Немиров спросил, заинтересованно разглядывая юношу:
— Учитесь?
— А как же? — свободно ответил Николай, успевший справиться с волнением первых минут благодаря общему явному доброжелательству. — Учусь в вечернем техникуме. На пятерки и четверки.
— Он на этот счет молодец! — раздались голоса. — С него пример брать надо.
Немиров неожиданно растрогался: давно ли он сам был вот таким же пареньком, старательным и упрямым...
— Петр Петрович Пакулин не родственник тебе? — спросил он, желая проверить свою догадку о том, что такие юноши вырастают в кадровых заводских семьях, с детства приучаясь любить завод.
Среди присутствующих прошло какое-то движение.
— Родственник, — еле слышно сказал Николай.
Руководивший заседанием Ефим Кузьмич Клементьев торопливо подытожил обсуждение:
— Что ж, видимо, все согласны. Хороший будет коммунист, сумеет быть ведущим и в производстве и в учебе. И комсомолец активный... — Он хотел объявить голосование, но вдруг вспомнил что-то и покачал головой. — Вот только одно, Коля. Есть у тебя в бригаде такой беспартийный парень, Аркадий Ступин? Этакий «ухарь-купец, удалой молодец». Есть?
— Есть, — смущенно сказал Николай.
— А почему не учится? Почему в общежитии про него дурная слава? Почему в комсомол не вступает, а в «забегаловках» первый гость?.. Вот, Николай, принимаем тебя в партию и даем напутствие: теперь за каждого своего Аркадия ты вдвойне отвечаешь, не только за показатели на производстве — за душу человеческую, понял?
Полагалось голосовать членам партийного бюро, но за прием Николая Пакулина всем было приятно поднять руки, и Клементьев не стал возражать.
— Единогласно, — с удовольствием сказал он. — Поздравляю тебя, Коля. Можешь остаться. Вопрос важный, и тебя касается. Товарищи, у кого места нет, быстренько тащите стулья и табуреты, в соседних комнатах найдете...
В это время луч солнца, пробив облака, добрался до присевшего на трубу парового отопления Николая Пакулина. Николай обрадованно подставил лицо навстречу солнышку, но тут же вспомнил, где находится, смутился и насупился, готовясь слушать доклад.
Тихо вошел запоздавший Диденко и запросто уселся на подоконнике, за спиною Любимова.
Любимов, нервничая, просматривал свои заметки. В турбинном производстве он работал много лет и любил его. И если теперь он нервничал и порой хотел уйти на преподавательскую работу, виновато было не самое производство, а люди с их беспокойными характерами, общественными требованиями и неуемным стремлением к переменам. Любимов умел ладить с рабочими, знал, чего можно потребовать от квалифицированного человека, и умел требовать властно, но без нажима. Во время войны, работая на Урале, Любимов вступил в партию и понимал необходимость тесного взаимодействия с партийной организацией. Приехав сюда, он порадовался, что секретарем партбюро работает Ефим Кузьмич, старый производственник и к тому же доброжелательный, хорошей души человек. Ладить с ним было естественно и необременительно. Труднее оказалось поладить со своим заместителем инженером Полозовым. Для Полозова не было ничего раз навсегда установленного, к любой задаче он подходил критически — нельзя ли выполнить ее по-новому? И это было бы хорошо, если бы не пылкая настойчивость Полозова и не его привычка превращать внутренние вопросы администрации в вопросы общественные. Кроме того, в цехе появилось очень много молодежи, которой Любимов не решался доверять. Появились и люди, прошедшие «огонь и воду» на войне, требовательные и чувствующие себя хозяевами всего и вся, — такие, как Яков Воробьев. Любимов отдавал должное способностям Воробьева и охотно поручал ему работы, требующие безукоризненного выполнения, но побаивался его: на собраниях короткие умные выступления Воробьева всегда служили «бродилом» для развертывания самокритики.
Вот и сегодня Воробьев сидел подтянутый, серьезный, положив перед собою записную книжку, и слушал внимательнее всех, изредка что-то записывая. Плавно развивая свою мысль, Любимов ощущал как помеху его настороженно-критическое внимание.
Основная мысль доклада сводилась к тому, что производство — планомерный процесс со взаимно обусловленными и взаимно связанными сторонами, и первейшая задача цеха — так построить и наладить по всем линиям этот процесс, чтобы все части «притерлись» друг к другу и работали с четкостью исправного механизма. Для этого и намечен (тут Любимов выпятил роль Виктора Павловича Гаршина, скромно оговорив лишь свое участие) генеральный план развития цеха, таящий огромные и поистине блестящие перспективы.
