— Зачем такие грустные разговоры, Танюша? — ласково прижал к себе ее локоть Сергей. — Ты думай о том, сколько людей будут тебя благодарить за возвращенное здоровье. Лично я готов всю жизнь быть твоим пациентом…
Она как-то странно глянула на него, но ничего не ответила. А у Сергея от этого ее взгляда застряли в горле все слова, которые он собирался сказать. Нехорошее предчувствие ознобило его.
— Ты простишь меня, Сережа? — вдруг виновато опустила голову Татьяна. — Мы погуляем еще чуток, а потом ты проводишь меня на автовокзал, мне сегодня обязательно надо быть в Симферополе.
— Зачем же? — недоуменно воскликнул он.
— Нужно, Сережа… Неотложные институтские дела.
— Какие могут быть дела в выходной день? — все еще цеплялся он, как утопающий за соломинку.
— Важные, Сережа…
Урманов почувствовал тогда, что бетон набережной качнулся под ногами, словно корабельная палуба от внезапно налетевшего шквала.
— Тебя кто-то ждет? — хрипло пробормотал он.
— Да, Сережа! — решительно тряхнула она волосами. — Меня ждет один человек, который мне очень и очень дорог…
— Вопросов больше нет, — выдавил из себя он. — Все ясно…
— Мы ведь останемся добрыми друзьями? Правда, Сережа? — виновато говорила она, ловя его повисшую плетью руку.
— Останемся, Таня…
— Ты что, оглох? — спросил Урманова поднявшийся на мостик Павел. Кричу тебе, кричу, а ты ноль внимания.
— Что с линией вала? — деликатно вмешался Томп.
— Будем перебирать подшипник, Георг Оскарович, — ответил Павел Русаков и поднял над головой скрещенные руки, давая знать капитану буксира, что на сегодня работы закончены.
Вторично «Новокуйбышевск» тряхнуло в проливе Скагеррак. Это был уже настоящий шторм. Даже во внутренних помещениях было слышно, как волны с ревом набрасываются на судно.
Татьяну вновь скрутил приступ морской болезни. Некоторое время она пыталась сопротивляться, держалась на ногах, но мучительные спазмы пищевода и головная боль уложили ее в постель. Сквозь дремотную одурь она смутно улавливала какие-то команды по судовой трансляции, необычно резкие выкрики капитана, видимо, наверху что-то происходило.
Потом гулко хлопнула входная дверь лазаретного отсека.
— Доктор, где вы? — позвал ее кто-то.
Собрав все силы, Татьяна поднялась с койки, сунула обмякшие ноги в домашние шлепанцы.
В приемной стоял секонд — грузовой помощник Рудяков, держа правой рукой левую, перевязанную окровавленной тряпицей.
— Точите скальпели, доктор! — попытался шутить он, но болезненная гримаса согнала с его лица улыбку.
— Что с вами? — встревоженно спросила Татьяна, чувствуя, как свежеет ее голова и четким становится сознание.
— Маленько шмякнуло грузовой оттяжкой. Раскрепился контейнер, пришлось выбираться на палубу…
— Идите сюда, Марк Борисович, — позвала она его в процедурную: Быстро набросила на плечи белый халат, вымыла над раковиной руки.
— Да, — вздохнула она, убрав с кисти секонда тряпицу. — Вас не шмякнуло, а рубануло…
Тыльная сторона ладони Рудякова была глубоко рассечена, в ране видны были следы какой-то грязной смазки.
— Придется вам потерпеть, голубчик, — покачала головой Татьяна. Надо продезинфицировать и наложить пару шовчиков.
— Потерплю, доктор, — покорно кивнул головой секонд.
Он и в самом деле не шевельнул ни одним мускулом, пока Татьяна промывала и зашивала ему рану. Сделав тугую повязку, она сказала:
— Денька три руку надо держать в покое. Каждое утро приходить на перевязку. А пока составим акт производственной травмы.
— Что вы, доктор! — отчаянно замахал здоровой рукой Рудяков. — Если мы станем по таким пустякам акты плодить, нас с вами после рейса заклюют! Инспекторов по технике безопасности нагонят, душу всем наизнанку вывернут.
— И все-таки положено…
— Мало чего положено! Пальцы целы, рука работает, а шрамы только украшают мужчину.
— Ну ладно, уговорили. Будьте только в следующий раз поосторожнее.
— Спасибо, доктор. И послушайтесь моего совета: никогда не становитесь грузовым помощником!
— Меня моя профессия вполне устраивает, и я менять ее не собираюсь, рассмеялась Татьяна.
Рудяков вышел, а Татьяна с приятным удивлением обнаружила, что все эти четверть часа, пока обрабатывала рану секонда, не замечала качки. «Похоже, начинаю привыкать, — обрадованно размышляла она, — ни за что теперь не позволю себе раскиснуть и завалиться в постель!»
