Разъезжались командиры. Долго не умолкали в тишине вечера кавалерийские песни. Ветер далеко разносил их, покачивал верхушки берез. Тихо качались ветви, роняли первые желтые листья.
В густых молоденьких елях спряталась длинноствольная зенитная пушка. Задрав хобот, она точно прислушивалась вместе с зенитчиком к удаляющейся песне...
Гордиенков, опираясь на костыль, идет по широкой лесной просеке. Рядом — военфельдшер Нина.
Вечер. Умолкли птицы, грибы и ягоды спрятались в траве. Комары и жуки стонут, гудят. А пушки замолчали... Плывет в воздухе запах грибов, спелой малины, вянущих листьев.
— Нина, не набрать ли нам грибов? — спрашивает Алексей.
— Да они уже спрятались... Хочешь малины?
— Можно и малины.
Остановились. Алексей, прижимая подмышкой костыль, берет из котелка горсть малины, Нина кидает в рот по одной ягодке. Маленькая, с тонкими бровями, она среди молодых елей и берез похожа на девочку-подростка. Алексей выздоравливает, поэтому он беззаботен и юношески счастлив. Это его первая прогулка после ранения. Грудь дышит свободно, все тело налито здоровьем, по его смуглому лицу незаметно, что он недавно потерял много крови.
— Ты не устал? — спрашивает Нина. Губы ее выпачканы малиновым соком. Нижняя губа забавно, по-детски отвисла — в такую минуту любящей матери всегда хочется поцеловать ребенка.
О, нет! Алексей не устал. Он чувствует себя в эту минуту сильнее, чем когда-либо; что угодно может он сейчас сделать, даже вырвать с корнем вот эту стройную березку...
— Нина, знаешь что?
— Что?
Они смотрят друг на друга, и почему-то им становится неловко.
— На Кубани сейчас арбузов... тьма! — быстро говорит Гордиенков и бросает в кусты горсть малины.
— Ты чего бросаешь?
— А?.. Ничего... зеленая...
— Ну уж, извини! Я ни одной зеленой не брала!.. — Нина встряхнула котелок и, склонившись, заглянула в него. — Малина крупная, спелая... Не получишь больше ни одной ягодки! Сам рви... Слушай, Алексей, у полковника Доватора дети есть?
— Двое. Мальчик и девочка. Что это тебе на ум пришло?
— Он, наверное, очень любит детей. Я вчера на речушке малину собирала. Слышу — ребятишки визжат, хохочут. Смотрю — в прятки играют с нашим полковником. Он прячется за куст и кричит: «Пора». Они его ищут, а он перебежит за другой куст, — они и не могут его найти. «Никудышные вы разведчики», — говорит — и учит ребят, как искать... Потом на лошади катал.
— Это я знаю... Он от своих ребятишек дома в сундук прятался. Они ищут, ищут, — вдруг крышка открывается, а он сидит в сундуке!
— Я тоже очень люблю детей, — тихо сказала Нина. — Кончится война — нарожаю целую кучу...
— Меня в няньки возьмешь?
— А ты их лупить не будешь?
— Как сказать. Если станут озорничать...
— Ага! Ты, значит, маленьких бить? — Нина сломала ветку березы, хлестнула шутя Алексея. — Вот тебе, вот!.. Не бей маленьких!..
Нина бросила ветку, поставила на землю котелок, схватила костыль, сунула Алексею подмышку, потом взяла его за уши, притянула голову и поцеловала. Вдруг рванулась в сторону, мгновенно исчезла в кустах. В десяти шагах она увидела Доватора верхом на коне.
Алексей растерянно поднес руку к кубанке. Ему сразу стало жарко, кровь прилила к щекам.
— Да уж не козыряй... ладно, — сказал Доватор и ласково потрепал коня по холке.
Возвращаясь с собрания командиров, Доватор ехал по просеке, услышал девичий голос, смех, круто повернул коня и увидел Нину с Гордиенковым. Словно теплый ветерок пахнул ему в лицо и погладил по щеке. И ему захотелось подъехать к ним, взять Алексея за чуб, Нину за густые кудряшки и столкнуть их лбами.
— Тут, кажется, еще кто-то был? — спрашивает он Алексея.
Коновод Сергей хихикнул. Доватор строго посмотрел на него.
— Да... Медсестра Нина, товарищ Селезнева, — отвечает Гордиенков.
— Товарищ Нина, что вы там делаете? — крикнул Доватор.
— Ягоды собираю-ю-у!
— Идите сюда. Больному дурно!
— Да нет, я ничего, — бормочет Гордиенков.
Из кустов выходит Нина. С невинным видом она ест из горсточки малину. Гордиенков опускает голову и ковыляет на костылях в кусты.
Доватор видит это бегство, молчит, улыбается.
— Не скучаете?
— В лесу не скучно. Раненых нет, зато малины!..
