— Разрешите объяснить, товарищ генерал. Когда мы беседовали первый раз, подполковник мало интересовался мною. Он больше говорил о себе, а я слушал.
— К чему была эта маскировка? Я не понимаю, товарищ полковник... — В голосе Плотвина слышались укор и горечь.
— Благодаря ей вы откровенно говорили со мной, а с полковником Доватором вы, наверное, вели бы себя иначе.
— Значит, разговор был по душам? — спросил командарм.
— Очень мило беседовали...
— Вот и отлично! Если мило беседовали, значит и характерами сошлись! — с хитрецой сказал Гордей Захарыч. — Мы так и знали, — приказик заготовили. Вам ведь нужен командный состав?
— Нет, характеры у нас разные! — с досадой проговорил Доватор. — Да и подполковник устал, много пережил... А нам предстоит трудная операция...
— А вот командарм решил воздержаться от операции...
Гордей Захарыч с усмешкой взглянул на Доватора.
Доватор встал.
— Разрешите узнать причины, товарищ генерал-лейтенант?
— Сомнительно. Риск большой...
— Но это оправданный риск! Я заверяю командование... — горячо перебил Доватор.
— Как же вы можете заверять командование, когда на собрании командиров заявили, что сами не знаете, как вам придется действовать? Послать в неизвестность казачье соединение мы не можем...
Командарм энергичным движением закинул руки за спину, пристукнул шпорами и остановился, против Доватора.
Доватор усмехнулся. Он не был удивлен осведомленностью командарма.
— Да, я говорил... — подтвердил он. Хотел по привычке хлестнуть стеком по сапогу, но сдержался. — Я говорил, что обстановка в тылу противника может поставить нас в любые условия. Стало быть, поставленный в эти условия, я и буду принимать решения на месте. Но это не значит, что у меня нет предварительного плана действия. Я пока кричать о нем не могу.
— Вот, вот, это и хочет знать командование...
Командарм взял Доватора под локоть и подвел к карте. Поймал конец стека, настойчиво потянул к себе. Доватор отпустил.
— Скажем, вы рассредоточились в этом районе, — командарм указал стеком на зеленую полосу лесного массива за линией флажков. — Расскажите, как вы будете действовать?
Доватор ищет глазами, чем бы показать на карте, и ничего не находит. Тогда он решительно вытаскивает несколько флажков и вкалывает один из них недалеко за передним краем.
— Здесь в первую же ночь захвачу пленного. Уточнив обстановку, двигаюсь в двух направлениях. Туда, где у немцев расположены тылы и мелкие гарнизоны. По пути начинаем их бить. Внезапным нападением всюду вызываем панику. Не ввязываюсь в бой с крупными силами, а только тревожу их. Продвигаюсь глубже в тыл. Рассредоточиваюсь вот здесь, окажем, в лесах Духовщины. — Доватор снова приколол флажок. — В разных местах, но одновременно совершаю налеты на штабы, бью из засад на большаках. Устраиваю целый ряд сюрпризов. Там, где нужно, действую большими группами, а где и малыми отрядами.
— А он разыщет вас, бросит авиацию. Мачтовые сосны на голову будут падать, — вставляет Гордей Захарыч.
— Страшно, что и говорить... А в лесу-то отыскать нас не совсем просто. — Задорно прищурив глаза, Доватор продолжает: — Днем казаки кормят коней, отдыхают. Ночью, выполнив задачу, меняют место. — Пусть ищет авиация! Ну, а если найдет и побомбит, — на то и война!..
— О боеприпасах, продовольствии думали? — спрашивает командарм.
— Думал. Каждый казак берет в переметные сумы пятидневный запас продовольствия и побольше патронов. Кроме того, в каждом эскадроне до двадцати запасных вьюков. А в тылу колхозники помогут.
— На это рассчитывать нельзя. Гитлеровцы всех ограбили.
— Назад отберем. Гарнизоны будем громить. Придется трудно — на шомполах конский шашлык пожарим.
— Как будете управлять дивизиями, полками, эскадронами?
— По радио и делегатами связи...
— Собираетесь управлять по радио, а на штабных занятиях полки потеряли друг друга.
— Заставим работать рации, заставим!.. Но, главное, народ хочет драться. Хочет!
— Экий ты, брат, напористый! — ворчит Гордей Захарыч. — И меня-то раззадорил: так и хочется сесть на коня, разобрать поводья. Ей-богу, поехал бы сам, а то вот сиди тут, маневрируй...
— Долго будем маневрировать, товарищ генерал? — спрашивает Доватор, склонив набок голову.
— Ты, полковник, как скипидар. Чихнуть хочется. А я вот прочитаю тебе один рапортец — сам расчихаешься... там тебя, голубчика, так разделали!..
Доватор понимает, о чем речь, и настораживается.
