— Возможно, будет отсекать и армиями, если будем скверно драться...
— Бомбежка чудовищная! Артиллерийский огонь, минометы — сплошной раскаленный металл. Что-то жуткое творилось!.. Вы же человек военный, должны понимать, что такое окружение! — Плотвин пожал плечами и взял еще одну папиросу.
— А вот полковник Доватор намерен действовать конницей в немецких тылах, что вы на это скажете?
— Кавалерия в тылу у противника? Против танков, пикирующих бомбардировщиков? Да вы что, шутите?
— Полковник Доватор любит пошутить, но бить фашистов собирается всерьез,
— Не могу судить, в какой мере обладает юмором ваш полковник, но то, что он хочет сделать, — абсурд!
Доватор поморщился, но вдруг лицо его озарилось скрытой улыбкой. Взглянув исподлобья на Плотвина, переспросил:
— Абсурд?
— Отведите меня к нему! Стоит поговорить! Я ему расскажу обстановку. Он еще, видимо, не воевал?
— Да, совсем недавно приехал. В резерве Западного фронта околачивался...
— Все ясно! — воскликнул Плотвин. Он становился все развязней и самоуверенней. — Пусть понюхает пороху, тогда по-другому запоет!
— Расскажите, как немцы ведут бой в лесу. Вам не приходилось участвовать? — спросил Доватор.
— Как не приходилось? Немцы в лес не лезут. Больше всего придерживаются магистральной тактики. Клинья, клинья! А лес блокируют и окружают. — Он помолчал. — Вы меня извините, я не знаю вашего звания. Направьте меня к более официальному лицу... Там уж я...
— Любой командир, выполняющий боевой приказ, является для вас лицом официальным.
— Смотря, какой командир...
— Извольте отвечать, о чем вас спрашивают!
— Извольте на меня не кричать! Я имею звание подполковника, об этом, кажется, свидетельствуют мои документы! — Плотвин встал.
— Документы подтверждают личность подполковника Плотвина в прошлом, — гневно сказал Доватор. — А этот балахон говорит совсем о другом.
— Тогда нам не о чем с вами говорить. Направьте меня к полковнику Доватору. — Плотвин порывисто сел, машинально протянул было руку за папиросами, но, увидев сердитое лицо Доватора, отдернул руку.
В дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Доватор. В комнату вошел Наумов. — Заберите оружие у этого гражданина.
— Я оружия не отдам! — Плотвин побледнел.
— Сдайте ваше оружие! — глухо, с хрипотой в голосе, сказал Доватор.
Плотвин дрожащими руками достал из-под своего балахона пистолет и протянул его Наумову. Наумов, забрав пистолет, вышел.
Доватор молча наблюдал за Плотвиным. Потом прошелся по комнате, сел за стол и, развертывая карту, жестко сказал:
— Скажите, в тех местах, где вы проходили, во всех деревнях немцы?
— В некоторых их совсем не было. В особенности в лесных деревушках, — сухо отвечал Плотвин.
Доватор задавал вопросы, записывал ответы, делал отметки на карте. Он расспрашивал, где сосредоточивает противник армейские резервы, тыловые базы снабжения, штабы, на каком расстоянии от переднего края; какова система караулов, каково движение по большакам, много ли нашего народа скрывается в лесах.
— Много, — ответил Плотвин. — Очень много...
— Вот поэтому и надо итти в тыл! Выручать надо наш народ, помочь организоваться, — заключил Доватор. — А вы говорите: «Конница — абсурд».
— Я и теперь это подтверждаю, товарищ разведчик! — Плотвин после допроса, учиненного Доватором, думал, что имеет дело с командиром-разведчиком.
— Эх вы, стратег! — хлопнув ладонью по карте, крикнул Доватор. — «Маневренность мехчастей»!.. Слыхал эту песню! «Авиация, танки! Адская мышеловка...» Скажите, напугались окружения больше, чем немецкой техники, потеряли управление людьми. Подполковник надел скоморошеское тряпье. Прихватил адъютанта и — неси меня ноженьки... Где остальные люди? В лесу всем погибнуть невозможно! Почему немцы в лес не идут? Потому, что боятся партизанской войны, как волк охотничьих флажков. В лесную зону немцев надо дрючком гнать. Почему не создали партизанского отряда из бойцов и командиров? Вы, русский офицер!
— Значит, нельзя было... — обескураженно оправдывался Плотвин.
— Неправда! Мне известно, что в тылу у немцев созданы партизанские отряды. Весь русский народ взялся за оружие! Ленинградские рабочие — ветераны Красной гвардии — каски надели. Десять часов у станка стоят, десять в траншеях у пулеметов. Мне хочется спросить вас, — продолжал Доватор со страстным внутренним напряжением, — чему нас с вами двадцать четыре года учила наша жизнь? Амбиции? Мелкому самолюбию? Кто на вас надел мундир воина — советского офицера? Вы говорите о достоинстве звания подполковника? Честь мундира! — Доватор вплотную подошел к Плотвину и ткнул пальцем в его балахон.
