Кто-то зашумел в сенях.
«Верно, Костя с маманей идут, — подумал Андрей Палыч. — Поговорим сейчас, обмозгуем, что к чему. Газеты ему еще как следует почитать надо».
В дверях показалась Глуша.
— Я за вашим письмом для сельсовета забежала, Андрей Палыч.
— Вот оно... — Ловец взял с подоконника конверт и, передавая его рыбачке, спросил: — Значит, дал Дойкин лошадь?
— Нет, не дал.
— А на чем же ты едешь?
— Захар Минаич дал жеребчика.
Андрей Палыч нахмурился, недовольно сказал:
— Ну, ладно... Я поговорю с этим Дойкиным! — Он сердито махнул рукой, прошел к окну.
Глуша шагнула к Андрею Палычу, взяла у него письмо для сельсовета и тихо спросила:
— А Лешка не был у вас?
— Тут он, — глухо отозвался Андрей Палыч и показал в конец горницы, где за горкой, у окна, сидел задумавшийся Матрос.
Глуша быстро подошла к нему.
— Я к тебе, Леша. Не подшутил ты надо мною? Верно, что на маяк мне ехать надо?
Матрос молчал, сосредоточенно о чем-то думая.
— Леш...
Он повернул голову, посмотрел на Глушу.
— Не подшутил ты надо мною, Леша? — вновь спросила она.
— Батька наказывал... — едва слышно сказал Матрос и, словно просыпаясь, медленно поднялся со стула. — Какие тут шутки!
— А я все Илью Краснощекова искала. Захар Минаич аелел запрячь мне жеребчика... Да с Настей Сазанихой еще вот пропуталась, — беда там.
— А что с ней? — Евдоша отложила нож и подошла к Глуше.
— Да как же, родила она с перепугу прямо на берегу. Бабка Анюта еле подоспела принять ребеночка...
— Да-а, — Евдоша покачала головой и снова, подойдя к столу, начала резать хлеб.
Чуть заметно кивнув Лешке, Глуша направилась к двери.
— Прощайте. Побегу я, а то Илья пошел запрягать, — и она снова кивнула Матросу.
Он пошел следом за ней.
В сенях, дергая ловца за пуговицы телогрейки, Глуша тревожно выспрашивала его о Дмитрии:
— Как он попал к батяше? Что с ним? Живой ли? Расскажи, Леша...
Переступая с ноги на ногу, Матрос светился доверчивой улыбкой.
— Батька твой с маяка встретил нас с Костей, — начал рассказывать он, пристально заглядывая в ее черные, округлые глаза. — Встретил и сказал: «Пусть Глуша ко мне приезжает». А потом, старый чертяка, на ухо Косте шепнул: Митька, слышь, больной у него лежит...
— Больной? — взволнованно переспросила Глуша.
— Больной, говорит. Костя мне об этом рассказал... — И Лешка вплотную подошел к рыбачке...
Она легонько отстранила его.
Лешка отступил, обиженно опуская голову.
— Э-эх, ты... — горько сказал он. — Не хочешь пожалеть меня. Я ли не суженый тебе?.. Не ездила бы ты лучше на маяк. Охота поговорить мне с тобой напрямик, с глазу на глаз. Довольно тебе мучиться с Мотькой, и Митрия бросить надо... Э-эх, пожалела бы ты меня! И зажили бы мы с тобою по-законному. Да и дела в поселке должны вот-вот развернуться жаркие. Сейчас с Андрей Палычем говорили, газету читали.
Глуша пожала плечами, направляясь к дверям.
Матрос, всегда веселый и речистый, сразу опечалился и затих.
Выбежав во двор, Глуша громко сказала ему:
— Приеду с маяка, тогда и поговорим, — и, посмеиваясь, она прищурила глаза.
Лешка встрепенулся.
— Ладно... — он снова нахмурился, огорченный и тоскующий.
Распахнув калитку, Глуша спросила его:
— А про Ваську батяша ничего не говорил?
— Нет... — притихший Лешка стоял в дверях, расслабленно прислонясь к косяку.
Махнув ему рукой, Глуша быстро скрылась за калиткой.
Ловец долго стоял у косяка, жмурясь от яркого, с огоньками, снега. Ему припомнилось, как года полтора тому назад — еще до связи Глуши с Дмитрием — она однажды пожалела его и целый вечер провела с ним... И Лешка после этого стал особенно настойчиво добиваться перед маячником своего суженого, обещанного счастья. Глуша как будто тоже против ничего не имела. Но тут заявился из Красной Армии Дмитрий Казак и перевернул все вверх дном.
Матрос встревоженно, жарко дышал...
Как он вошел в горницу и когда заявился Костя со своей матерью, Лешка не помнил.
Очнулся он только теперь, сидя за столом и жадно глотая пельмени.
Андрей Палыч ел по-обычному молча, медленно.
Евдоша то и дело подкладывала гостям горячие пельмени, подливала бульон.
— Ешьте, ешьте, — приговаривала она. — Ешьте, милые.
