— Грузился, видать, второпях, — рассуждал капитан. — С креном идет… У них, у капиталистов, время — деньги. Хотя в этом нам не мешало бы у них поучиться. Уймищу времени теряем на стоянках, бьем по государственному карману… Тридцать лет я морским извозом занимаюсь, портовое оборудование за это время в десять раз мощнее стало, а вот денежки считать до сих пор не научились…
— Но ведь государство, Семен Ильич, за бесхозяйственность по головке не гладит, наказывает нерадивых, штрафы берет.
— Верно, штрафует. Перекладывает деньги из одного кармана в другой. Вот если бы раскошеливались лично те, кто возле причалов пробки создает, тогда бы мигом порядок навели…
Видимо, капитан говорил о наболевшем, выстраданном за долгие годы бродяжничества по морям и океанам, даже лицо его посуровело. Татьяна перевела разговор на другое:
— Жена ваша мужественная женщина, Семен Ильич. Столько лет провожать и встречать — великое терпение нужно.
— Наталья у меня — надежный товарищ, — снова улыбнулся капитан. Такого сынищу мне вырастила — загляденье! Митька наш в армии в ракетных войсках, старший сержант. Только после демобилизации намерен в мореходку двинуть, хочет продолжить династию Сорокиных.
— Значит, ваша жена и сына тоже будет провожать и встречать, вздохнула Татьяна, — а мы, женщины, труднее переносим разлуку…
— Вы никак успели соскучиться по муженьку? — усмехнулся капитан.
— Нет, мы с мужем живем врозь. Сынишка у меня на берегу остался, тоже Димка…
— Знаете, как я растил, в кавычках, своего Дмитрия! — оживился Сорокин. — Впервые увидел его трехмесячным Чебурашкой, во второй раз годовалым ползунком. Когда пришел домой после третьего рейса, он уже лопотать научился. Прогоняет меня от мамки: «Дядька, — сопит, — уходи!»
— Но ведь это грустная история, Семен Ильич…
— Такова наша морская планида, доктор. Мы вот с Натальей, когда бронзовую свадьбу отмечали, сочли по денечкам, сколько же за десять лет вместе пробыли: не наскребли и трех годочков. Зато есть во всем этом и добрая сторона: каждая новая встреча — настоящий праздник! Такого, когда всю жизнь бок о бок живешь, не бывает…
— А почему бы старым капитанам, не по годам, конечно, а по стажу плавания, таким, к примеру, как вы, не разрешить брать с собой в плавание жен?
— Вас бы в наши министры! — весело рассмеялся капитан. — За границей это испокон веков практикуется.
Приворотом линий валов на «Горделивом» начались швартовые испытания. Крейсер уперли форштевнем в бревенчатый щит, опущенный с углового выступа причала, подстраховать корму от рыскания пришел заводской буксирчик-толкач, нос которого был оплетен большущим веревочным кранцем.
Сергей Урманов, Павел Русаков и Георг Томп стояли на противоположном от берега крыле ходового мостика, возле пульта временной трансляционной установки.
— Правая машина к запуску готова! — послышался в динамике глуховатый голос сдаточного механика. Урманов знал, что там, внизу, в машинном отделении, находится сейчас и командир боевой части пять Дягилев, который волнуется не меньше заводчан.
— С богом! — после паузы, возможно неожиданно для самого себя, откликнулся Павел Русаков, и эта его «команда» не удивила ни стоящих на мостике, ни ждущих приказания в машинном.
Корабль мелко задрожал, наполняясь прерывистым гулом, гладкая, подернутая мазутной пленкой поверхность воды за его кормой всколыхнулась, выбросив шапку пузырей.
— Первый вздох младенса, — сказал Георг Томп, и это его «младенса» прозвучало так ласково и проникновенно, что Урманов с Русаковым невольно улыбнулись.
— Хорош младенец, почти полмиллиона пудов! — хмыкнул Павел, вытирая платком вспотевший лоб.
Кормовые швартовые надраились струной; Урманов дал знак рукой капитану буксира, и маленькое суденышко, как теленок слона, боднуло борт крейсера.
— Готовы дать реверс! — доложили из машинного отделения.
— Валяйте! — разрешил главный строитель.
— Тебе, Павел, не мешало бы командные слова подучить, — не выдержал такого легкомыслия Урманов. — Все-таки с военным флотом дело имеешь и морское звание носишь…
— Мои меня с полуслова понимают! — ощетинился Павел.
— Твои, может, и понимают, а вот мои плечами пожимают.
— Сухарь ты, Серега. Неужто не доходит до тебя торжественность момента? Младенец наш вздохнул и ножонками дрыгнул! Через годик заберешь ты его у нас — и прощайте, родные, прощайте, друзья!..