Плотвин только теперь начинал понимать свое положение. Он сидел побледневший, ошеломленный.
— Я вас очень прошу направить меня к полковнику Доватору. А в общем, как хотите...
Доватор прищурил глаза, подумал немного и сказал:
— Нет, к нему вас направить нельзя!
— Почему?
— Он немедленно расстреляет вас, — ответил Доватор. — Да, да, — продолжал он, — спросит: «Почему ты жив? Где остальные люди?» — и шлепнет. Тем более за такие рассуждения.
Плотвин, не зная, что ответить, потер рукой лоб, тряхнул головой.
— Все равно — ведите!
Доватор не спускал с него глаз. Лицо его тронула присущая ему открытая улыбка. Он позвал адъютанта.
— Надо товарищей накормить, — приказал он вошедшему Наумову, — и направить в штаб армии. Я командарму напишу. Да выдайте им обмундирование, хотя бы красноармейское, что ли. Ну и побриться все-таки надо...
— Я вас очень благодарю, товарищ командир! — Плотвин приподнял руку, хотел было козырнуть, но, вспомнив что-то, опустил ее. Лицо его передернулось.
— Не стоит благодарности. Когда-нибудь встретимся — водкой угостите...
И тут Плотвин не выдержал. Охватив руками крупную, тронутую сединой голову, он зарыдал.
— На войне, подполковник, нянек-то нету... — глядя на него, тихо произнес Доватор.
Когда Плотвин ушел, Доватор сел за стол. Он долго писал. Потом запечатал написанное в конверт, вызвал Наумова и приказал отправить пакет с подполковником Плотвиным в штаб армии.
На окраине села торопливо загрохотали зенитки. Из окна были видны белые облачка разрывов, а между ними, на большой высоте, в голубом небе хищной белесой рыбой плавал вражеский разведчик...
ГЛАВА 11
— Коней оставь здесь, Сергей!.. Смотри, как хорошо! — Доватор жестом показывает на опушку леса. Спрыгнув с коня, он медленно идет по узенькой тропинке, теряющейся в зарослях. Он идет, раздвигая кусты, — молодой, веселый. Насвистывает. На его лице довольная, чуть озорная усмешка. Он весел: приказ, боевой приказ — прорвать фронт и углубиться в тыл врага — лежит в полевой сумке.
Доватор выходит на обрывистый край глубокого оврага. Внизу в багрянце вечерней зари — мелколесье, а дальше темнеют узорчатыми уступами леса, леса, леса... Широко, в полнеба, недвижным тихим пламенем горит заря. Елочки, седой камень-горюн, гроздья малины, древние, могучие пни — все русское, свое, родное; так и кажется: вот-вот выскочит из бурелома Иван-царевич на сером волке... За кустами все явственнее и громче слышен гул голосов. Командный состав дивизий ждет полковника на опушке леса.
Доватор останавливается на краю обрыва, смотрит вдаль — на леса, на зарю. Снимает кубанку. Лицо его становится спокойным, торжественным. Что он должен сказать командирам, собравшимся на опушке леса? Он их поведет на подвиг, может быть, на смерть... Вот он стоит перед ними. Тишина. Слышен только его голос. Доватор говорит молодо, горячо, со страстным внутренним убеждением:
— В какие условия мы попадем, в каких условиях придется нам драться, — я не знаю, и никто не знает, потому что такого рейда в эту войну еще не было. Решения будем принимать на месте, смотря по обстановке, но убежден, что на русской земле, в русских лесах — хозяева мы. Сейчас ясно пока одно: мы первые переходим в наступление, берем курс на запад. Великий в этом смысл и великая нам выпала честь — олицетворять сегодня собою всю нашу родину, весь Советский Союз, его славу, мощь и непобедимость... За нами — Москва, за нами — наша страна, ее история, ее будущее. Народ нам дал в руки оружие. Мы должны победить, обязаны победить! Немцы должны навсегда запомнить, что от нас безнаказанно не уйдут. Мы заставим их вспомнить восемнадцатый год. Я говорю не только о военном, но главным образом о политическом значении нашего рейда. Каждый наш удачный выстрел в немецком тылу будет надламывать волю врага, вселять ужас в его сердце. И когда вся Советская Армия лавиной пойдет на запад, о нас вспомнят, потому что мы были первыми!..
Разъезжались командиры. Долго не умолкали в тишине вечера кавалерийские песни. Ветер далеко разносил их, покачивал верхушки берез. Тихо качались ветви, роняли первые желтые листья.
