я об этом позабочусь. А где они, кстати?
— Не знаю…
Уосук не врал: он никогда не спрашивал Разбогатеевых, куда они идут.
Вернулись Никола и Капитон к утру.
— Капитон! — залепетал Никола, увидев, что на его кровати кто-то спит. — Выволоки этого черта за волосы! С какой стати он валяется на моей постели? Я спать хочу!
Он пьяно свалился на стул и уронил руки.
— За волосы — это неп-плохая мы-мысль, — бормотнул Капитон. Он тоже подумал, что на постели Николы спит Уосук. Сдернув со спящего одеяло, он потянулся к волосам, как вдруг железные пальцы перехватили его руку.
— Никола! То ж папаня! — обомлел парень.
Хмель мгновенно вылетел у обоих.
— Молодцы… молодцы… — издевательски проговорил Разбогатеев, садясь на постели. — Так уклюкались, что и отца родного не узнают. Где ж это вас?
— Там! Там, — слабо махнул рукой Никола.
— Ну, а каковы успехи в ученье? Небось громкие?
— Эх, папань, — признался Капитон, — уж два месяца, как учителя не велели нам приходить на занятия.
— Что ж вы здесь делаете? — вскричал Разбогатеев. — Пьете да гуляете? Сколько денег зря перевели! Сколько продуктов!
— Нет-нет! Мы ничего не брали!
— Кто же лавку опустошил?
— Н-не ведаем… М-может, Иосиф?
— Не лгите! Иосиф вообще в лавке не бывает. Ему хватает того, что Мария Ильинична готовит.
Сыновья замолчали.
— Собирайте свои манатки. Поедете домой. Нечего добро по ветру пускать!
…Утром Николай Алексеевич пошел в учительскую семинарию. Преподаватели в один голос хвалили семинариста Токурова-Разбогатеева.
— Иосиф, — сказал Разбогатеев за обедом, — я очень рад, что в тебе не ошибся. Учись и дальше так же. Надежды мои на Николу и Капитона, как видишь, не оправдались. Ты теперь — моя единственная опора. Я от своего обещания не отступлюсь: пошлю тебя в Москву. Будешь настоящим, ученым коммерсантом. Дело мое с каждым годом расширяется. Взять хотя бы нынешний. По всей области засуха, а наш округ бог миловал. Закупил я продуктишков. С большой выгодой! Нынче за мясо, масло какую хошь цену дадут.
