— Сдрейфил? — спросил матрос. Голос с акцентом, лицо природной смуглоты с желтизной, широкие скулы и монгольского разреза глаза.
Снежилин медленно обернулся, потрогал свои щеки, подбородок, сдержанно ответил:
— Я не сдрейфил, товарищ Муратов. Обезвредил бича приемом и подкинул дружинникам. Я регистрирую свое чувство. — Снежилин помолчал, насупился, продолжил с натугой: — Моего родного брата, офицера, на моих глазах убил пацан-сопляк ножом. Из-за глупой ревности. На танцульке. Мне тогда было тринадцать. Пять ночей передо мной ножик прыгал, будто меня норовил в живот. Подстегнуло, видно, в какой-то развилок в одном из полушарий, — показал на голову, — и чуть что похожее — по этой колее красный стоп-сигнал.
Белобровый синеглазый старшина, бесстрастно слушавший разговор, посмотрел на часы.
— Почему-то нас не вызывают.
— Начальник — думает, матрос — ждет, Бердянис, — сказал Муратов, неодобрительно поглядывая на неизвестного гражданского, вытащившего из своего кармана блокнот и ручку.
Муратов моргнул Снежилину на Ушакова, и тот сделал знак остальным. Замолчали. Ушаков остро почувствовал себя чужим. Ему хотелось влиться в их компанию, задавать вопросы да и самому отвечать, но это пока было невозможно.
Выручил лейтенант, позвавший Ушакова.
Замполит Куприянов встретил Дмитрия Ильича с улыбкой, которую обычно называют ослепительной. Все в нем — безмятежные глаза, ровный румянец, хорошей лепки губы и даже родинка на щеке — отмечало его молодость, ненаигранное прямосердечие. Таким был в самом деле Куприянов. Позже, в походе, Ушакову не пришлось разочароваться в нем, а сегодня он как-то сразу согрел его.
— Очень рад, Дмитрий Ильич. — Куприянов сжал его руку между своими ладонями, глядел на него улыбающимися глазами. Он был чуточку повыше Ушакова, тоньше в талии, с хорошо развитой грудной клеткой и прямой длинной спиной. На нем отлично сидела форма. Брюки сшиты по моде, тужурка черного бостона. Пожалуй, Куприянов умел и пофорсить, но это было в меру и не крикливо.
В комнате, густо заставленной канцелярской мебелью, стояли прислоненные к стенкам картины в тяжелых рамах. Окно упиралось в обледенелую скалу и было забрано решеткой.
— Не обращайте внимания на разруху. Ремонт. Там обвалилось, тут потекло. В нашем климате строительство — врагу не пожелаю… Вы были у капитана первого ранга Кедрова?
С той же приветливой улыбкой он выслушал Дмитрия Ильича.
— Не будьте жестоки к Кедрову, хотя первое впечатление отвратное. А потом проникаешься к нему уважением. Я лично, убейте меня, не смог бы двух дней просидеть на его месте. Вначале он напомнил мне полковника О’Хейра из штаба американской армии в период боев в Сицилии. О нем пишет Брэдли. Помните заявление О’Хейра о собственной персоне: «Они считают, что начальник отдела личного состава — сукин сын, и я докажу, что они правы».
— Брэдли я читал давненько, — признался Ушаков, — и могу поручиться — полковника О’Хейра не помню. А вы лихо оперируете…
Куприянов докурил сигарету, очистил пепельницу от окурков, открыл форточку.
— Отучаю себя от курева, — он протянул Ушакову леденец, — побалуйтесь. Вижу, вы не курите. Хорошо. А насчет лихости не удивляйтесь. Недавно из академии. Извилины еще незаметенные. Вы находите — я бравирую?
— Нисколько. — Ушаков пристально наблюдал за Куприяновым. Заметил смущение, больше того — огорчение, будто написанное на его лице.
Куприянов был отличен от многих политработников, с которыми приходилось Ушакову встречаться. Сумеет ли этот молодой человек завоевать доверие грубоватых, могутных ребят?
— У меня есть дурная, на мой взгляд, черта в характере, — с прежней застенчивостью продолжил Куприянов, — похвастаться чужими мыслями… — Он поглядел на часы, на дверь. — Привычка осталась от плавания. Скучно под водой, придумываем кроссворды по истории, вводим розыгрыш кубка Нептуна на лучший «треп». Вот когда приходится шарить и по истории, и по литературе. Разрешите пригласить ребят, Дмитрий Ильич? Меня ожидают гидроакустики. Они приезжали на сборы гидроакустиков флота. Тут, в одной из губ. И только что вернулись катером. — Извинительно добавил: — Мне с ними служить, а им — со мной. У нас ознакомление обоюдное. Не хочется, чтобы они дурно думали о своем комиссаре.
— Пожалуйста. Если я не помешаю, посижу в качестве безмолвного свидетеля.
— Представить вас им или не надо?
