Тотырбека мучила совесть, что он и семья Агубе все еще ютятся у Кикиевых. Но что поделаешь? Весной нельзя упускать время, идет сев.
Но вот завершились весенние работы, и в субботу вечером Тотырбека и Агубе навестил гонец, который объявил им, что завтра, в выходной день, по решению сельсовета все мужчины в семь утра соберутся на их участках, чтобы помочь им построить жилье.
— За что нам такая честь? — прижал ладонь к груди Тотырбек и с дрожью в голосе стал благодарить: — Передай людям, что вовек этого не забуду…
— При чем здесь я? — весело отозвался худенький, больной туберкулезом осетин, которого ввиду его болезненного состояния пристроили при сельсовете не то сторожем, не то посыльным. — Завтра соберутся люди — сам им все и скажешь. — И уже на пороге напомнил: — Не забудь про угощение…
— Конечно, конечно, угощение будет, — встрепенулся Тотырбек, он хорошо знал, что хозяин, которому помогает все село, обязан в знак благодарности накрыть столы.
В тот же вечер Тотырбек и Агубе договорились с Кикиевыми, что они одолжат двух баранов, мешок муки и пять баллонов араки, чтобы не пришлось краснеть перед односельчанами. Перед сном Агубе радостно сказал Зине:
— Вот и у нас будет свое жилище… — и постарался поскорее уснуть.
Но ночью взволнованный крик поднял его с постели.
— Тотырбек! Агубе! Выйдите на улицу! — кричали им в окно.
— Что, что случилось? — испуганно вздрогнула Зина.
— Спи, спи, я сейчас, — прошептал Агубе и соскочил на пол…
На улицу высыпал весь аул. Мужчины, женщины, дети молча смотрели на восток, где полыхало зарево. Сердце Тотырбека сжалось от дурного предчувствия.
— Горит в казачьей станице, — подойдя к ним, сообщил Уруспи.
— Не один, а два, может быть, три дома, — подтвердил кто-то.
— Ах как нехорошо, ах как ужасно, — заволновался Тотырбек. Видимо, и другим переселенцам было не по себе, потому что один вдруг высказал мысль, которая вертелась у каждого из них в голове:
— Как бы не подумали, что это дело наших рук…
Зарево полыхало долго — чуть ли не под утро наконец оно пошло на убыль.
Горцы постояли еще несколько минут в тяжком молчании — даже дети и те, почувствовав напряжение взрослых, притихли — и разошлись по своим домам и землянкам…
Утром, как и договаривались, мужчины собрались на окраине Ногунала, где рядышком рыли свои землянки Тотырбек и Агубе. Агубе каждому приходящему на помощь пожимал руку. Тотырбек знал, что на зиу у всех обычно бодрое настроение. Каждый понимал, что он пришел делать добро, и от этого на душе радостно и покойно. Зиу всегда у осетин проходил шумно, люди всегда весело перебрасывались шутками. Но сегодня у всех было тревожно на душе. Не потому ли кое-кто и винтовку с собой захватил? Ночной пожар никому не давал покоя.
Горькие думы овладели Тотырбеком. Вот односельчане пришли помочь ему построить жилище. А накануне случился пожар. И соседи Тотырбека в страхе. Не плохой ли это признак? «Не говорит ли он о том, — думал Тотырбек, — что мы не с того начинаем свою жизнь в долине? О жилище беспокоимся, а о другом — не менее важном — не думаем. Как предки нас учили? Прежде чем строить хадзар, присмотрись, кто будет твоим соседом. Мудрый совет. Нет, надо сперва подружиться с казаками, не все же из них кулаки. И с соседями-осетинами, давно живущими на равнине. Надо научиться понимать друг друга, чтобы не было недомолвок. Да, не с того, не с того начинаем». И, придя к этому выводу, Тотырбек неожиданно заявил:
— Люди добрые, спасибо вам, что пришли, что показали свое отношение к нам. Век этого не забуду. Добром отвечу на добро! Очень нам с Агубе нужно свое жилье. Очень! Но, Агубе, придется нам подождать с этим делом…
Недоуменно слушали его переселенцы. Он что, не хочет, чтобы ему помогли? К чему он клонит? Стесняется? Или не хочет быть обязанным?
— Не поймем мы тебя, Тотырбек, — признался Андрей. — К чему ведешь свой разговор?
— Вот столько месяцев я уже здесь, — сказал Тотырбек, — а вижу: неладно у нас с соседними станицами и селами. И чем больше времени проходит, тем разлад сильнее.
— Не по нашей вине, — встревожились переселенцы. — Мы их не трогаем — пусть и они нас не трогают.
— Как раз вот это и губит дело, — разгорячился Тотырбек. — Мы не отгораживаться от них должны, а — наоборот — идти им навстречу.
— И это было, — возразил Андрей. — Целую делегацию направляли…
— И не один раз! — подхватили переселенцы.