Окончательно придя в себя, Лешка чему-то хмуро усмехнулся и, взяв бутылку, налил в стопки водку.
— Выпьемте, что ль! — И он высоко поднял стопку.
— Не могу больше, — скуластая, с узкими щелками глаз, Татьяна Яковлевна отодвинула стопку на середину стола.
— А вы пейте, на нас не смотрите, — и Евдоша снова принялась подкладывать гостям пельмени.
Лешка чокнулся с Андреем Палычем и Костей, рядом с которым сидела Зинаида, и они втроем разом запрокинули головы. На чисто выбритой шее Кости, когда он пил водку, выпирал большой кадык.
— А вы чего не пьете? — обратился Лешка к рыбачкам.
— С нас и того довольно, что выпили, — Татьяна Яковлевна подсела ближе к Евдоше.
Когда Костя заговорил шепотом о чем-то с Зинаидой, рыбачки многозначительно переглянулись и, улыбаясь, потупили взоры.
Евдоша опять и опять потчевала гостей пельменями:
— Кушайте, милые... Кушайте на здоровье... еще подложу...
Первым вышел из-за стола Андрей Палыч. Остановившись у окна, он негромко заговорил:
— Плохи наши дела... Что будем делать дальше, и не знаю... А из беды выкручиваться как-то надо...
Лешка молча свертывал цыгарку. Задумчиво глядя в окно, Андрей Палыч все говорил:
— Беда, большая беда накрыла нас... Выход искать надо...
Ему хотелось сказать очень многое, но речь, как и всегда, у него не ладилась, нужные слова во-время не приходили, — поэтому Андрей Палыч говорил неторопливо, с перерывами.
— Беда... — И он стал медленно прохаживаться по горнице. — Выход искать надо... Выход!..
Рыбачки, поглядывая в сторону Кости и Зинаиды, едва слышно разговаривали.
— А Коляка-то ожил, — шептала Евдоша. — Сказывают, не относ его попортил и не шурган, а вроде Турки подо льдом протащили...
— Слышала, слышала я, — кивала головой Татьяна Яковлевна. Щуря узкие, слегка раскосые глаза, она вдруг тяжело, печально вздохнула: — Где-то теперь наш Вася Сазан... Не дай бог, ежели в открытом море...
И рыбачки, глядя в угол, где висела икона Николы-чудотворца, которого почитали за покровителя ловецкого племени, неторопливо перекрестились.
Андрей Палыч, заложив руки за спину, не спеша двигался по горнице.
— Выкручиваться как-то надо. Что-то делать надо!..
Костя просматривал газеты, которые передал ему Андрей Палыч; газеты были старые, они приходили в Островок раз-два в месяц целыми пачками. Рядом с Костей сидела Зинаида, она задумчиво вышивала кисет.
— Читай, Костя, читай, — говорил Андрей Палыч. — И думай, что к чему.
Лешка непрерывно тянул цыгарку, выпуская густые сизые клубы дыма.
Андрей Палыч стоял у окна и попрежнему задумчиво повторял:
— Выход нам надо искать.. Беда...
— Есть выход! — неожиданно заявил Лешка.
Он отстегнул ворот рубахи, из-под которой была видна его расцвеченная темной синью татуировки белая грудь.
— Есть выход! — повторил он, поднимаясь из-за стола. — Да, есть! Кончал их базар!
Матрос взмахнул рукой и возмущенно выкрикнул:
— За жабры надо тряхнуть Краонощекова и Дойкина — и баста! Жить мешают!.. И партия о наступлении на них говорит, — читали же мы сейчас статью Сталина «Год великого перелома»! Тряхнуть Краснощекова и Дойкина!
Лицо Матроса стало неузнаваемо: оно было искривлено ненавистью, потемнело, губы тряслись, а глаза, большие и зеленые, угрожающе поблескивали.
— За жабры их, как в городе! Вот и выход!..
— Будет тебе, Алексей! — остановила его Евдоша.
— Что значит будет?! — И Лешка направился к Андрею Палычу. — Тряхнуть!.. За жабры!..
— Ну и человек! — Евдоша безнадежно покачала головой; туже затянув на шее платок, она обратилась к Костиной матери: — И чего говорит! В городе тряхнули тузов-рыбников, а тут другое дело...
Остановив у стола Андрея Палыча, Лешка не переставал кричать:
— Возьмем за жабры! Тряхнем!.. А?.. Что скажешь?!
— Постой, Алексей! — ловец задумался. — Не шуми!
— Почему не шуми? За жабры их!..
Андрей Палыч снова медленно зашагал по горнице. Матрос опустился на стул и дрожащими пальцами стал свертывать новую цыгарку.
Рыбачки едва слышно говорили о Насте Сазанихе, о Коляке, а потом заговорили о Глуше, осторожно поглядывая в сторону Зинаиды и Кости.
— Не знаю, и чего спуталась она с Митрием, — недовольно сказала Татьяна Яковлевна.
