В последнее время Павел Иванович Буревой все чаще удивлял жену непривычным для него прилежанием к ученым книгам.
— От учения человек с пути не сбивается, — нравоучительно сказал он как-то, увидев на лице Евдокии Ивановны лукавую усмешку.
— Видишь, дети книг нам оставили много: Толстой, Чехов, Горький… — Он трогал рукой корешки книг и узнавал авторов: — Шолохов…
— Это про Щукаря-то написал? — вспомнила Евдокия Ивановна.
— Ну, про Щукаря и про то, как советскую власть в деревне устанавливали, — снисходительно поправил Петр Иванович жену: — Но я думаю сейчас о том, что должны быть Толстой, Шолохов и в нашем, доменном деле.
Евдокия Ивановна покосилась на мужа, все больше удивляясь ему:
— А может, Паша, он уже есть, писатель-то доменный, а ты его не знаешь?
— Должен знать! — решительно возразил Буревой. — Он с нами родство свести обязан, потому как цех наш — самый большой в стране.
— Да, может, и с цехом знаком какой? — не унималась Евдокия Ивановна.
— Был один. Ходил между нами, все, что слышал, записывал. Я, говорит, должен научный фундамент подвести под вас. Бумаг увез — хватит на фундамент. Два года прошло, а книги-то нет.
Засучив на ходу рукава рубашки, Павел Иванович пошел умываться. Евдокия Ивановна аккуратно вытерла руки о фартук, раскрыла толстую книгу и на заглавном листе неторопко прочла: «Работа мастера на доменной печи». Она покачала головой, дивясь непривычному терпению мужа.
Вот эту-то книгу и читал Павел Иванович далеко за полночь, когда в дверь постучался Кирилл. Павел Иванович, не перебивая, внимательно выслушал его, коротко спросил:
— Смену принял от Кравцова?
— От него.
Наступило молчание, показавшееся Кириллу очень долгим. Не хотелось Павлу Ивановичу думать, что мастер-однокашник может подвести молодого сменщика. Сам Буревой на своем долгом веку доменщика не раз предупреждал продувы. «Может, осадку начал Кравцов давать?» — думал Павел Иванович.
— Ржавчина портит железо, зависть портит человека, — проговорил он, отодвигая книгу.
— Зависть? — удивился Кирилл. — Нет. Я сам не досмотрел, — возразил он, расслабленно поднимаясь со стула.
Утром перед рапортом Бартенев, заложив назад руки, стоял на площадке четвертой печи и смотрел, как Кравцов тяжелой кувалдой бил по электропушке. Казалось, он снова сознательно прибегал к этому устаревшему методу, чтоб продемонстрировать перед начальником силу своих рук, еще не утративших упругости. Бартенев не вмешивался в работу, но горновые, поглядывая в его сторону, видели, как ходили желваки за плотно сжатым ртом. Уже была открыта летка и желто-красным веером взметнулось пламя, а Бартенев все стоял и о чем-то сосредоточенно думал.
Спустя полчаса Женя Курочкин услышал в телефонной трубке голос Фени Алексеевны, просившей разыскать на печах начальника смены Дроботова и прислать его в кабинет Бартенева. Женя Курочкин попытался пошутить с Феней Алексеевной и, весело каламбуря, проговорил:
— Вызвать Дроботова — значит что-то не тово…
Феня Алексеевна молча повесила трубку. Курочкин хмыкнул: за последнее время секретарь начальника как-то странно изменилась — стала сдержанна, строго деловита. Но раздумывать над причинами такой перемены у диспетчера сейчас не было времени. По внутреннему телефону он стал звонить на печи, на загрузку, разыскивая инженера. Вскоре Дроботов, держа руки в карманах, с независимым видом входил в кабинет начальника цеха. Но едва он успел сделать два шага, как услышал необычный для Бартенева резкий, звенящий голос:
— Вернитесь на четвертую печь и замените там Кравцова.
— Вы забываете, что я начальник смены, — ощетинился Дроботов.
— Как начальник смены вы не научили мастера правильно работать и поэтому встанете на его место, — повторил Бартенев уже более спокойно, не спуская взгляда с Дроботова. — Сегодня вы закончите за Кравцова смену, — добавил он, — а его пришлите сейчас ко мне.
Считая разговор законченным, он протянул руку к стопке книг, лежавшей с края стола, взял сверху журнал «Сталь» и углубился в чтение. Дроботов, уходя, хлопнул дверью и направился не на печь, а в кабинет Лотникова.
Бартенев проводил рапорт не у себя, а в маленькой комнате, примыкавшей к диспетчерской и душевой. Так было удобнее людям — не надо ходить почти за полкилометра в контору. На длинных деревянных скамейках, расставленных вдоль стен, сидели мастера и горновые, устало опустив плечи. Здесь же был Кирилл Озеров со своей бригадой. Он чувствовал себя подавленно и выжидательно смотрел на Бартенева.