— Ничего не получилось. Не хотят жить с нами дружно. Вот и приходится показывать им, что мы за себя умеем постоять… — поднял свою винтовку рыжий осетин.
— Хватит разговаривать, давайте трудиться, — схватил с земли лопату другой.
— Говорить языком оружия — не велика премудрость, — покачал головой Тотырбек, — завоевать душу — дело трудное… А ведь нам представляется благоприятный случай, а мы проходим мимо…
— О чем ты? — спросил Андрей.
— Прийти к людям — значит показать свою доброжелательность, когда у них горе, — произнес Тотырбек и решительно добавил: — Хорошо, что вы на зиу собрались, только зиу сегодня следует провести там, в станице! — показал он рукой на восток. — У казаков-погорельцев!
Толпа умолкла.
— Это надо сделать! Надо! — решительно наседал на односельчан Тотырбек. — Подумайте хорошенько. Как бы вы восприняли, если бы вдруг казаки к нам пришли на подмогу? Хотите или не хотите того, а в душе вы обязательно были бы благодарны им.
— Не примут они нашей помощи, — решительно заявил высокий осетин.
— Примут! Примут! — убеждал Тотырбек.
— Надо бы предварительно гонца направить, предупредить их, — предложил Андрей.
— Гонца ни за что! — возразил Тотырбек. — Вот тогда и могут отказаться. Надо прийти неожиданно, прямо сейчас с лопатами, ломами, топорами, молотками направиться в их станицу, к сгоревшим домам…
— Они нас там так встретят, что назад дороги не найдем, — выпалил рыжий осетин.
— Неладное задумал, Тотырбек, неладное! — говорили в толпе.
Возражали многие. Одни — тихо, другие — громко и настойчиво. Так бы и отвергли предложение Тотырбека, если бы не вмешался один из первых переселенцев, пожилой осетин Кайсын Бутоев. Его уважали сельчане. Степенный, вдумчивый, он нравился людям своей рассудительностью. Сельчане не раз голосовали за то, чтобы он вошел в сельсовет, но Кайсын резко возражал, говорил, что его место не в кресле, а на поле… И вот именно он теперь поддержал Тотырбека, громко заявив:
— Может, казаки и заставят нас повернуть назад, а может, и нет. И сколько бы мы ни драли здесь глотки, наперед никто не ведает, как поступят станичники. Поэтому не спорить нам надо — действовать. Прав Тотырбек: попытаться понять друг друга нам со станичниками следует. И случай подходящий. Ведь и у казаков есть такой же обычай — оказывать помощь погорельцам, так что они нас поймут. — И он закончил: — Веди, Тотырбек, я иду с тобой!..
И сразу все изменилось. Теперь люди обсуждали не то, идти им или нет, а то, как им идти.
— Если вот так появимся, с топорами и лопатами, казаки всякое могут подумать, — рассуждал вслух Андрей…
— Это верно, — поддержал его Кайсын. — Представьте, к нам бы направилась сотня мужчин с топорами и лопатами, — мы тоже неладное бы подумали, приготовились бы к отпору…
— Как же быть? Гонца, видимо, все-таки надо…
— Я знаю, как быть, — выступил вперед молоденький осетин и задорно обвел всех глазами. — Я поеду впереди и буду играть на гармошке!..
Вокруг раздался смех. Переселенцы весело похлопывали по плечу гармониста.
— Молодец! Правильно придумал…
— С гармошкой на плохие дела не ходят!..
— С музыкой пойдем.
— Глядишь, и танцы устроим…
— А что скажет о походе наш секретарь партийной организации? — спросил напоследок Андрей.
— Я поеду с вами, — поднял глаза от земли невысокий осетин в белой войлочной шапке…
Люди, в видавших виды черкесках, стареньких пиджаках, оснащенные примитивными орудиями труда, двигались по пыльной дороге под задорные звуки гармошки. Толпа приближалась к станице, вызывая в ней переполох. Забегали казаки из хаты в хату, торопливо выскакивали на крыльцо полураздетые, приставив ладони ко лбу, всматривались в приближающееся шествие. Одиноко звучащая гармонь не могла, как на это надеялись переселенцы, разогнать вспыхнувшую тревогу. Много обид нанесли станичники своим новым соседям. Неужели те решились на ответные действия? Среди бела дня? На виду у всего народа?!
— Беги до соседей! — кричал жене бородатый казак, запихивая рубашку в брюки. — Пущай обрезы да шашки хватают и тотчас сюды. На околице их надо остановить, не то разгромят хаты. Скорее, баба! — Сам он метнулся в сенцы, подпрыгнул, ухватился за притолоку и забрался на чердак. Пошуршав в сене, он через полминуты спрыгнул сверху, держа в руке старенький карабин. Старательно и нежно поводя ладонью по затвору и стволу, он отряхивал ружье от соломинок. Выскочив из хаты, увидел у плетня детей, заорал благим матом: — В хату, бисово отродье! Притаитесь, — и чтоб ни один не вылазил, покуда сам не скажу! Брысь, чертенята!
