Да, здорово, очень здорово выросли за эти четыре года и боевое мастерство солдат и полководческое искусство генералитета. Впрочем, до Берлина еще далеко, очень далеко. Однако кто ж теперь у нас сомневается в правоте бойца, сделавшего на стрелке, указывающей направление на Берлин, озорную оптимистическую надпись. Дойдем! Непременно дойдем.
Флаг над ратушей
Добравшись до Первого Украинского фронта, мы не стали терять времени на представление начальству, на бытовое устройство и, миновав большое село, где располагался штаб, прикатили прямо в предместье Львова. На ночлег устроились в редакции дивизионной газеты. Пока мы отмывались от пыли и насыщались, редактор газеты, маленький, коренастый, лохматый и очень подвижный капитан прочел, нет, не прочел, а просто продекламировал свою только что написанную передовую статью. Она была озаглавлена "Красное знамя над древним Львовом".
— Ну как, а? Обжигает?
Статья действительно была хотя и несколько наивная, но горячая, искренняя. Но поскольку на западной окраине еще шли бои, давать ее, как мне показалось, было рановато.
— Может быть, стоит подождать?
— Нет, надо давать завтра, обязательно завтра… Что? Львов не полностью освобожден? Верно. Но ведь красное знамя над Львовом уже мы водрузили. И я имею право, просто должен об этом сообщить, — с энтузиазмом воскликнул маленький редактор, встряхивая шапкой курчавых волос, штопорками подымавшихся над его головой. — Да, да, флаг победы реет над ратушей уже третий день.
— Как это произошло?
И тут он сообщил мне вещь ну прямо-таки невероятную. Оказывается, когда завязалась борьба за Львов и гвардейская танковая бригада полковника М. Г. Фомичева ворвалась в город, экипаж танка «Гвардия» под командой лейтенанта Додонова получил необычное задание — пробиться к центру, отыскать здание ратуши и поднять над ней красный флаг.
— Почему именно над ратушей?
— Почему? Вы не знаете почему? — агрессивно спрашивает редактор, тряся невозможной своей шевелюрой. И снисходительно поясняет: — Ведь Львов средневековый город, так? А по средневековым правилам со времен Данилы Галицкого здесь был обычай: раз флаг над ратушей, значит, город взят. Понятно?
— Но как же можно поднять флаг в центре еще занятого противником города?
— Не верите?.. Смотрите. — И он положил на стол политдонесение, в котором сообщалось, что 22 июля танк «Гвардия», действуя в составе своего подразделения, прорвался первым к центру города, подошел к ратуше и радист, рядовой Марченко, с группой бойцов десанта проник в ратушу и водрузил на башне, как торжественно было сказано, "алый стяг". За шесть дней боев в городе экипаж «Гвардии» уничтожил свыше ста фашистских солдат и офицеров, подбил и поджег семь неприятельских танков.
Я еще раз перечитал политдонесение. Ну кто из нас, военных корреспондентов, приехав на новый фронт, не мечтает найти для своей первой корреспонденции что-то такое, особенное, чтобы сразу обратило внимание читателей. Ну, сто уничтоженных солдат и офицеров можно откинуть. Кто их там считал? Семь вражеских танков? Тоже многовато. Но главный факт — прорыв к центру занятого противником города, водружение флага на его башне — это-то ведь, несомненно, было. Но разве что-нибудь можно написать на основании сухого политдонесения?
И вот мы с редактором ищем следы этого самого танка «Гвардия», а это нелегкое дело. Танковые части в постоянном движении. Командование все время тасует их по ходу боя. Я уже готов поднять руки и сдаться на милость обстоятельств, ибо моей визитной карточкой на новом фронте может стать и корреспонденция об итогах Бродско-Львовской операции. Но мой новый друг неутомим. У него великолепные для журналиста преимущества: в частях дивизии он знает всех и все знают его. Он тоже решил описать этот случай "на полный разворот". Взяв след, он неутомимо идет по нему, а я, подчинившись его темпераменту, покорно бреду за ним.
Бреду и вспоминаю, что когда-то, в самом начале моей деятельности в качестве военкора «Правды», когда бои шли за Калинин, нечто подобное уже было. В частях фронта вдруг заговорили о том, что некий танк Т-34 однажды среди бела дня ворвался с запада, именно с запада, в оккупированный город, с боем прошел по нему, обстрелял немецкую комендатуру, опрокинул несколько машин с пехотой и, разметав огнем вражеский артиллерийский заслон, вышел из города у заставы с восточной его части и пришел в расположение своих частей. И тогда так же вот, как теперь, я пошел по следам этого танка. Когда город освободили, отыскал нескольких очевидцев этого подвига, людей, видевших этот танк. Они показали мне развороченное снарядами здание комендатуры и место, где танк проутюжил несколько грузовиков с солдатами. На снегу еще лежали щепки от бортов разбитых им машин. Но о самом танке и его экипаже ничего конкретного так и не удалось узнать. Осталось неясным, существовал ли этот танк на самом деле или это одна из героических легенд, каких немало распространялось в народе в ту очень тяжелую пору.
