— Мсье?
— Было бы неплохо промочить горло.
— Что прикажете?
— Я только что с вокзала. Приехал из Динана от бабушки Жюли и потому предпочел бы что-нибудь сухое.
— Божоле?
— В самом деле — божоле! Это прекрасно, ведь есть такой город. Скажите, вы никогда не бывали в Еризее?
— К сожалению, не приходилось, я вообще равнодушен к деревне.
— Очень жаль, а в деревне в наше время легче прокормиться.
Бутылка божоле. Гора Божоле, краснокрыший городок под той горой. Лавина скользит с гор почти неслышно, потому что она хорошо смазана снегом. Пусть буду я погребен под этой лавиной, но бутылку обязан спасти во что бы то ни стало, во имя победы, которая придет без меня.
Полцарства за бутылку!
Интересно, сколько в Брюсселе заведений с названием из двух слов? «Каприз Евы», «День и ночь», «Едипов комплекс», «Мулен Руж», «Святой Мартини» — сразу и не вспомнишь. И я должен обойти их все, один за другим, и в каждом делать заказ под наблюдением котелков. Сколько дней и ночей потребуется на это?
Не пора ли нам расстаться, котелок? Оревуар, как говорят в Брюсселе. Морис, дешевая распродажа, всего три дня. Всеевропейская толкучка с участием казарм, получивших увольнительную, и кордебалета, вышедшего на сверхурочную работу.
Бонжур, мадемуазель, подберите мне недорогой костюм. Нет, только не серый, мне надоел этот цвет, видите, я сам в сером. Я давно мечтал сменить цвет, пожалуй, вот этот, коричневый, отнесите в кабину, я примерю. Заодно рубашку и шляпу. Прошу вас, только не котелок, ни в коем случае, котелками я сыт по горло, велюр, да, да, велюр, это прекрасно. Перед вами другой человек, мадемуазель, не правда ли?
Меняю шкуру, ищи меня, котелок. Скорей за угол.
Но и он, видать, не промах. Обреченно плетется по бульвару. Котелок поменял, чтобы я его не приметил.
Что делать? Куда деваться? Раствориться в сумраке зрительного зала под томный голос Марики? Юркнуть в проходной двор, пробежать по крышам? Спуститься в колодец или по водосточной трубе? Перекрасить волосы, вставить новую челюсть, переодеться в женское платье, вскочить на ходу в самолет, нырнуть на дно морское? Дешевые штучки из штатного набора. С таким котелком они не пройдут. Крепкий мне достался хвост, никак не обрубить.
Спокойно, я не должен метаться, испытывая судьбу. В моем возрасте и положении это несолидно. Через два-три часа начнет смеркаться. Но ведь они могут взять меня в любую минуту, от меня это не зависит.
Я немного устал, меня утомил жаркий жадный город, где никто не желает знать бабушку Жюли.
Улица Роже жила явно неполноценной жизнью. Даже редкие прохожие казались ненатуральными. Старики подремывали на скамейках, собаки — у их ног. Жара стекала с крутых крыш по водостокам, невидимо расползаясь по тротуару и заливая ноги истомой по самую щиколотку. В замедленном темпе влачились трамваи, потом и вовсе слиплись с рельсами, в горловине улицы случилась пробка.
Из костела святой Терезы доносились протяжные звуки органа. Тереза молится, спеша скорей побрататься с богом, а там хоть трава не расти.
Куда деваться? Просить защиты у господа бога? Если молитва доходит до неба со скоростью звука, то это долгая история.
В сторону вокзала Норд резво промчался бежевый «ситроен», обгоняя небольшой военный фургон, вымазанный пятнистой краской. За рулем «ситроена» сидела женщина в шляпке с поднятой вуалью.
Высокий мужчина в коричневом костюме и велюровой шляпе бросился наперерез собиравшемуся тормозить трамваю. Перебежал улицу и требовательно поднял руку, задерживая пятнистый грузовик. Фургон со скрежетом затормозил, мужчина вскочил в кабину, и грузовичок, набирая ход, припустился вслед за «ситроеном».
Мышиного оттенка «опель-капитан» замер на четырех низких лапах, наблюдая за этими перемещениями с противоположной стороны улицы. Но вот и он, оценив ситуацию, прыжком рванулся вперед. Однако ему предстояло сделать разворот, выбрав интервал между двумя трамваями. Мышиный «опель-капитан» никак не мог найти места, потом, сопровождаемый криком кондуктора, все-таки проскочил в щель между застоявшимися вагонами.
И вовремя, ибо пятнистый фургон уже разворачивался в сторону улицы Шазал и две другие машины были готовы прикрыть его своими случайными телами.
Начиналась погоня, непредвиденная вначале, но тем не менее неизбежная, больше того, продуктивная — и не единственно с литературной стороны.