— Скоро будут, — хмуро говорит Доватор, — и раненые будут и убитые... — Спохватившись, резко меняет тон. Доверительно, вполголоса спрашивает: — Скажите, это вы лейтенанта с ума свели или он сам?
Нина густо краснеет.
— Ей-богу сам, товарищ полковник! Честное слово! Я ему говорю: не время и не место...
— Ну, есть, положим, вещи, которые всегда и во всякое время на месте... — Доватор умолкает, хмурится. — Всех больных и раненых, в том числе и его, — Доватор кивает в кусты, куда ушел Алексей, — приготовить для эвакуации в тыловой госпиталь.
— Я, товарищ полковник, в тыловой госпиталь не поеду, — раздается из кустов голос Алексея.
Доватор поворачивает голову.
— Ах, ты здесь?.. Во-первых, подслушивать стыдно, а во-вторых, не следует забывать, что ты на войне!..
Посмотрел по сторонам, тронул шпорами коня и поехал вдоль просеки.
Нина стояла, как каменная. Когда Алексей вышел из кустов и поцеловал ее, она не отстранилась, только потихоньку заплакала, вытирая глаза кулачком, испачканным ягодным соком... В сумерках тревожно ныли комары. На западе опять послышались глухие удары, точно кто-то деревянной бабой забивал сваи.
Рано утром Доватор выехал в полки для проверки вьюков станковых пулеметов.
В полку майора Осипова пулеметный эскадрон приготовил двадцать вьюков: десять с «максимами», десять с боеприпасами.
Пулеметчики — все рослые, крепкие, с огрубевшей от ветра и солнца кожей. Люди с колхозных полей Кубани, Терека, из заводских цехов, сильные и мускулистые, подстать своему командиру старшему лейтенанту Чалдонову. Вот он, бровастый, смуглый, из-под кубанки вырываются иссиня-черные кудри, нос с кавказской горбинкой, — красив. Как-то раз, в мирное время, свою невесту он встречал на вокзале с тачанкой, запряженной четверкой коней, украшенных малиновыми башлыками и живыми цветами. В лагерь провез ее по центральной улице города на полном галопе. Получил за это несколько суток ареста, зато проехал с шиком!..
Пулеметчики у него работают с быстротой корабельных матросов. За пять минут «максимку» перекатывают с вьюка на боевую позицию. Но он все-таки недоволен вьюками, — хочется ему взять в рейд тачанки — и шабаш! Он намеревается обратиться по этому поводу к Доватору, но Осипов неотступно следит за ним, многозначительно трет ладонью подбородок и сжимает пальцы в кулак.
Доватор похвалил подготовку вьюков. Когда возвращались из лагеря пулеметчиков, Лев Михайлович спросил Осипова:
— Шибко горячий у тебя командир пулеметов?
— Есть маленько...
— А не остынет?
— Не думаю.
— Это хорошо. Только с такими людьми надо умело обращаться: когда погасить огонек, а когда и разжечь. Они тогда самого главного чорта взнуздают и верхом поедут.
— У меня жена была тоже кипучая, а дети пошли — совсем другой стала. Да вот и Легенда тоже...
— К любому вопросу ты лошадей приплетаешь! Вот неисправимый человек! — перебил его Доватор. — Кстати, о твоей Легенде. Слишком она у тебя нервна, да и перекормлена, как петербургская фрейлина.
— Нервна? Она умница. Я ее сейчас обучаю одному номеру...
— Из пистолета, что ли, стрелять? — усмехнувшись, спросил Доватор.
— Нет. Я ее учу, чтобы она немцев грызла. Коновод мой, Кондрат, надевает немецкую шинель и начинает Легенду стегать, а я внушаю ей, чтоб она его зубами схватила, и сахару по кусочку даю. Теперь он уж боится надевать шинель: так цапнула за рукав, что пришлось хлопцу в санчасть сходить...
Лев Михайлович громко и весело захохотал.
Улыбался и Осипов.
— А Сокол твой быстро поправился.
— Как видишь, — ответил Лев Михайлович. Он вспомнил, как наутро после того дня, когда Сокол захромал, пришел Сергей и молча сел в угол, таинственно усмехаясь.
— Как Сокол? — спросил его Доватор.
— Ничего. Хромать перестал.
— Как перестал?
— Очень просто. Расковали — и все кончилось! — ответил Сергей и ворчливо продолжал: — Не было никакой заковки. Маленько туго подтянули подкову. Притворялся больше... Поднимет ногу и качает, как маятник... Всем голову морочил, притворщик!..
— Не притворщик, а умница! — восторженно крикнул Доватор. — Ай-да Сокол, ай-да стратег! Не будете в другой раз туго подкову затягивать!.. А ты, небось, кузнецов строго наказал? — спросил Доватор Осипова, останавливаясь.
— Навел самое строгое следствие, — ответил Осипов. — Ковали мои протестуют. «Мы, — говорят, — зайца подкуем — и хромать не будет».