— Товарищ Немиров простит меня за некоторую болтливость, но я хочу порадовать партийный актив небольшим сообщением, не подлежащим пока оглашению, — сказал Любимов и, понизив голос, сообщил о том, как хорошо встречен план в министерстве, как министр в часовой беседе одобрил план и обещал провести соответствующие ассигнования.
Это сообщение всех оживило. А Любимов с увлечением рассказывал сущность плана и перечислял его отдельные, наиболее выразительные подробности.
— Ох, здорово! — воскликнула Катя Смолкина.
Немолодая, сухощавая, с живыми, молодыми глазами на узком, прорезанном энергичными морщинками лице, Смолкина была одним из наиболее известных людей турбинного цеха. Организатор и душа фронтовых бригад ремонтников в дни блокады, а теперь стахановка-многостаночница и председатель цехкома, Смолкина славилась и работой, и общественной активностью, и прямым, веселым, увлекающимся характером. Сейчас она была увлечена, пожалуй, больше всех или наравне с Николаем Пакулиным, который, казалось, уже видел преображенный до неузнаваемости цех.
— Ассигнования на какой год обещают? — негромко спросил сидевший рядом с ним Воробьев.
Любимов не расслышал вопроса или не захотел сбиваться с мысли ради ответа. Но Алексей Полозов внятно сказал:
— Сегодня нас интересует другое, Яша.
Любимов повел холодным взглядом в его сторону и, приятно улыбаясь, развел руками:
— Понимаю нетерпение некоторых товарищей, но хочу напомнить, что во всяком деле важно увидеть и почувствовать перспективу... хотя бы для того, чтобы лучше оценить положение сегодня.
— Правильно! — крикнула Катя Смолкина.
— Правильно-то правильно, — подал реплику член партбюро Коршунов, первый стахановец цеха и знатный человек завода, — только бы, Георгий Семенович, за этой вашей перспективой сегодняшних задач не просмотреть.
— Вот-вот! — поддержал Диденко. Такая у него была привычка — выступал редко, а с места громко подавал реплики, задавал вопросы, на которые нелегко ответить. — Или сегодня задач нету?
— А к ним я как раз и подошел, — успокоил его Любимов и действительно подробно разобрал сегодняшнее положение цеха и даже, вопреки обыкновению, четко определил вопрос, который следует решить: может ли цех до генеральной реконструкции значительно ускорить выпуск турбин?
— Отвечаю со всей прямотой — может, — сказал он, вызвав всеобщее одобрение.
И тогда он начал деловито перечислять, что для этого нужно и чего не хватает, и тут же уточнял: руководство цеха и партийное бюро должны выдвинуть следующие требования к дирекции... к инструментальному отделу... к заготовительным цехам... к отделу снабжения. .. к заводам-поставщикам...
Связно и убедительно излагая все нужды и требования цеха, Любимов чувствовал, как внимательно его слушают. Катя Смолкина энергично подтверждала каждое требование. Директор кое-что записывал в свой блокнот, и Диденко за спиною Любимова то и дело поскрипывал карандашом по бумаге, что-то бормоча себе под нос.
Любимов уловил заинтересованность Карцевой и вскользь отметил: хорошее лицо, умные глаза, — очевидно, цех приобрел толкового работника, и жаль, что Полозов поспешил с назначением, ее бы на участок послать.
Хотя он и старался не замечать Полозова и Воробьева, но все же видел: оба сидят с независимым и даже ироническим видом.
Любимов подавил раздражение, плавно закончил перечисление и скромно сказал:
— Вот все, что я считал нужным доложить.
В тишину ворвался удивленный возглас Кати Смолкиной:
— Уже все?
— Черед за вами, — усмехнулся Любимов, пряча в карман заметки.
Но тут Коршунов, пожимая плечами, довольно громко сказал:
— Доклад, видимо, обращен к дирекции, а не к нам?
Диденко подхватил, подмигивая Коршунову:
— С директора тянуть — оно проще!
— Как же не использовать присутствие директора, это сам бог велит, — отшутился Любимов. — Впрочем, товарищи, если я что упустил, спрашивайте — отвечу!
Полозов первым задал неприятный, слишком лобовой вопрос:
— Так ли я понял, что без удовлетворения всех этих претензий мы не в состоянии улучшить и ускорить работу цеха?
