едут?
— То разбойники ехали, а тато еще нет.
Всадники скрылись в глубинах леса. Теперь дети боялись отбегать от мамы. Федорко платком прикрыл маме голову от солнца, а Василина клала ей на губы землянику. Скоро ягод не стало, но дети боялись побежать и набрать еще. Сидели и не сводили глаз с леса. Высились сосны — стройные, величественные, теперь спокойные. Лес притих. Солнце стояло над самой головой. Чтобы не жгло, дети подвернули кверху рубашки, как они делали это от дождя. Проць не возвращался.
Уже глаза заболели — так пристально разглядывали дети лесную глубь, уже все перед глазами делалось зеленым, а отца все не было.
Верховые ехали. Их было трое.
Это было в то время, как Федорко и Василина побежали рвать листья и, увидев конские ноги и копья, припали к земле.
В зеленых солдатских мундирах верховые почти не выделялись из общего тона леса, только черные кони казались будто еще чернее от зеленой глубины.
У переднего на коне сидела Маринця. Одной рукой он ласково обхватил ее и время от времени наклонялся и спрашивал по-украински: «Тебе не плохо?» А Маринця качала головой: «Нет», и ясная улыбка отражалась в ее глазах. Была немного удивлена: «Русский, а умеет говорить по-здешнему», но подумала, что научился, когда был в Галичине. Она с большим интересом рассматривала лес, раскрывала рот, словно в ответ на гомон птиц, оборачивалась, когда падала ветка; сбитая копьем. А лес, словно пораженный таким интересом со стороны маленькой девочки, наливался запахами солнечного утра, звенел как оркестр.
— И-и-и! — Маринця засмеялась. — Хорошо!
— Хорошо? — Верховой наклонялся ласково к ее лицу, и Маринця видела глаза, они играли как радуга.
Она покраснела. «Пусть мама сошьет тебе новое платьице», — вынырнули из сердца слова молоденького жолнера Юрка Бочара. И Маринця подумала: «Этот верховой похож на того».
И вот они должны убивать друг друга. «А может, этот верховой уже убил того? И почему такое делается, и для чего люди людей должны убивать?»
— Так тебя, значит, зовут Маринця? — переспросил верховой, думая о чем-то своем.
— Маринця.
— И тебе не страшно с нами?
— Нет.
— А что бы ты делала, если бы мы на тебя не наткнулись, когда ты спала на краю дороги?
— Проснулась бы и пошла дальше.
— Куда?
— В Россию бы пошла. Туда ушли мои тато и мама.
— А почему ты не пошла за ними?
— А я вернулась, чтобы кота Гриця найти.
Маринця все рассказала, каково ей пришлось в дороге. Но не помнила, как заснула и сколько спала. Одно знает: так ей было грустно, хотелось даже умереть.
Когда верховые ее подобрали, она уже раскрыла глаза, но долго не могла опомниться, потом снова заснула, а когда проснулась совсем и увидела, где она, уже светало. Но ей казалось, что это все снится. Какой-то странный лес стоял вокруг как сказка. И ее везли. Тот, который прижимал ее к своей груди, спросил: «Как тебя звать?» — «Маринця», — ответила она. Она еще не могла совсем прийти в себя, потом вспомнила, что в руках у нее был платок с землей, а сейчас нет, что кот Гриць жалобно мяукал на завалинке и она вернулась, чтобы взять его, а потом отец вырвал его из рук и бросил на дорогу. Вспомнила, как пошла назад, а наступила ночь, как звала: «Грицю, Грицю!» — а потом ноги будто вросли в землю и она уж не могла ими двинуть. И вот теперь ехала на коне, и ей было хорошо и совсем не страшно. Только очень хотелось спросить, не встречал ли этот русский верховой такого австрийского жолнера Юрка Бочара и не убил ли его, И вот она не вытерпела и спросила:
— А вы убивали австрийских жолнеров?
Двое верховых ехали впереди, а тот, который вез ее, отстал.
Маринце сделалось страшно.
— А что, может, брат у тебя на войне?
Маринця не отвечала. А верховой продолжал:
— На войне не разбираешь, кто перед тобой. Царь приказывает — иди вперед и убивай. Да ваш цисарь не лучше. Но есть, девочка, есть такие люди, которые победят царей и сделают так, чтобы не было на земле войн. И все люди будут жить в согласии.
У Маринци отлегло от сердца. Почувствовала, что этот солдат не сделает ей ничего плохого.
Лес редел.
Уже вверху синели прогалины неба, а впереди пробивались золотые окна поспевшей ржи.
И то, что лес кончился, тоже отгоняло страх. И опять верховой напомнил ей того молодого жолнера, который с великой своей печалью пошел на войну.
— Вуечку, — спросила уже смелее Маринця у русского солдата, — а где же они, те люди, которые силу имеют бороть царей, которые могут сделать так, чтоб не было войн на свете?
— Они есть, девочка, — ответил ласково солдат. — А из них самый сильный — Ленин. Есть такой русский человек, запомни.
Услышав это, Маринця подумала, что не зря ее тато и дед тянули руку за Россию. И она, взглянув в лицо всадника, похвалилась:
— Мой тато и дед были за Россию. И я тоже.
— Вот мы с тобой проехали границу. Теперь ехали полем.
— Это уже Украина. Волынская губерния, — сказал верховой и задумался. А Маринця спросила:
— А где Россия? Мой тато, наверно, в Россию пошли.
— Это Украина и Россия. Украина и Россия.
Они перепутались в голове Маринци, как лес и поле, как небо и облака.
Следила за губами верхового. А оттуда вылетали слова про Киев, про горы, что отражаются в глубоких водах Днепра, про степи, где травы буйные, курганы высокие.
Ветер-шутник теребил ее волосы, бросал их ей в рот, в глаза, и она то и дело отмахивалась рукой.
Маринця слушала и слушала, и очень ей хотелось спросить у верхового про того русского человека, который самый сильный даже среди тех, кто борет царей. Какой же он из себя, где живет, что ест, что пьет. Он, наверно, из таких людей, что когда-то в старину могли побороть и Смока. И голос бабы Оксены будто близко-близко зазвучал возле нее. И все вокруг было похоже на сказку. И то, что произошло с нею, и то, что сейчас едет на коне с русским всадником, который рассказал ей столько интересного. Но больше расспрашивать о том необыкновенном человеке Маринця не отважилась.
XV. А БЕЖЕНЦЫ ЕХАЛИ ДАЛЬШЕ
Возы, у кого они были, словно бы храпели в глубоких лесных выбоинах, выхлюпывали колесами черную харкотину грязи в густых полесских лесах, ударялись темными ночами о стволы сосен,
