— Нет, мы к иим всей душой. Это они никак не могут простить, что у них урезали землю и нам отдали… Вот и хулиганят. Смотрите, не попадитесь им в одиночку на дороге или в лесу.
Тотырбек опять переглянулся с Умаром. Весь вид его говорил о том, что он не верит старику. И Тотырбек пожал плечами, как бы говоря: ума, что ли, лишился старик? О чем он лепечет?..
— Послушай, уважаемый, мы не малые дети, если ты решил, что запугаешь нас и мы возвратимся назад в Хохкау, то ты глубоко ошибаешься: мы прибыли сюда жить и, что бы ты ни говорил, останемся здесь. Ясно тебе?
Старик выслушал Тотырбека, посуровев, резко ответил:
— Никого я пугать не хочу. Я только отвечаю на ваши вопросы. И если вам не нравятся мои ответы, то вина в том не моя… Не желаете, не стану вам говорить ни о пожарах, ни о стрельбе, ни о драках…
— Стрельба? — поразился Агубе. — До этого доходит?
— Ничего я вам не стану говорить, от других услышите, — обидевшись, отмахнулся старик.
Неужели и это есть? — пытливо смотрел в лицо ему Тотырбек. Видимо, старик и в самом деле ума лишился. Так ответить?!
— Шесть лет вы здесь — и все твердите: временно?! Эх вы! — выдохнул презрительно Умар.
— Говорю тебе, скорый человек, — времянками мы называем наши дома, потому что скоро у нас будут другие… — Старик вдруг добро улыбнулся. — Вон школа у нас построена не временная. Сами увидите: красавица школа. Всем миром воздвигали. Каждый выходной объявляли зиу…
— Ждете, когда и для строительства вашего дома объявят зиу, — недобро усмехнулся Умар. — Не хозяйственные вы, лень вас охватила.
— Думаешь, из-за лени? Не-ет, — оскорбился старик. — Я погляжу, как ты воздвигнешь свой хадзар без леса, кирпича, камня, гвоздей?
— Лес вон он, под носом, — показал рукой Тотырбек.
— Не разрешают, — возразил старик и сердито добавил: — И правильно делают. Нам разреши — мы тот весь лес за день вырубим. А что оставим детишкам нашим?
Их детишкам? Голое место? Кому такой ценой построенные дома нужны?.. Так что и тебе не советую в тот лесок лезть — не разрешим рубить, а попытаешься, народ так тебя отделает, что вовек помнить будешь…
— Какой-то неделикатный ты совсем, — обиделся Урузмаг.
— Это есть, — вновь заулыбался старик. — Говорим все, что думаем. Такое поветрие пошло. Простите, коль не угодил вам, а слух ваш режет мое слово.
— И слово, и вид этих жалких домов заставляют нас думать о вашей нерадивости. Лес не разрешают рубить, так вам ссуду государство дает, почему на нее не купить досок и кирпича?
— А где их купить? — встрепенулся старик. — Ты такое место знаешь? Мы не знаем. Нужно, чтобы их выделили нам. А нам распределили столько, что едва на школу хватило…
— Странно ты рассуждаешь, уважаемый, — не выдержал Урузмаг. — С одной стороны, ты за то, чтобы лес никто не трогал. А деревья возле домов своих разрешили уничтожить.
— Если б нас спросили — мы бы не разрешили, — засмеялся старик. — Да не спросили нас!..
— Ладно, — взял в руки вожжи и полез на подводу Тотырбек. — Веселый ты человек, да нам некогда, ночь приближается, устраиваться нам надо… Скажи, как проехать к дому моего боевого друга Коста Кикиева? Знаешь такого, он из Нижнего аула? Мы с ним вместе против деникинцев дрались…
У старика плетью повисли руки. Он шикнул на начавшую шуметь детвору, скорбно покачал головой:
— Опять ваш слух, почтенные люди, оскорблю недоброй вестью. Да что делать мне? В худой час вы прибыли. Дом уважаемого Коста я вам покажу, но самого его вы уже никогда не увидите… Выражаю вам свое соболезнование… Мир праху его…
— Что ты говоришь? — ахнул Тотырбек. — Что с ним случилось?
— Убили его, убили, — покачал бородой старик. — Позавчера похоронили его. Весь Ногунал шел за гробом…
— Кто убил?? — закричал Умар.