— Прочесть, Иван Петрович? — спрашивает у командарма Гордей Захарыч.
— Не стоит, — говорит командарм, улыбнувшись.
— Нет, вы покажите все-таки рапорт, — горячится Доватор. — Теперь мне понятно, почему с рейдом канитель и мне экзамен...
— Да, ты прав, экзамен был, — твердо говорит командарм, — но ты его, кажется, выдержал, а потому — получай письмо! — Командарм взял со стола письмо и подал Доватору. Прочитав письмо, Доватор тыльной стороной ладони потер лоб. Еще больше сдвинул на затылок папаху, тряхнул головой, оглядел всех, снова перечитал письмо.
— Что пишет Ока Иванович? — спросил командарм.
— Оку Ивановича вызвал товарищ Сталин и напомнил ему рейд двадцатого года в Таврию по тылам Врангеля...
— И приказал организовать рейд в этом году. Не позднее августа, — добавляет командарм.
— Значит, рейд — это задание товарища Сталина? — выпрямляясь, спрашивает Доватор.
— Да, это приказ товарища Сталина, а приказ товарища Сталина есть приказ родины. Вот здесь-то и начинается самый главный и ответственный экзамен, — продолжал командарм. — Ты поведешь кавалерийские полки в тыл врага. Научи их драться и быть стойкими перед любой опасностью. Надо разбить боязнь окружения. Нам сейчас очень трудно. Может, будет еще труднее. Город Ельню штурмуют семь немецких дивизий. Надо помешать. Они готовят прыжок на Москву. Надо нарушить механизмы тыловых коммуникаций, затормозить передвижение. Мы должны сделать перегруппировку, подтянуть резервы. У нас за спиной Москва. Вы понимаете, что это значит?
— Я понимаю. Я выполню этот приказ.
— Желаю вам, как говорится, ни пуха, ни пера. — Командарм крепко пожал Доватору руку.
— Мое благословение — драться по-суворовски, — говорит Гордей Захарыч. — Холостяков упрекает тебя в подражании Суворову. Если в солдате есть хоть маленькое суворовское зерно — это непобедимый солдат! Гордись! Тебя направляем в тыл врага. А холостяковых будем переучивать!..
— Вызовите подполковника Холостякова, — обращаясь к наштарму, приказал командарм, — и предупредите, что за такие рапорты впредь буду отдавать под суд и разжаловать. Числить его пока в резерве штаба армии. Убрать из кавгруппы, чтобы он там не мешал. Подполковника Плотвина — в кавгруппу, с особой задачей, которую он получит от Доватора.
— Я готов выполнить любое задание, товарищ генерал! — ответил Плотвин с дрожью в голосе.
Доватор, поджав губы, молчал. Он думал о письме и, казалось, не слыхал слов командарма. Ока Иванович писал, что товарищ Сталин интересуется предстоящей операцией и уверен в ее успехе.
«Моя фамилия записана в блокноте Иосифа Виссарионовича Сталина... Это налагает на меня величайшую ответственность».
Горячая взволнованность овладевает Доватором. Словно крылья выросли у души. Ему хочется сейчас обнять плотную фигуру командарма, прижать к груди, потом тряхнуть маленького усатого начальника штаба, спросить: «Ну как, папаша, крепкие у тебя косточки? Брось «маневрировать», поедем в тыл немцев бить! Ведь с этаким папашей можно чудес натворить...»
— Чему вы улыбаетесь, полковник Доватор? — спрашивает командарм. — Подполковник Плотвин направляется в ваше распоряжение — вы слышали?
Доватор одергивает гимнастерку.
— Слышал, товарищ генерал. А не боится он, что упадет с коня и ребра поломает?
— Не вспоминайте старое, товарищ полковник! — вспыхнув, говорит Плотвин. — Я в кавалерии не служил, но с конями дело имел...
Доватор попросил разрешения удалиться. Не терпелось поделиться радостью с командирами дивизий, полков, эскадронов, со всеми казаками.
Еще из штаба армии он позвонил Карпенкову и приказал вызвать командиров и комиссаров частей на совещание. Это было одно из самых коротких совещаний за все время боевых действий соединения Доватора.
Стоял ясный солнечный день. Командный состав собрался на небольшой лесной поляне под могучим шатровым дубом. Доватор был посреди плотно обступивших его боевых командиров. Он начал говорить не сразу. Поправив под буркой полевые ремни, смотрел на командиров по-новому, особенно блестящими глазами, почувствовал, что где-то внутри, у самого сердца, все громче и громче звучал давно знакомый и незабываемый голос великого вождя, приказ которого ему впервые в жизни предстояло выполнить. Это был голос всего народа. В голове было много горячих и волнующих мыслей и слов, но он ожидал еще других — более выразительных и сильных.