— Этот корабль останется в истории судостроения, — задумчиво вымолвил Томп. — Совершенно новые принципы конструирования, другая технология… Я вот, грешник, думал, что флот никогда не распрощается с госпожой заклепкой.
«А ведь и в самом деле постройка „Горделивого“ — факт исторический, подумалось и Сергею, на душе у него потеплело. — Коль войдет в историю корабль, не должны забыть и первого его командира…» Он пожалел о том, что не привился у нас добрый обычай помещать на видном месте палубной надстройки фамилий командиров — снизу вверх. Верхняя — фамилия действующего. В этом и преемственность поколений, и дань уважения к первому человеку на корабле. Не зря ведь марсофлотам бывшей владычицы морей Великобритании внушали веками: «Бог на небе, король в Лондоне, а капитан на мостике. Он для вас и бог, и король, и воинский начальник!»
Правда, Сергей не посмел бы высказать эти честолюбивые мысли вслух, не всякий поймет… Как не все знают обыденную изнанку командирской должности, в которой огорчений бывает не меньше, чем радостей. Одно ему довелось пережить совсем недавно.
Урманов долго готовился к разговору с Игорем Русаковым, обдумывал, как бы поделикатнее все обставить. Но потом на все махнул рукой, решив объясниться попросту, как мужчина с мужчиной.
— Ты не торопишься вечером, Игорь? — спросил он лейтенанта в конце рабочего дня и, не дав тому ответить, добавил: — Тогда загляни ко мне после ужина.
— Есть, — буркнул Русаков, и глаза его настороженно сузились. Видимо, он догадался, что разговор предстоит не праздный.
Таким он и явился в командирскую каюту: настороженно-собранным, закованным в панцирь холодного равнодушия. Урманов это почувствовал сразу и разозлился.
— Послушай, Игорь, — сказал он, сев напротив лейтенанта, лицом к лицу. — Мы знаем друг друга давно и давай не будем финтить. Сначала ответь на мои вопросы. Ты ведь сам просился на «Горделивый»?
— Сам, — ответил лейтенант, не поднимая взгляда.
— Хорошо, это уяснили. А теперь ты жалеешь о своем выборе?
— Кто вам сказал, товарищ командир? — шевельнул бровями Игорь.
— Сам вижу. Тянешь служебную лямку, будто она тебе бока трет!
— Я свои обязанности выполняю. От и до…
— Вот именно: от и до! А где твоя пытливость? Где профессиональная гордость?
Русаков откинулся на стуле, во взгляде его промелькнула насмешка.
— Служба не женщина, чтобы ее любить, товарищ командир.
— Но как можно по-настоящему узнать свое дело, не полюбив его?!
— Выходит, можно…
— Ремесленником стать можно, а настоящим моряком нельзя!
— Ремесленники пока тоже нужны…
— Стыдно мне слушать тебя, Игорь! Ты ли это говоришь? Ты — моряк уже в третьем колене! Не забывай, чью ты фамилию носишь, ее весь наш флот знает. Ишь ты, служба для него не женщина! А вот дед твой ее на всю жизнь полюбил и отцу твоему эту любовь передал!
Урманов разволновался, встал, резко отодвинув стул, прошелся туда-сюда по комнате. Лейтенант продолжал спокойно сидеть.
— Кстати, о женщинах, — снова подошел к нему Сергей. — Может, потому тебе служба в голову не идет, что другим твоя голова занята? Что у тебя с этой маляршей?
Русаков встрепенулся, словно его неожиданно окликнули, на скулах проступили багровые пятна.
— Ничего особенного, — выдохнул он. — Ирина моя невеста.
— Так, — обескураженно крякнул Урманов. — Вон, значит, куда у вас зашло. А сколько же тебе лет, Игорь?
— Вы же знаете, двадцать три…
— Совсем перестарок! Пора, пора тебе жениться, не то всех невест расхватают, в бобылях останешься, как твой командир!
— Не понимаю вашей иронии…
— Чего тут понимать! Зеленый ты еще для женитьбы! Ты сначала на палубе как следует стоять научись, ракушками хоть чуть-чуть обрасти, а уж потом заводи семью!
— Женитьба — мое личное дело, товарищ командир! — повысил голос лейтенант. — И просить разрешения я ни у кого не намерен.
— А совета у отца с матерью спросить ты намерен? Им не безразлично, кого ты в свой дом приведешь. Кстати, а сколько лет твоей избраннице? Мне думается, она постарше тебя…
— Это не имеет никакого значения.
— Пока не имеет, а пройдет десять-пятнадцать лет, ох как будет иметь. Я уже не говорю о сомнительной репутации твоей невесты…