Когда Татьяна во время обеда появилась в кают-компании, раздалась грозно-шутливая реплика старпома:
— Кто тут утверждал, что наш доктор моря не нюхала?
— Танюша у нас молодцом! — ласково пропела Варвара Акимовна, подававшая комсоставу вместо укачанной буфетчицы Лиды. — Сразу видать морского роду-племени.
— А вы знаете, как классно наш доктор секонда заштопала? — подал голос Юра Ковалев. — Он теперь ждет, пока рука заживет, чтобы еще какую-нибудь конечность под оттяжку подставить.
Дружный смех засвидетельствовал, что острота маркони оценена по достоинству.
— Советую всем быть поосторожнее, — улыбнулась и Татьяна. Отрубленное напрочь не пришивают даже в клинике профессора Богораза.
Место Рудякова за столом пустовало, это добавляло пылу разошедшимся острякам.
Ян Томп рассказывал Татьяне об удивительной незлобивости грузового помощника, который не обижался даже на присвоенное ему шутливое звание «дамского мастера». У него росли три дочери, и утверждали, что он предъявил жене ультиматум: не остановишься и на дюжине, пока не родишь продолжателя фамилии!
Всякое упоминание о детях вызывало у Татьяны приступ щемящей тоски. Димку на все лето забрал Илья. Из Калининграда она несколько раз звонила в Куйбышев, разговаривала с бывшим мужем. Тот деликатно передавал трубку сыну.
— Мне здесь хорошо, мамочка! — радостно кричал Димка. — Папа мне чешский велосипед купил с тормозом и трещоткой! Приезжай поскорее к нам!
Слова его неприятно задевали Татьяну, она представляла, как Илья выпытывает у Димки: поздно ли приходила мама домой, бывали ли у них гости, кто звонил по телефону и прочие подробности ее жизни. Она не боялась, что Илья станет настраивать сына против матери, знала порядочность его в подобных делах, но даже само сознание того, что долгое время Димка будет находиться возле отца, тревожило ее. Почему? Не хотелось об этом думать.
— Вы знаете, Татьяна Ивановна, — вытер губы салфеткой старпом Алмазов, — лет двенадцать тому плавал я четвертым помощником на одном сухогрузе. Был это старый лапоть, угольщик, в хороший ветер двух узлов не выгребал. На другие коробки нашего брата — бывших офицеров тогда не брали. Вся механизация на лапте — четыре грузовых стрелы, а в остальном: мешок с угольком на плечи, нажал пальцем собственный пуп — и рысью по сходне до палубного бункера! Так вот, была на этом ихтиозавре собственная знаменитость: фельдшер с морским стажем Григорий Савельевич Быков, в обиходе — Докбык. Силищи мужик невероятной, двухпудовкой мог несколько раз перекреститься, и такой же могучей лени. Спать мог в любом месте, при любой погоде и в любой позе. Собственно, и дел у него особых не было, ребята в экипаже подобрались здоровые и выносливые. А вспомнил я сейчас о нем потому, что очень уж забавным был метод его лечения. Приходит, к примеру, матрос с царапиной, Докбык осмотрит его и говорит: «Пустяки, паренек, у моей жены такое было. Помазал ей руку три раза зеленкой, и прошло!» Другой заявляется, не к столу будь сказано, с чирьяком на мягком месте. Докбык опять свое: «Такое я у жены за неделю вылечил. Пришлепал ей, где следует, тампон с ихтиолкой…» А третий моряк в Одессе вернулся утром с берега и, грешным делом, что-то неладное у себя заподозрил. Покаялся Докбыку, тот было завел обычное: «Пустяки… — но тут же спохватился: Стоп, — говорит, — такого у моей жены не бывало, лечить не умею! Придется тебя, паренек, направить в больницу…»
За столом прошелестел негромкий смешок, слушатели застеснялись доктора, не зная, как та прореагирует на старпомовскую травлю.
— Муж у меня тоже врач, — усмехнулась Татьяна. — Так что домашней практики я не получила. Что касается последнего названного прецедента, то подобное и я лечить не умею…
— Татьяна Ивановна, милый наш доктор, я же ни умом, ни сердцем не хотел вас обидеть! — прижал картинным жестом ладони к груди Алмазов. — Я просто вспоминаю, каким тогда был наш торговый флот и какие дремучие люди в ту пору на судах плавали. Разве с нынешними их сравнишь?
— А я вовсе и не обиделась, Генрих Силантьевич. С чего вы взяли? Тем более, что такие быки до сих пор не перевелись… И не только в медицине.
Старпом закашлялся, не находясь с ответом. Выручило его появление в кают-компании Рудякова с рукой на марлевой перевязи.