И вот теперь знамя над ратушей. Прежде всего мы побывали в ратуше и установили, что все действительно было. О коротком бое, который провел здесь танковый десант во главе с радистом Марченко, как оказалось, львовцем по рождению, говорили выбитые стекла, поклевы автоматных очередей на стенах массивного здания, выбитые двери. Потом дотошный мой спутник извлек из каморки под лестницей свидетеля боя пана Осиевского, старого швейцара, который не покидал свой высокий пост "ни при санации, ни при товарищах, ни при германе". Не покинул и теперь. Видел ли он, как все произошло?
Езус Мария, ну как же ему не видеть, когда он сам и вел этих сумасшедших жолнежей на башню ратуши! Иначе разве им самим можно было найти дорогу? Еще герман здесь был, они тут свое добро сбирали и бумажки какие-то жгли, и тут, матка боска Ченстоховска, летит этот самый танк. Остановился, как конь, пушку на дверь навел, посыпались с танка жолнежи, и один черный такой, как цыган, выскочил из танка, и красный флаг у него в руке. Тут германы из окон палить начали, но ваши в здание ворвались, этот черный, что на цыгана похож, ко мне. Он и украинскую мову и польску речь знал. "Отец, веди на башню…" Ну повел, что будешь делать. Пока другие тут, в ратуше, за германом гонялись, он по лестнице вбежал, этот флаг на башне привязал и на флагштоке поднял, а когда сходить стал, ему в спину один герман пальнул. Он упал, его ваши подобрали и на танке увезли. Езус Марпя! Так это все было, Панове, именно так.
Потом нам удалось на окраине отыскать штаб 63-й гвардейской танковой бригады. Ее командир полковник Фомичев был в одном из батальонов, где руководил боем. Начальник же штаба, худой человек, с землистого цвета лицом, был так измотан, что засыпал над картой. Даже, кажется, не очень и понял, чего мы от него хотим и о каком танке «Гвардия» идет речь. Помог нам молоденький офицер связи, прикативший на мотоцикле из района боев. Он, оказывается, как раз уточнял материалы к наградному листу экипажа и подтвердил, что действительно шесть дней «Гвардия» вела бой и действительно подбила и подожгла шесть или семь машин. Вчера и сам этот танк был подбит. Командир танка Додонов погиб. Башенный стрелок Мордвинов и водитель старшина Сурков ранены. А Марченко умер уже в госпитале. Порывшись в планшете, лейтенант отыскал и адрес медсанбата.
Мы, разумеется, покатили в медсанбат, который шикарно развернулся в помещении львовской клинической больницы, где каких-то два дня назад располагался немецкий офицерский госпиталь. На высокой пружинистой кровати лежал весь забинтованный старшина Сурков. Смуглое остроскулое лицо его чернело в свежей повязке, как уголь на снегу. Казалось, что в нем, тяжело раненном, не погасло еще нервное напряжение нечеловечески трудных дней, которые он провел в боях, почти не вылезая из раскаленной солнцем машины.
— …Сашко-то Марченко, радист наш, он здешний был, львовский… Так его немец еще там, в этом самом горсовете… из автомата подрезал. А без него мы — как слепые без поводыря… Суемся туда, сюда. Путь, можно сказать, гусеницами прощупывали. Однако… хоть и без поводыря, сложа руки не сидели… Дали им дрозда… Ну и они нас вчера подковали. Ни фига, семь один в нашу пользу…
Речь его потеряла две трети своей красочности оттого, что некоторые слова, которые Сурков, великий знаток русской словесности, остервенело выкрикивал, пришлось заменять многоточием. Но все же нам удалось уточнить картину этого замечательного и, может быть, единственного в своем роде боя.
Мы взялись было выуживать из Суркова подробности, но женщина-врач, суровая старуха с басистым голосом, выставила нас из палаты: раненый недавно оперирован, он в тяжелом состоянии, его нельзя утомлять.
— Так поправляйтесь, старшина.
— Я что, на мне… все как на кошке заживет. А вот Сашко Марченко да лейтенанта нашего нет. Они… — И тут на загорелом скуластом лице появились и побежали в бинты две крупные слезы.