Город, однако, остался глух к развернувшимся событиям. Продолжали дремать на солнцепеке благообразные старики, кондуктор доругивался, обернувшись вслед «опель-капитану», трамваи двигались вперед неритмичными толчками, словно сердце города давало сбой.
Пятнистый фургон мчался по площади святого Патрика, и полицейский, завидев воинский номер, услужливо вытягивал жезл.
Незапланированная погоня постепенно входила в график.
— Добрый день. Утром я вас не видел.
— Сегодня я работаю с двух часов. А вы, похоже, еще не обедали?
— Увлекся. Пожалуйста, сделайте мне ксерокопии.
— Какое дело? Листы?
— Вот это. Папка 15 зет-а, листы третий, четвертый и далее, я отметил белыми закладками и указал номера.
— Сколько экземпляров?
— Я думаю, три. Да, три экземпляра мне определенно хватит.
— Хм, протоколы допросов, донесения, приказы — порядочно листов. Это влетит вам в копеечку.
— Что делать! Ведь ваш архив построен не с той целью, чтобы наживаться на прошлом.
— Мы сидим на дотациях, и нам их все время режут. Завтра утром вы можете получить копии. Надеюсь, работа прошла успешно?
— Пока и сам не знаю: то ли я нашел?
— Искали родственников?
— Вряд ли.
— К нам часто обращаются с запросами, особенно вдовы. Они готовы плакать над этими бумажками.
— Вы их не одобряете?
— По мне куда приятнее читать Сименона, там хоть есть загадка. И вообще: я в этой бойне не участвовал ни в качестве мясника, ни в качестве барана. Когда Гитлер покончил с собой, мне было семь лет. Я к этим делам непричастен. Но я вам скажу: у них был порядок, они свое дело знали. Возьмите хоть эти папки, которые вас заинтересовали. Лист к листу, каждая случайная записка пронумерована и подшита. Зафиксировано каждое слово, в нем даже интонация чувствуется. Так пусть бы и лежали себе на полках…
— По-моему, вы что-то недоговариваете?
— Почему? Я свободный гражданин свободной страны. Мое твердое мнение такое: не надо ворошить это прошлое. Мы от него освободились, и оно нам ни к чему.
— Вот как? Это интересно. И у вас имеются мотивы и доказательства?
— Отвечаю. Мне было семь лет, я говорил. Я ничего не помню. А что помнил от этого детства, постарался забыть. Теперь у нас другая страна, другая мораль. Мы в другом веке. Нам не нужно ничего завоевывать, у нас все есть.
— По-моему, это еще не ответ.
— Отвечаю дальше. Мы не можем быть объективными к нашему прошлому, и потому нам не дано судить его. Наш архив не для настоящего, но для будущего. Вот вы пришли искать своих родственников, как те вдовы…
— Я лишь историк.
— Тем более вы пристрастны. Пусть разбираются в этих документах через сто лет люди, не отягощенные личными симпатиями и антипатиями; они поймут то время лучше, нежели мы с вами, хотя мы стоим к нему ближе. Это был поиск, уверяю вас. Немецкий гений искал себя в пространстве, затем в себе самом.
— Вы имеете в виду классическую немецкую философию? Вам не кажется, что вы понимаете ее несколько своеобразно?
— Да, я за слияние духа и материи, в этом наша истина. Конечно, сейчас вы объявите, что я типичный бюргер.
— Знаете, быть бюргером все же лучше, чем искать себя в пространстве за счет уничтожения других народов.
— Вот, вы опять о политике. А я не отрицаю, что я бюргер, и тем горжусь. У меня двухэтажный дом, участок с газоном, цветной телевизор, два автомобиля, трейлер для путешествий по Европе. Я гегельянец, но без его диалектического мусора. Поэтому я говорю: долой эти папки. Под замок их! Забыть на сто лет.
— Спасибо за душеспасительную беседу. Все же я приду за своими копиями не через сто лет, а завтра.
— Стой, солдат. Тормози! Вот документ, я капитан Хольц из военной разведки. Слушай приказ: следуй за тем бежевым «ситроеном». Не отставай, там находится крупный государственный преступник, вернее, преступница — враг великого рейха. Мы должны ее задержать, ты поможешь мне.
— У меня нет оружия, герр капитан.
— Стрелять буду я. Твое имя? Солдатский номер?
— Курт Вернер…
— Скорее, Курт, не отставать. Поворачивай к площади Дейли. Да скорей же, растяпа.
— По-моему, она не очень торопится.
— Она ни о чем не догадывается — и не должна догадаться. Держись на интервале, и не выпячивай себя. Если она пойдет в магазин, я следую за ней. Ты имеешь неплохой шанс, Курт. Если мы ее поймаем, тебя отпустят в отпуск, я тебе обещаю.
