равнодушно.
Хромая сильнее обычного, он пошел в дом и принес толстый альбом.
— Вот это я, еще холостой, не женатый, — начал пояснять лесник. — А это на действительной, в артиллерии довелось служить… Старшина батареи… Жонка покойная… Сынок Коля, старший… На войне его убили, в самом Берлине… Эх, какой сын был, какой сын! — Совершенно отрезвев, он медленно переворачивал тяжелые листы, называя имена, должности, степень родства. — А тут опять же я, в партизанах, когда в ноге осколок застрял.
Лежу, вроде отдыхаю… Вот дочка Анюта с внучонком… Тоже нема их, в Германию как угнали, так и не воротились… Да что вспоминать! Было семейство — нема семейства… Нема. Один остался, как сосна в чистом поле…
— А сын, Парамон Петрович? Этот, живой?
Лесник встрепенулся.
— Что ж это я раззюзюкался и выпил вроде трошки, а раззюзюкался!.. Имеется сын, имеется! — Он открыл последнюю страницу альбома. — Вот он, мой неслух, полюбуйтесь!
Я увидел молодого красивого парня, с густыми отцовскими волосами, зачесанными назад, улыбающегося и чем-то похожего на Есенина в юности. На форменной тужурке выделялись два значка — комсомольский и еще какой-то, кажется, отличного паровозника.
— Кирюшка! — сказал лесник умиляясь. — В натуре он красивше, чем тут. И жонку себе под пару мог бы выбрать, красивую, чтоб яблочко к яблочку… А выбрал черт знает что. — Он досадливо махнул рукой. — Отца не слухает, своим неразумным умом живет. В мать-упрямицу пошел, не иначе. Лицом в меня, а норовом в нее… А так хороший. И деньгу каждый месяц присылает, и одежку. Ходите сюда! — Он проковылял к гардеробу и с гордостью распахнул дверки. — Однех костюмов сколько покупил… Вроде и на что они мне в лесу? А все ж приятно, потому забота…
— На ком же ваш неслух женится? — заинтересовался я.
Лесник усмехнулся.
— Неужто не догадываетесь?
— Нет, не догадываюсь.
Он посмотрел на меня, словно только что встретил впервые. — Да на Вивейке ж!
— На Вивее?! — Я хотел еще что-то сказать, но у меня не хватило дыхания.
— Вот то-то и оно, — горестно покачал головой лесник.
Судя по его виду, он нисколечко, ни на малую долю не принимал в расчет возможные мои чувства к Вивее, о которых с такой ехидцей рассуждал спьяна четверть часа назад. Наверно, в его сознании не укладывалась сама мысль, что Вивею может кто-либо полюбить всерьез.
— Ну, я понимаю, погулять там, побаловаться… А то ж жениться… Насовсем!.. — продолжал делиться своим горем лесник. — Все у них уже договорено. Вот, почитайте.
Он достал из кармана смятое письмо.
— И так верю, — с трудом улыбнулся я. Мне совсем не хотелось читать об этом.
Нет, как ни говорите, а новость была совершенно неожиданной. Я готов был представить Вивею в должности директора лесхоза, депутата областного Совета, профессора, кого угодно, но только не в положении невесты. Противоречивые, сумбурные мысли забродили в моей голове. Я уверял себя, что не имел и не имею никаких, ровным счетом никаких намерений в отношении Вивеи, и в то же время испытывал такое чувство, будто меня незаслуженно обидели или наказали.
Я не знаю, что меня побуждало продолжать неприятный разговор: то ли желание утешить лесника, то ли защитить Вивею от его незаслуженных нападок.
— Вы же сами говорили, что и характер у нее хороший, и преданности женской много, — сказал я, вспоминая, как он пытался «пристроить девку».
— Говорил и теперь скажу. Не на характер жалуюсь, на вывеску! — горько признался он.
— Эх вы, Парамон Петрович, — вздохнул я. — Да разве в вывеске дело! И вывеска, если разобраться, тоже неплоха. Непривычная, правда, с первого взгляда, словно особыми красками да еще по-новому написанная. А всмотришься — и нравится!..
Лесник с горя махнул рукой.
— Тебе хорошо говорить… Не ты, а Кирюшка женится, сын! Вот в чем загвоздка.
Он еще долго жаловался на свою недолю, но я не слушал его. «Какой непроходимый дурак, — рассуждал я сам с собой, — выдумал, будто красивое женское лицо — это прямой нос, аккуратный, маленький ротик, правильный овал, строгая пропорция между всеми чертами… Боже мой, какая чепуха! Самые неожиданные, самые непривычные сочетания этих черт могут быть прекрасны, если они освещены изнутри мыслью, душевной теплотой и благородством…»
После всего, что случилось, мне не хотелось больше встречаться с Вивеей. Самое простое было собрать вещи и уехать, пока она не вернулась из города.
Лесник попытался задержать меня еще на несколько дней, чтобы познакомить с сыном, но я, сославшись на дела, отказался.
— Что ж, дело хозяйское, — обиделся лесник.
Все же он помог мне сколотить из досок ящик для собранных экспонатов и пообещал при первом же случае отправить его багажом.
В день отъезда я взял у лесника велосипед и съездил в «Новую силу» попрощаться со Степановичем и другими людьми, с которыми успел познакомиться. Дедок расчувствовался и достал из сундука завернутую в холстинку фотографию.
— Это тебе, — сказал дедок.
Я взглянул на снимок и ахнул.
Похожий на дедка юноша с лентой патронов через плечо стоял рядом с подтянутым человеком в кожаной тужурке. Снизу была надпись: «Красноармейцу 1-го Украинского повстанческого полка И. С. Хроменку от Щорса. Упеча. 29 сентября 1918 года».
— Не хотел было давать, — сказал дедок. — Только гляжу — человек ты добрый, возьми, в музее выставишь. Нехай все узнают, с кем Степанович знался!
…На кордоне я неожиданно застал Маньку.
— Меня Петрович за рулеткой прислал, — объявила она как ни в чем не бывало.
После размолвки в лесу я ни разу ее не видел.
— Вынести тебе рулетку? — спросил я.
Манька пожала плечами:
— Как хочешь…
Она оперлась грудью о лопату и стала безразлично смотреть в пространство.
— Ты что, сегодня уезжаешь? — спросила она.
— Уезжаю.
Манька вздохнула.
— Совсем?
— Совсем.
— Я проститься с тобой пришла.
— Вон оно что. А рулетка?
— На кой она мне черт! — дернула плечами Манька. — Говорю, проститься пришла.
— Ну что ж, тогда прощай…
— Только и всего-то? — спросила она жалобным голосом.
Мне стало жалко ее. Вот она, красивая лицом, молодая, здоровая, а гляди — ходит одна, без пары… в бригаде кругом девки, в колхозе, небось, тоже парней не густо. А кругом лес, от села до села километров двадцать. Где, когда встретишь тут свою судьбу?..
— Желаю тебе найти хорошего жениха, — сказал я, пожимая ей руку. Рука была сильная, маленькая и доверчивая.
Манька грустно усмехнулась.
— Найдешь тут с вами…
Она ушла не оглядываясь. Я ждал, что, скрывшись за деревьями, она запоет частушку, но было тихо.
С лесником я троекратно расцеловался на прощание. За полтора с лишним месяца, проведенные на кордоне,