— Чем был вызван продув печи? — обратился к нему Бартенев.
Кирилл хотел ответить так, как много лет до него отвечали в таких случаях мастера, как он сам отвечал вчера Буревому, как объяснял Маше: «Не досмотрел». Но вспомнив слова Лобова «тебя печь, как девка, за нос водит», устыдился такого ответа. Постепенно овладевая собой, Кирилл стал детально объяснять устройство охладительной системы и высказал предположительные причины продува — выгорел, разрушился кирпич. Бартенев, подперев руками голову, слушал его со вниманием. Затем спокойно его спросил:
— А какие подобные осложнения могут встретиться у мастера при работе с высоким давлением газа на колошнике?
Озеров оторопел:
— У нас ни одна печь в Союзе не работает на высоком давлении.
— Сегодня не работают, завтра будут, — выговорил Бартенев, — мастеру надо к этому готовить себя.
Он повернулся к Кравцову, как будто хотел его о чем-то спросить. Тот сидел, опершись руками о колени.
Бартенев медленно отвел от него взгляд и после долгой, напряженной паузы сказал:
— Мастер должен сам овладевать новыми приемами к учить этому других. Когда мастер этого не делает, он выбрасывает себя за борт. Четвертая печь несколько дней шла ровно. Но у нас еще не изжиты методы и приемы работы по старинке. Один из мастеров вчера и сегодня и неделю назад применял старые методы.
Бартенев на минуту замолчал, словно давая каждому вникнуть в его слова.
— Сегодня этот мастер не мог закрыть чугунную летку на полном ходу и чуть не сжег пушку, — по-прежнему не глядя на Кравцова, продолжал Бартенев. — Печь простояла пятнадцать минут. В результате цех недодал десятки тонн чугуна. Как расценивать действия такого мастера? — неожиданно обратился он к присутствующим, обводя всех взглядом.
По мрачному лицу Кравцова скользнула легкая усмешка. Хотя Бартенев его фамилию ни разу не назвал, но он, так же как и другие, знал, что речь шла о нем.
Все молчали, только Орликов, наклонившись к Гуленко, шепнул ему на ухо: «Коротко говорит, да занозисто». В эту минуту Бартенев повернулся к Гуленко:
— Ваше мнение? Сегодня каждый должен выступить. Как вы смотрите?
— Не собрался еще с мыслями… — откровенно начал Гуленко.
— А вы? — задал быстро вопрос Бартенев сидевшему у окна пожилому мастеру пятой печи Рыжикову.
— Ну, что я? Ясно же, что по старинке работать нельзя, — мастер покосился в сторону Кравцова.
Кравцов с шумом отодвинул ногой скамейку и выкрикнул:
— Я двадцать лет мастером работаю на печах!
— А в наши дни вам уже далеко до мастера, — проговорил Бартенев.
Видя, что никто не собирается выступать, он низко склонился над столом, вчитываясь в сводку, которую принес диспетчер. И словно не слышал, как задвигались скамейки, зашаркали по полу ботинки, кто-то чиркнул спичкой, закурил. Люди явно были растеряны, их удивил резкий тон начальника цеха. Ведь речь шла о мастере Кравцове, фамилия которого еще не стерлась с плакатов…
Особенно скверно чувствовал себя Кирилл Озеров. Начальник цеха специально вызвал его на этот рапорт, и Кирилл ждал разноса за аварию, а вышло так, что он как будто ни при чем. Весь разговор повернулся против Кравцова.
Он зашел в лабораторию и в присутствии Костровой рассказал обо всем Маше.
— Так и сказал: «А в наши дни вам далеко до мастера»? — удивилась Маша.
— Так и сказал.
Что-то подняло с места Веру Михайловну. Она почти побежала в диспетчерскую, где только что закончился рапорт. Бартенев сидел за столом, просматривая бумаги, и не поднял головы на стук двери.
— Здравствуйте, — громко сказала Вера Михайловна, шагнув к нему.
Он встал, поздоровался и пододвинул ей стул. Стараясь побороть в себе волнение, Кострова спросила:
— У вас всегда такой стиль рапортов?
— Вы были на этом рапорте и успели уловить стиль? — силясь улыбнуться, спросил в свою очередь Бартенев.
— Нет, я уловила его из рассказов других. Как на строгих экзаменах. — Она смотрела ему прямо в глаза и вдруг заметила в них непривычное выражение грусти. Но отступать уже не имело смысла, и она решительно сказала:
— Почему вы Кравцова в присутствии всех единолично аттестовали?