— Не знаем, — развел руками старик и опять махнул рукой на запад и на восток. — Или те, или эти…
…Утром Тотырбек отправился с сыном Коста Кикиева — девятилетним Уруспи — на кладбище. Гагаевым и Кетоеву негде было остановиться, и, хотя неприлично в траурные дни беспокоить семью погибшего Коста, уговоры вдовы и сына боевого друга заставили Тотырбека и Умара все же остановиться в их доме. К тому же Сима почувствовала себя неважно, — видно, растрясло горянку, да и ночлег в горах весной на подводе не мог не сказаться на ней. Кикиевы постелили детям на полу, взрослым гостям сыновья Коста уступили свои кровати… Умар и Урузмаг тоже собирались пойти на кладбище, да уснули они только под утро. Фаризат скорбно заявила Симе, что муж ее совсем пал духом. К тому же радикулит совсем скрутил его. Уруспи вышел из дому с винтовкой в руках. Тотырбек покосился на оружие, но ничего не сказал. А Уруспи настолько привык к винтовке, что даже не заметил изумления гостя…
Кладбище представляло собой еще более жалкое зрелище, чем мог представить Тотырбек. Три холма — могилки, на которых примостились, по обычаю осетин, высокие камни, сиротливо торчали в километре от села. Не спрашивая Уруспи, по свежей земле определив могилу, в которой покоился его друг Коста, Тотырбек направился к ней и молча встал, опустив руки. Рядом справа, в шаге от него, тихо всхлипывал Уруспи. Чтоб не смутить его, Тотырбек не оглядывался… Он вспомнил, как познакомился с Коста. Отправившись в Красную Армию, Тотырбек и Умар присоединились к добровольцам из Нижнего аула. Коста был невысокий, широколицый, с большими пышными усами. Тихий, неприметный, он преображался в бою. Его конь стремительно рвался вперед, понукаемый хозяином. В одной из атак Коста опять оказался впереди; Тотырбек скакал следом и вдруг увидел, как покачнулся Коста в седле и его стало заносить влево. Поняв, что пуля задела Коста, Тотырбек пришпорил коня, подскакал слева, подхватил потерявшего сознание друга, не дал упасть ему под копыта лошадей…
Он был отчаянным и очень живучим, его друг Коста. Не раз был ранен, но непременно опять и опять возвращался в строй. И вот теперь его не стало. Возвратился живым с войны, чтоб погибнуть в мирные дни…
— Как это случилось? — глухо, не оборачиваясь, спросил Тотырбек.
Шмыганье носом прекратилось, но Уруспи не сразу ответил. Видимо, сдерживал дрожь в голосе.
— Мы, переселенцы, вооруженные, все вместе выезг жаем из села в поле, вместе и возвращаемся. Три дня назад была моя очередь охранять школу, и я остался в селе. Отцу кричали, когда собрались в обратный путь. Он ответил, что завершит круг и догонит. Да, видно, вздумал закончить пахоту. Оставалось всего три круга. По следам видно, что они подкрались к нему вплотную.
..Стреляли в упор, в спину. Четыре пули всадили…
В спину… трусливые убийцы!.. Каким надо быть зверем, чтобы стрелять в пахаря…
— Ночью мы с соседом отправились в поле, на поиски отца, но он был мертв, — продолжал Уруспи. — Ничего не тронули: ни лошадей, ни плуги… Пришли не грабить — пришли убивать…
Да, пришли убивать — и убили. Убили, чтоб напугать других.
— И часто нападают? — спросил Тотырбек.
— В открытую всегда боялись, — сказал Уруспи. — Искали любую причину: то овцы на их поле вышли — драку начинают, с избиением до полусмерти, то сорняк на нашем поле нашли — опять же крик, шум — губят, мол, все поля и наш урожай тоже.
— Понятно, — промолвил Тотырбек и посмотрел на соседнюю могилу.
— Тоже от их рук погиб, — пояснил Уруспи. — В двадцать первом году, как только приехали мы сюда. Чего они только не делали, лишь бы сорвать нас с места, выгнать отсюда! Пожар устроили в поле. Пшеница сгорела у поселенцев. Весь первый урожай. Харитон и не выдержал. Нельзя, говорит, им спуску давать — совсем обнаглеют. Они нам красного петуха — мы им! Они стреляют в наших овец, мы — в их овец. Только так, мол! Не послушались его люди, так, отвечают, нельзя, так до братоубийства дойдет… Он тогда решил мстить сам. Слухи ходили про одного кулака — казака, что пожар — дейо его рук, очень уж он был злой на то, что отрезали у него кусок земли. Доказать это милиции не удалось, но все знали: поджигателем был он, тот злобствующий кулак… Только кулак собрал снопы, — запылали они. Вся его пшеница сгорела. Харитон мстил, не мог успокоиться. Вот однажды ночью и настигли его кулаки в поле — застрелили.
— А что же власти? — развел руками Тотырбек.
— А что они сделают? Уговаривали, грозили судом, ничего не помогает… В двадцать втором году кулаки банду собрали, напали на переселенцев. Но к этому времени у нас уже был свой отряд самообороны. Настоящий бой разгорелся. У них и у нас были раненые. С тех пор вот так и ходим с винтовкой: в поле с винтовкой, в лес — с винтовкой, в район — с винтовкой… Ночью дозорных выставляем… От кулаков свое добро бережем…
— А здесь кто? — указал на третью могилу Тотырбек.
— Володя Тиоев, тоже погиб, но не от пули. У подводы отвалилось колесо. А он спешил на поле с семенами. Сам решил поставить колесо… Поддел плечом подводу, колесо надел, но внутри, видно, что-то оборвалось. Ему бы возвратиться домой, отлежаться, а он жадный был до работы, отправился в поле… Потом плохо стало, пока везли в район к врачу — помер…