— Думаю, не стоит.
— Добро! — И, подойдя к двери, пригласил моряков.
Снежилин отрапортовал о прибытии, назвал звания и фамилии людей своей группы. Его настороженные глаза встретились с глазами замполита, дрогнули ресницы, зрачки потеплели.
— Садитесь, товарищи, — пригласил Куприянов. — Как добрались?
— Хорошо, товарищ капитан второго ранга!
— На катере?
— Так точно.
— Как в море, товарищ мичман?
— Балла четыре-пять… — Снежилин назвал мыс, где их потрепало, и устроился рядом с литовцем. Скованность прошла, все почувствовали себя свободней.
Можно было предположить, что эти люди где-то проходили курсы или тренировку. Возможно, они прибыли с этой же целью со своей базы, и подготовка была впереди. Во всяком случае, это были члены команды атомной лодки, первые о т т у д а, и Ушакову хотелось знать, какие они, в чем их отличие от остальных моряков, в чем особенность. Пока они ничем не отличались и, кроме наколки у Снежилина (а ее мог сделать любой), ничто не говорило о их принадлежности к атомному подводному флоту.
Из беседы выяснилось — Снежилин участвовал в трех «автономках», имеет стаж плавания подо льдами; Донцов служил «по третьему году», металлист из Курска, окончил техническую школу; Муратов работал техником по ремонту оборудования на казанской меховой фабрике; литовец Альгиз Бердянис не сумел до призыва попасть в консерваторию, зато пришелся на флоте как лучший гидроакустик, плавал на дизельных, на атомной пойдет впервые.
Происходит как бы взаимная проверка. Низшие по званию вопросов не задают, но выводы их безошибочны. Молодой замполит ребятам, видимо, нравится.
Фамилия Куприянова не значится в комнате боевой славы. По возрасту ему не пришлось воевать. Это не Колышкин, не Щедрин, не Гаджиев. Ему приходится труднее, нет ореола. Созревали и Куприяновы и Снежилины почти в одни годы. Война не прошла и мимо них. Детям тоже пришлось нелегко. Они не упрекали отцов, живых или мертвых. Победителей судят хилые, подозрительные и порочные. В будущем им, Куприяновым и Снежилиным, придется справляться самим, под прищуристым оком предков. Перспектива ясно просматривалась благодаря таким рядовым биографиям. Да, им, молодым людям, продолжать дела отечества и отвечать за него. Линия горизонта не двоилась, растворялась во мраке.
Эти пять молодых людей займут свои места в стальных отсеках и скроются в глубине океанов.
Замполит продолжал. За окнами — ночь, хотя время суток дневное. Темно-фиолетовая краска уплотняется. Снаружи подвывает.
— Сколько у вашего отца орденов, товарищ Донцов?
— Точно не могу сказать, товарищ капитан второго ранга. Много.
— Видели?
— Показывал коробо́к, товарищ капитан второго ранга. — Предвосхищая следующий вопрос, твердо разъясняет: — Коробок с орденами. А медали мне подарил, когда я ходил в третий класс. Играть подарил медали… — Донцов смотрит на замполита неумолимыми, диковатыми глазами.
Легче всего провести назидательную беседу. Можно и не затрагивать «несознательного» родителя. Что бы ни говорилось, подчиненный не будет перечить. И на заводе, и тем более на флоте — в почете дисциплина. Донцову легче, чем другому, сдержать свои порывы, не вступать в пререкания: подчинение воле начальника давно стало законом для матроса.
— Почему медали вместо игрушек, товарищ Донцов? — будто между прочим спрашивает Куприянов, перелистывая подшивку тощей папки.
Донцов потеет со лба. Молодое лицо становится старше. Отвечает не сразу, после короткого совета с самим собой.
— Почему? — он резко вскидывает голову. — Кто же его знает! Нам, мальцам, лишь бы блестело да звенело. А ему они уже ни к чему… — Донцов замыкается. Его порыв иссяк.
Замполит не спешит с выводами, пытливо наблюдает за впечатлением от этого откровенного признания. Снежилин настроился худо к Донцову, неодобрительно глядит на него. На импульсивном лице Муратова выражено ожидание. Бердянис вытянулся, шевельнул кистями рук на коленях, бесстрастно замер.
— Медали ни к чему… — повторил Куприянов. — Чем вы объясняете, товарищ Донцов?
— Отцу никак не могут дать квартиру. У него ранения, был разбит позвоночник, у матери ревматизм от сырости. Писал во все концы и большим и малым. На очередь поставили. Потом перерегистрация, отодвинули сотни на две назад. Домком заткнул жалобу «текучим ремонтом», как у нас говорят. Я понимаю, товарищ капитан второго ранга, у нас в Курске туго. В горисполком лучше не обращайся. А отец инвалид. Если бы работал на производстве… Кому он теперь нужен? К депутату ходили: писал, просил…
